Суворов Н.С. Об юридических лицах по римскому праву
Облечение правами юридической личности именно города, граждан в их организованной совокупности, без пособия при этом какой-либо фикции, засвидетельствовано и теми выражениями источников, в которых члены союза отождествляются с самым союзом: вместо "CIVITAS", "MUNICIPIUM", "COLONIA", "CURIA" и проч. говорится о "CIVES", "MUNICIPES", "COLONI", "DECURIONES" и проч. [130] Кроме независимости существования юридического субъекта от смены и выбытия отдельных членов союза, как на существенную черту в понятии юридического субъекта, в отличие от товарищества, как договорного правоотношения (societas) между отдельными лицами, не составляющими организационного целого, юристы и императоры указывали на то, что все вообще отношения союзов как юридических субъектов, и внутренние и внешние, не суть отношения отдельных членов союза. Частные разъяснения этого пункта в ответах юристов и императорских рескриптах, падающие на эпоху императорскую, показывают, что понятие юридической личности союза как субъекта гражданского права создалось лишь в позднейшее время и для многих представляло много неясного. Выяснено именно, что:
1. имущество universitatis не есть имущество отдельных членов по соразмерным частям (pro rata) в качестве сособственников, а есть имущество особого лица. Поэтому, напр., городские театры, ристалища и т. п. суть собственность городов, а не отдельных горожан, или общая касса коллегии не есть собственность членов коллегии[131]. Поэтому далее нет никакого препятствия, чтобы городской раб или раб коллегии принуждался к показанию против или в пользу отдельного гражданина или отдельного члена коллегии, ибо не отдельное какое-либо физическое лицо есть господин этого раба, а город или коллегия[132]. Поэтому же для вольноотпущенника города или коллегии нет никакого препятствия вызывать без особого разрешения отдельного члена universitatis в суд, ибо патронатское отношение, исключающее возможность вызова в суд бывшего господина бывшим рабом существует не между вольноотпущенником и отдельными членами universitatis, а между вольноотпущенником и самой universitas, к которой он и должен иметь надлежащее почтение, так что если бы ему пришлось иметь судное дело с ней, хотя бы в лице ее представителя, актора, он должен бы был получить особое разрешение (veniam edicti) на привлечение к суду этого актора[133].
2. Требования universitatis не суть требования ее членов, а равным образом и долги ее не суть долги ее членов[134].
3. Возможно, что universitas и ее отдельный член могут оказаться сонаследниками, в каковом случае между ними, как и между сонаследниками вообще, может иметь место judicium familiae erciscundae, finium regundorum и aquae pluviae arcendae, т. е. между ними возможны иски о разделе наследства, о регулировании поземельных меж, о направлении стока дождевой воды[135]. Или, возможно, что universitas получит фидеикомисс с целью реституции наследства отдельным ее членам[136].
4. Universitates могут искать и отвечать на суде[137] через своего уполномоченного, актора или синдика, который не должен рассматриваться как уполномоченный от отдельных членов universitatis, ибо он действует в пользу общины или союза, а не в пользу отдельных лиц[138].
Однако и по введении имущественных отношений союзов в гражданский оборот, с приравнением их к имущественным отношениям частных лиц, все еще, как будет указано ниже, для римских юристов оставалось много неясного и спорного, и самая правоспособность союзов развивалась с медленностью и постепенностью, и притом не для всех союзных формаций одинаковым образом. Римскому праву, не только республиканскому, но и классическому, оставались неизвестны институты, учреждения или заведения, которые в современной юриспруденции принято рассматривать как второй род юридических лиц, в том отношении отличающийся от первого, что организация института не рассчитана на какие-либо собственные для нее интересы, как, напр., городская организация рассчитана на осуществление и охрану интересов города, организация коллегии - на интересы коллегии, а служит общественным пользам и нуждам в самом широком смысле слова, причем результаты деятельности институтной организации обращаются на пользу не членов ее, а разного рода нуждающихся, дестинаторов, посторонних для этой организации. Из времени, предшествующего христианским императорам, как на нечто подобное указывают на имущество богов и на питательные учреждения, явившиеся в связи с мерами императорского правительства, направленными против ужасающего уменьшения народонаселения в Италии.
Относительно имущества богов выше было замечено, что юридическая личность их представляется решительно своеобразной. С падением веры в богов образованные язычники могли прийти к взгляду на имущество храмов не как на имущество богов, в действительности существующих, а как на институтное имущество, предназначенное для целей культа, однако и о самостоятельном институте нельзя было бы говорить ввиду того отношения, в котором находилось государство к сакральному имуществу. Что касается питательных учреждений, то уже Август своими известными законами о браке и о преимуществах лиц, состоящих в браке и имеющих детей, перед холостыми и бездетными, наметил путь для позднейших питательных учреждений. Траян к прежним получателям дарового казенного хлеба в Риме[139] прибавил 5000 детей и, кроме того, распространил подобную же меру на целую Италию. Примеру Траяна следовали Адриан, Антонин Пий, Марк Аврелий, Александр Север, а примеру императоров волей-неволей следовали и многие частные лица в Италии и в провинциях. Потребные для алиментаций суммы обеспечивались поземельной собственностью частных лиц и общин той местности, для которой они предназначались, именно 1/12 оценочной суммы поземельного участка, с которой отчислялся умеренный процент (5 % или даже 2 1/2 %) на дело пропитания. На этот процент определенному числу мальчиков и девочек общины ежемесячно выдавался даровой хлеб, но иногда вместо него и определенная денежная сумма, мальчикам до 18 лет, девочкам до 14 лет[140].
Названные учреждения не представляли собой чего-либо подобного позднейшим домам для сирот и бедных, больницам и т. п. заведениям: раздача пособий производилась городскими должностными лицами, в особенности часто квестором городской кассы[141]. <Стоит лишь бросить взгляд, - говорит Иеринг, - на множество религиозных институтов, упоминаемых в конституциях христианских императоров, чтобы убедиться, в какой мере христианство - как бы высоко или низко ни оценивалось его нравственно-обновляющее влияние на римско-византийский мир, - в одном направлении все-таки оказало бесспорно облагораживающее влияние: это именно есть возбуждение к благотворительности и гуманности. Только с христианством добродетель благотворения воспрянула на степень влиятельного социального фактора. Этой добродетели не только выпало прекрасное призвание смягчить бедственную участь целых классов населения - социальная задача, которую гражданский оборот, руководившийся простым эгоизмом, везде оставлял неразрешенной, - но вместе с тем всемирно-историческая миссия участвовать в труде насаждения христианской церкви путем доставления необходимых к тому экономических средств. Для того, чтобы сделать это возможным, христианство должно было одержать верх над эгоизмом в римском праве>[142].
Кроме возбуждения христианством в людях духа благотворения, отразившегося в законодательстве христианских императоров признанием массы богоугодных заведений, самое появление христианской церкви в мире, как справедливо говорит Гирке[143], не могло пройти бесследно для истории юридических лиц. В органических расчленениях церкви возник совершенно новый вид союзов, признанных в качестве таковых и императорским законодательством. Но этого мало. Церковь и ее расчленения во все времена рассматривались не только как общения верующих, как союзы лиц, но и как учреждения для веры, исполняющие в непрерывном ряде веков волю своего Основателя. Обнимая совокупность верующих и связывая их в одно целое, церковная организация выводила свои полномочия на руководство церковными делами вообще и на управление церковного имущества в частности не из уполномочения общества, а из высшей учредительной воли: эта воля должна составлять, так сказать, трансцендентный, сверхчувственный центр, из которого проистекают и к которому сводятся действия церковного спасительного аппарата. Поэтому на самом деле в жизнь, как и в право, проникло воззрение, что церковный субъект, с которым связывается государством имущественная правоспособность, есть Богом установленное и епископом представляемое учреждение спасения, хотя в законах первого христианского императора церковь еще решительно представлялась как союз, как одна из тех коллегий, которые были хорошо известны римской юридической жизни, и в числе которых считала себя и церковь до признания христианства, для того чтобы легитимировать себя перед правительством языческой империи[144].
На языке кодекса и новелл техническое выражение для совокупности церковно-юридических субъектов есть "ECCLESIAE", а для отдельного субъекта - "ECCLESIA", к чему обыкновенно присоединяются предикаты "SAC-ROSANCTA, venerabilis sacratissima, sanctissima" etc.[145] Из этого, а также из параллельного употребления слов "DOMUS, oratorium templum, martyrium, aedes, locus", видно, как справедливо замечает Гирке [146], что церковь представлялась законодателю не союзом верующих, а домом Божьим, учреждением для спасения, с которым и связана юридическая личность как субъект прав и обязанностей. Абстрактное понятие института для простонародных воззрений делалось доступным отчасти благодаря тому, что церковное имущество мыслилось как связанное с церковным зданием, которое и являлось таким образом юридическим средоточием имущественной массы отчасти благодаря живучести языческих представлений, в сообразность которым Сам Христос и святые могли приниматься за собственников. Но юриспруденция эпохи христианских императоров не оказалась в силах конструировать надлежащим образом это новое явление юридической жизни. Она решительно оставалась на прежней римской точке зрения, что юридическим субъектом гражданского права, кроме отдельных лиц, может быть только союз людей, хотя даже и в государственной юридической жизни, как будет указано ниже, произошли настолько важные изменения, что прежнее понятие "UNIVERSITATIS" должно было сильно поколебаться. Юриспруденция продолжала подводить под понятие союза не только церкви и монастыри, но и все богоугодные заведения, явившиеся при христианских императорах. Поэтому, напр., кодификаторы юстинианова века без всяких сомнений и колебаний удержали в 1. 1. С. 1, 2 выражение Константина Великого "CONCILIO" в применении к церкви [147]. И сам Юстиниан весьма часто употребляет выражения "CONSORTIUM, corpus coetus, collеgium", в смысле родовых понятий, под которые должны подходить все церкви и все церковные институты[148]. практического неудобства это подведение институтов под понятие союзов не должно было представлять ни для законодателя, ни для юриспруденции; напротив, практика юридической жизни вполне благоприятствовала этому смешению, так как и само государство в целом, и города получили институтный отпечаток.
Как скоро император соединил в своих руках всю сумму власти римского народа, над волей народа, над союзной или корпоративной волей стала высшая воля императорская, из которой как из своего источника должны были получать свои полномочия все подчиненные органы управления[149]. Эта перемена должна была отразиться и на городах, в которых все функции публичной власти должны были исполняться императорскими делегатами. Хозяйство городов, по разным причинам, несмотря на поощрявшуюся императорами поллицитацию в пользу городов[150] и на последовательное расширение их гражданской правоспособности, пришло в крайний упадок, и не только населению городов и городской общине, но даже и декурионам, членам городских советов или сенатов, обратившихся в принудительно-наследственную институцию, не приходилось осуществлять каких-либо корпоративных прав, кроме распределения государственных податей и повинностей, тяготеющих на общине, так что масса населения играла роль скорее дестинатаров института, чем членов корпорации[151].
Некоторыми исследователями существование институтов как особых юридических субъектов даже и по христианско-римскому праву отчасти совершенно отрицается[152], отчасти представляется в ложном свете[153]. В противность отрицательным взглядам, большинство юристов справедливо высказывается за самостоятельное существование институтов как субъектов гражданского права, несмотря на связь их с церковью. Не только епископам и экономам церкви, но и администраторам странноприимных домов (ксенодохий) в источниках приписывается право отыскивать наследство, оставленное по завещанию в пользу бедных, так что, следовательно, администраторы действовали в процессе в качестве органов института как особого юридического лица[154]. Затем, хотя все богоугодные заведения несомненно состояли в связи с церковью, но источники различают такие институты, которые учреждены на средства церкви, и такие, которые являются в силу распоряжений последней воли умирающих: в отношении к последним тестатору предоставлялось право назначить администраторов или перенести это право на наследника, причем епископам оставалось лишь право надзора за этими администраторами[155]. Считать богоугодные заведения составными частями имущества общин, как делает это Зродловский, нельзя потому, что самые ecclesiae, как выше объяснено, облекались правами юридического субъекта в качестве не общин, а институтов. Само собой разумеется, что все вообще церковные институты, в том числе и богоугодные заведения, имели личность, производную от церкви, в том смысле, что служили церковным целям, на церковные средства учреждались или, по крайней мере, состояли под церковным надзором; но в этом смысле можно бы было сказать и о разных союзах публичного характера, что они имеют личность, производную от государства, в чем, однако, нельзя бы было видеть основания для отрицания особенности и самостоятельности данного союза как субъекта гражданского права.
Приходские церкви, несомненно, имели производную личность от епископской церкви и исторически выделились из нее точно так же, как монастыри несомненно возникли на церковной почве; но ни то, ни другое не мешало ни приходским церквам, ни монастырям быть особыми юридическими субъектами в сфере имущественных отношений. Наконец, рассуждая о производном характере церковных и богоугодных институтов, не нужно забывать, что церковь в целом как всеобщий союз и как всеобщее учреждение, связующее всех верующих, не была облечена правами юридического субъекта по законодательству христианских императоров, хотя буквальный смысл вышеприведенного закона Константина Великого[156], по-видимому, благоприятствовал этому. Следовательно производная от церкви личность богоугодных институтов не могла бы быть понимаема так, что церковь в целом представлялась бы единым юридическим субъектом, в имуществе которого составными частями являлись бы разные piae causae. В таком случае с большим основанием можно бы было имущества политических общин считать составными частями имущества государства, которое, несомненно, как таковое в целом обладало качеством юридического субъекта.
Если все вообще церковное имущество в римско-христианском государстве находило для себя некоторый объединяющий центр, то этим центром была, собственно говоря, императорская власть, включившая церковь с ее расчленениями в римское публичное право. Известно выражение Юстиниана, в котором он сближает христианские res sacrae с res publicae[157]. <В юстиниановых источниках права, - говорит Гирке, - церковь является как многочленный церковный организм, в котором стоит лишь имя императора заменить папой, чтобы получить образ иерархически расчлененного духовного государства рядом с бюрократически расчлененным светским государством; это обстоятельство сделало возможным для средневековой юриспруденции удержать и для своего времени церковное право, содержащееся в Corpus juris civilis>[158].
Наконец, рассматривая понятие юридических лиц по римскому праву, мы должны коснуться еще одного весьма спорного предмета, именно так называемого лежачего наследства. Этим выражением римские юристы обозначали[159] наследство в период времени между его открытием (delatio hereditatis), т. е. смертью наследодателя, и между вступлением наследника в наследство (aditio hereditatis). Необходимость различать оба момента и следовательно необходимость теоретически конструировать промежуточное состояние между обоими моментами должна была явиться не по поводу законного наследования, т. е. не для тех случаев, когда
Некоторые, как напр., Савиньи[161], Иеринг[162], Виндшейд[163], Кеппен[164], Беккер[165], Больце[166], отрицают юридическую личность лежачего наследства по римскому праву, тогда как большинство высказывается за юридическую личность, хотя и тут часто оспаривается правильность точки зрения, на которую стало римское право в вопросе о лежачем наследстве. Можно считать констатированным тот любопытный факт, что Лабеон, современник Августа, еще ничего не знал об олицетворении лежачего наследства[167], и следовательно теоретические операции по части олицетворения лежачего наследства начались не ранее того времени, как вошло в обращение между юристами понятие юридического субъекта гражданского права, не совпадающего с естественным лицом.
Лабеон, выразивший воззрение предшествующей юриспруденции, которое, впрочем, проглядывает нередко и у позднейших юристов, стоит на той точке зрения, что наследственные вещи в период лежачего наследства суть вещи бесхозяйные, ничьи[168]. Бесхозяйность однако не заключала в себе ничего угрожающего для интересов будущего наследника, как потому, что уже законами XII таблиц был обеспечен переход наследства к наследнику (впрочем только suo heredi), так и потому, что уже рано было признано продолжающееся существование прав кредиторов в отношении к имуществу умершего[169], следовательно, тем самым было признано и продолжающееся существование наследства в целом как всей совокупности (universitas) имущественных отношений умершего. Так, напр., о наследственном рабе (servus hereditarius), т. е. принадлежащем к составу наследственной массы, юрист Яволен говорит, что такого раба нельзя приравнивать к дерелинквированному, т. е. оставленному или брошенному хозяином, рабу, так как наследственный раб сдерживается универсальным правом наследства[170]. Или, напр., Сабин признал ответственными поручителей за долг главного должника по выдаче условного легата, если условие наступает, а между тем главный должник умер и наследник его еще не вступил в наследство; ответственность поручителей в этом случае юрист не старается оправдать какими-либо техническими соображениями, а обосновывает просто на требовании здравого смысла, что <легат во всяком случае должен быть выдан легатару>[171]. Подобным же образом Помпоний оправдывал ответственность конституента, подтвердившего и обещавшего уплатить (constitutum debiti alieni) долг умершего должника ante aditam hereditatem: конститут в этом случае имеет юридическую силу потому, говорит Помпоний, что <подтвержден все-таки долг>[172], т. е. долг остается долгом и следовательно должен быть уплачен. Затем в интересах наследника действовало, по крайней мере до Юлиана, правило об обратном действии вступления наследника в наследства, т. е. наследник, как скоро он вступил в наследство, признавался вступившим со дня смерти наследодателя[173] - правило, которое, впрочем, и после Юлиана высказывалось некоторыми юристами. Однако, с формальной точки зрения, наследник был все-таки не гарантирован в целости наследства, так как наследство в качестве бесхозяйного имущества мог захватить и узукапировать всякий, и притом не более как в годичный срок[174].
Примечания:
[130] Приведенными выражениями источников Иеринг (Geist, III,
Abth. 1, стр. 358) подкрепляет свою теорию юридических лиц, о которой
будет сказано ниже и которая в отдельных членах корпорации или в отдельных
дестинатарах, как бедные, больные и проч., видит истинных юридических
субъектов, а то, что принято называть юридическим лицом, считает лишь
обращенною вовне формою проявления его юридических отношений. Что корпорация
и во внутренних своих отношениях не смешивалась с отдельными членами,
объяснено будет в нижеследующем текстe. Следует добавить, что у римлян
подобным же образом и слово
[131] Fr. 6 § 1 D. 1, 8.
[132] По этому поводу в особенности часто требовались разъяснения
(fr. 6 § 1 D. I, 8; fr. 1 § 7 D. XLVIII, 18), ибо, как говорит
Пернице (Labeo, 1, 278), адвокаты, натурально, всегда старались
упирать на собственность своих клиентов в рабах, с тем чтобы сделать возможным
отвод свидетельских показаний этих последних.
[133] fr. 10 § 4 D. II, 4. Чувство почтения и благодарности,
которое должен питать вольноотпущенник к давшей ему свободу reipublicae,
конечно, не свидетельствует о том, как справедливо замечает Барон
(Gesammtrechtserhältn. 20), чтобы римляне понимали под respublica
нечто фиктивное.
[134] Fr. 7 § 1 D. Ill, 4:
[135] Fr. 9 D. III, 4.
[136] Fr. 1 § 15 D. XXXVI, 1. Ср. еще fr. 20 (21) D. XXXIV, 5;
fr. 2 eod.
[137] Fr. 7 рr. D. III, 4.
[138] Si municipes vel aliqua universitas ad agendum det actorem,
non erit dicendum quasi a pluribus datum sic haberi: hic enim pro republica
vel universitate intervenit, non pro singulis>.
[139] Хлеб начал раздаваться даром бедным римским гражданам со времен
трибуна Клодия. Август нашел в Риме 320 000 получателей дарового хлеба
и сократил это число до 200 000. Бедным римским гражданам безвозмездно
выдавались от государства testerae frumentariae, т. е. марки или
билеты на право получения зернового хлеба, на которых обозначались день
месяца, место выдачи и количество подлежащего выдаче хлеба. Имена таких
граждан вносились в списки, которые выставлялись публично во всеобщее
сведение. Реrniсе, Parerga, 99. С III в. вместо зернового хлеба стал выдаваться
печеный. Рядом с этой, так сказать, ординарной раздачей при первых императорах
производилась еще экстраординарная раздача зернового хлеба, мяса, масла,
денег. См.: Giоrgi, V, 19 и сл.; Кулаковский, стр. 65 и сл. Та
и другая раздача в сущности не имела ничего общего с идеей благотворительности,
а скорее служила поощрением для праздности и порока, будучи в то же время
отголоском старинного воззрения на римский народ как на совокупность граждан-хозяев
в государственном достоянии, имеющих следовательно право жить на счет
провинций.
[140] Fr. 14 § 1 D. ХХХIV, 1; Marquardt, II, 138. Известное алиментарное
учреждение Плиния состояло в том, что Плиний пожертвовал общине поземельный
участок, а община возвратила ему этот участок в наследственную аренду,
так что арендные деньги и должны были поступать в кассу общины на алиментарные
цели. Чаще же всего жертвовался капитал, который помещаем был в руках
какого-нибудь землевладельца: последний платил с него проценты, обращавшиеся
на алиментарные цели. Земельный участок землевладельца считался в этом
случае залоговым обеспечением, а так как погашение долга уплатой его не
допускалось, то в результате получалась вечная рента, отличавшаяся от
вектигального или эмфитевтического канона тем, что ее платил сам собственник
(Коhlеr, Recht der Stift. 277 и сл.).
[141] Labeo, I, 254. Не лишено исторического интереса предположение
Книпа (стр. 410), что около времен Каракаллы государственные должностные
лица получили приказ обращать алиментарные деньги в фиск и что с этого
момента началось падение целого института питательных учреждений, который
ко времени первого христианского императора, по-видимому, уже и не существовал.
[142] Zw. in. R. I. 381. Моммзен (De coll., 90 - 91) полагает,
что вольные коллегии римского права учреждались для тех же целей, которым
впоследствии, в христианские времена, служили орфанотрофии, птохотрофии
и т. п., и что большая часть явившихся позднее богоугодных заведений
сводится <несомненно> к похоронным коллегиям; но предположение его не
имеет за себя никаких исторических свидетельств. История скореe свидетельствует
о том, что вид похоронных коллегий принимали на себя такие союзы, которые
сами по себе вовсе не рассчитывались на благотворительность, как коллегии
ремесленников и религиозные коллегии почитателей Изиды, Митры, Сераписа.
Ср.: Кулаковский, стр. 46 и сл.
[143] III, 110 и сл.
[144] См. об этом во II т. моего <Курса церковного права>, стр. 387
и сл.; Löning, Gesch. d. deutsch Kirchenr. I, 220 и сл.; Gierke,
III, 115.
[145] L. 17, 26. С. 1, 2; 1. 48 (49). С. 1, 3; Novellae VII, СХХ;
CXXIII, во многих местах.
[146] III, 116, прим. 15.
[147]
[148] Так, в 1. 20. С. 1, 2 говорится о вещах, принадлежащих
[149] Ср.: Гирке, III, 52.
[150] См.: титул 12-й книги L дигестов:
[151] Ср.: Гирке, III, 25; Муромцев, 652.
[152] Раньше отрицательный взгляд был высказан Росгиртом (Rоsshirt,
Ueber juristischen Personen в Archiv fur die civilistische Praxis, B.
X., 1827), по мнению которого Stiftungen были поставлены под покровительство
церкви и поэтому им вовсе не было надобности быть особыми моральными лицами,
ибо институтные имущества были res ecclesiae (стр. 321). Позднее
Зродловский (Das römische Privatrecht, 1, 276) высказался
в том же смысле, сравнивая институты христианского времени с питательными
учреждениями времен языческой империи и считая те и другие составными
частями имущества общин, последние - политических, первые - церковных,
наподобие пекулия.
[153] Так, Рот (Ueb. Sfift. 199) утверждает, что институты по римскому
праву не имели самостоятельной личности ни в силу закона, ни в силу распоряжений
частной воли, но имели личность, производную от церкви, так как могли
быть учреждены лишь в качестве церковных институтов.
[154] L. 48 (49) §§ 1 - 3. С. 1, 3. Ср.: Савиньи,
System, II, 271: <решительное доказательство в пользу индивидуальной самостоятельности
этих институтов то же самое, что и в пользу отдельных церквей, - способность
их состоять друг с другом, а равно с государством, городами, церквами
в самых разнообразных юридических отношениях> (мена, сервитуты, купля).
Подробности см. ниже, в III главе под Е.
[155] L. 45 (46) § 3. С. 1, 3; nov. CXXXI, с. 10.
[156] См. выше, прим. 4 на стр. 53.
[157] Nov. VII с. 2 § 1:
[158] III, 114, пр. 8.
[159] Напр. fr. 13 § 5 D. XLIII, 24.
[160] Baron, Pandekten, §§ 389 и 420. Ср.: Весker, System,
I, 199.
[161] System, II, 363 - 372.
[162] Passive Wirkungen, 389, 410 и сл., тогда как в Abhandlungen
он еще защищал, с разными оговорками, фиктивную личность лежачего наследства,
впрочем, и в Passive Wirkungen на стр. 413 Иеринг не может отрицать, что
римская юриспруденция прибегала к попытке олицетворения как к средству
крайней необходимости, не зная лучшего средства к тому, чтобы юридически
конструировать лежачее наследство.
[163] Ruhende Erbschaft, 186, 191 и сл., а также Actio des röm.
Civilrechts, 1856, в приложении, стр. 236, но в Pandekten (III, стр.
13) он допускает, что римскому праву не чуждо было олицетворение.
[164] Erbschaft, в особенности стр. 89 - 90.
[165] System, I, 199 - 200, 211.
[166] Стр. 49 и сл. Дернбург, I, § 62, находит,
что лежачее наследство имеет только некоторое сходство с юридическими
лицами.
[167] Fr. 64 D. XXVIII, 5; fr. 13 § 5 D. XLIII, 24. Ср.: Рerniсе,
Labeo, I, 358, 361; Jhering, Abhandl. № 3, стр. 194. То же нужно сказать
и о Сабине, ввиду fr. 10 D. XXXVI, 3; Jhering, 195. Ср.: Муромцев,
стр. 668.
[168] Та же самая мысль выражена и в разных других местах источников.
Если даже fr. 1 pr. D. 1, 8 понимать так, что res hereditariae в том же
смысле бесхозяйны, как и res univesitatum, т. е. что они не принадлежат
никакому отдельному определенному человеку (Arndts, Pand. § 465;
Baron, Pand. § 389), то в других местах трудно бы было усмотреть
что-либо кроме действительной и в собственном смысле безхозяйности. См.
fr. 3 pr. D. XV, 1; fr. 6. D. XLVII, 19; fr. 9. D. XXII, 2.
[169] Gai, IV, 35; Jhering, Abhandl. 112. Ср.: Sсheurl, Beiträge,
33; Реrniсе, Labeo, I, 358.
[170] Fr. 36. D. XLV, 3:
[171] Fr. 10. D. XXXVI, 3:
[172] Fr. 11. D. XIII, 5:
[173] Fr. 138, 193 D. L, 17; fr. 28. § 4 D. XLV, 3; fr. 54 D.
XXIX, 2. См. об этом: Jhering, Abhandl., 178. и сл.
[174] Gai, II, 52 - 56.
