Суворов Н.С. Об юридических лицах по римскому праву
Приведенные рассуждения Гирке нельзя не назвать произвольными. Во-первых, источники не совсем чужды понятия лица, и именно публичного лица, в применении к союзам[99]. Во-вторых, исторически и логически неверно, будто государство, представлявшее собой в течение нескольких столетий реальную силу в области имущественных отношений, с началом императорского периода превратилось в фикцию, в искусственное создание мышления, в нечто такое, чего на самом деле нет и лишь придумывается для целей юридической конструкции. Как в республиканские времена для юристов и для неюристов не могло подлежать сомнению, что имущество народа принадлежит народу, и что этим имуществом может распоряжаться только народ же сам в его закономерном образе, как выражается Пернице[100], т. е. как политически организованный народ, или непосредственно в комициях, или, если дело шло об административных мероприятиях, через сенат и магистратов: так точно и с изменившимся государственным строем собственником и распорядителем государственного имущества остался народ же в лице императора, на которого перешли не только полномочия республиканских магистратов, но и власть самих комиций. Как в республиканское время народу или государству в известной политической организации принадлежало и руководство государственными делами вообще, и распоряжение государственным имуществом в особенности, так и в позднейшее время и то и другое осталось принадлежностью того же самого народа или государства, только получившего иную организацию. Что государство <разоблачилось от своего величества> для сферы отношений частного права и подчинилось гражданскому суду в своих спорных делах с частными лицами, - этим доказывается лишь то, что для прояснившихся юридических воззрений сфера имущественных отношений государства с частными лицами стала обособляться от других сфер государственного управления и включаться в гражданский оборот в видах упрощения и облегчения этого последнего, причем ведение имущественных дел государства было возложено на должностных лиц, производивших, подобно всем другим должностным лицам, свои полномочия от императора. Римские юристы, впрочем, никогда и не ставили фиска в ряд юридических олицетворений, которые делались или для других союзов, как муниципия, декурия и проч. <Разоблачение от прав величества> даже в позднейшем римском праве все еще было настолько неполно, что, по выражению самого Гирке, принцип уравнения фиска с частным лицом, благодаря разным привилегиям фиска, почти превращался в свою противоположность[101].
Прежде чем, однако, совершилось слияние эрара с фиском и вытеснение последним первого, с окончательным установлением императорского единовластия, произошло очень важное для истории юридических лиц в римском праве событие - введение муниципальной системы с распространением римского гражданства на все подвластные Риму города. Civitates, которые сделались римскими муниципиями, были сначала самостоятельными государствами, которые при вступлении в сферу римской власти или оставались особыми же государствами, соединенными с Римом на тех или других союзных началах, удерживая свое право, которое в глазах римлян было просто перегринским правом, или теряли самостоятельное существование, превращаясь в несамостоятельную часть римской civitatis с более или менее несовершенным участием в римских гражданских правах, причем только отдельным лицам была открыта возможность приобрести полное право римского гражданства. Но раз право это приобреталось, новый гражданин переставал быть членом своей отечественной civitatis и становился членом римской civitatis в силу принципа: "DUARUM potest nemo civili jure esse noster civis civitatum"[102]. Когда при Юлии Цезаре даровано было гражданство всей Италии и цизальпинской Галлии, трудно было поддерживать тождество римской cevitatis с целым населением Италии, и еще менее это было возможно после распространения права гражданства на провинции. Тогда все вообще города, не исключая и прежних civitates foederatae, вошли в состав расширившегося римского государства как его члены или как подчиненные организмы с известным кругом общегосударственных функций, перенесенных на них волей римского народа, другими словами, сделались муниципиями в строгом и тесном смысле слова, а не в том широком смысле, в котором историки (Бешар, Фюстель де Куланж и др.) говорят о муниципальном устройстве греческих и других городов за время, предшествовавшее включению их в состав римского государственного организма[103].
Таким образом, муниципия явилась как местная община, как обособленная и получившая известную самостоятельность часть государства, причем границы компетенции муниципальных и центральных государственных учреждений определялись особыми законными определениями (leges municipales). Из времени Юлия Цезаря, когда даровано было гражданство Италии и цизальпинской Галлии, дошли до нас и два древнейшие муниципальные закона[104]. Юридическое олицетворение, т. е. приравнение союза людей к частному лицу в сфере гражданского оборота, нашло себе применение прежде всего именно к этим зависимым общинам, поставленным теперь на почву римского (а не перегринского) права. <Ибо, - говорит Савиньи, - эти последние, подобно естественным лицам, имели потребность в имуществе и случай к его приобретению, а с другой стороны, состояли в такой зависимости, в силу которой они могли быть привлечены к суду: не римская республика и не ее имущество послужили первым поводом к признанию юридической личности и к развитию ее права; но установленное ради подвластных городов понятие юридического лица стало применяться и в таких случаях, для которых оно, пожалуй, не было бы изобретено>[105].
Со времени развития муниципального устройства вскоре должен был установиться взгляд на имущество городское как на особое имущество, не принадлежавшее ни римскому народу, ни отдельным лицам физическим. Римский юрист, привыкший называть публичным только то, что связано с populus romanus, мог считать лишь злоупотреблением название имуществ городских публичными[106] и не мог распространять на имущество муниципий те привилегии, которые установлены были для римского государственного имущества, благодаря суверенитету его субъекта, а с другой стороны, не мог сказать, чтобы эти имущества принадлежали гражданам в отдельности, и таким образом выработалось положение, что городские имущества "UNIVER-SITATIS singulorom non sunt", и universitas введена в частное право как субъект [107]. При этом не было необходимости, как справедливо говорит Пернице [108], в какой-либо особой форме мышления или в фикции: субъектом прав остался город же, городское общество в его политической организации, только он для области частного права поставлен в положение частного лица. Что касается самого города Рима с его городским округом, то римляне так и не дошли до распространения на него общих начал городского устройства. Рим, как позднее и Константинополь, оставался государством в государстве. Во главе его стояли государственные магистраты, и потребности его как города удовлетворялись из средств государственной казны или теми коллегиями, которые прикреплены были государством к известной профессии [109]. Новая постановка городов в области отношений частного права отразилась весьма заметным образом на разных других союзных образованиях, известных римской юридической жизни под именем коллегий.
Прежде всего следует сказать о коллегиях религиозного характера, существовавших для отправления культа тому или другому божеству. Что касается самих богов, то положение их как собственников посвященного им имущества было довольно неопределенным: хотя, с одной стороны, по римскому представлению, боги мыслились как индивидуальные существа, способные вторгаться в круг человеческих правоотношений, и даже как контрагенты, с которыми могут быть заключаемы сделки, но, с другой стороны, юристы затрудняются назвать собственностью то отношение, в которое посвященная вещь становилась к божеству. Юридическое последствие посвящения и вытекавшей из него принадлежности вещи божеству состояло лишь в том, что посвященные вещи, как res divini juris, становились extra commercium, исключались из гражданского оборота, так что принадлежность посвященной вещи божеству имела скорее характер отрицания человеческого права на эти вещи (почему они и причислялись также к res nullius), чем характер положительного господства собственника над принадлежащей ему вещью. Притом же как для обращения вещи в принадлежность божества предполагался jussus populi, так и управление имуществом богов возлагалось на политических магистратов, так наконец римский народ не отказывался от права обратить, в случае надобности, посвященные государственным божествам сокровища на государственные цели[110]. Таким образом, говорит Гирке[111], если божество и признавалось субъектом имущественных прав, то этот субъект есть решительно sui generis и вообще не может быть сравниваем с личностью частного права, с которой он не соприкасается ни в одном пункте, не говоря уже о том, что не может быть принимаем за ее вид.
С большим основанием могло бы быть придаваемо качество юридического субъекта жреческим коллегиям, состоявшим при храмах богов. Издревле приписывалось коллегиям обладание недвижимостями и рабами, издревле же существовала особая жреческая касса (arca), в которую стекались разные доходы, как-то: с отдаваемой в аренду земли, из взносов жрецов при вступлении в должность, из разных пошлин за доступ в храм и к жертвеннику, из продажи жертвенных животных, стада которых разводились при храмах, из штрафов, налагавшихся верховным понтифексом на жрецов, из процессуальных штрафов с тяжущихся (sacramenta), пока эти штрафы не секуляризовались и не стали поступать в государственную казну, из штрафов, определенных завещателем в завещании на случай неисполнения завещательного распоряжения со стороны наследника[112]. Однако, что касается недвижимостей, которыми дотированы были храмы, то они рассматривались как составные части agri publici, владение и пользование которыми предоставлялись жрецам на тех же основаниях, на которых гражданам предоставлялось обладание государственной землей, rerum sacrarum causа, в видах отправления публичного культа. Затем прислужниками при храмах, если это не были свободные люди, состояли servi publici, т. е. государственные же рабы, которых государство прикомандировало к жречествам, без выделения их из familia publica, вследствие чего, напр., рабы Венеры эрицинской, храм которой находился на Капитолии, употреблялись на всякого рода публичные службы[113]. Народу же в принципе принадлежала и arca pontificum как обособленная государственная касса, с той целью выделенная из народного эрара, чтобы на средства ее были отправляемы sacra publica, почему, напр., имущество умершей без завещания весталки, достававшееся по законам государственным богам, обращаемо было in publicum, рассматривалось как часть patrimonii populi romani[114]. Некоторым жреческим коллегиям даже прямо отпускались денежные суммы на покрытие издержек культа, точно так же, как те gentes и sodalitates, на которые возложены были государством sacra publica, получали место для своего богослужения и необходимые суммы на жертвоприношения от государства[115].
Эвентуально и субсидиарно государство даже и вообще всем жреческим коллегиям давало средства на религиозные торжества. Самая администрация имущества, предоставленного храмам и коллегиям, напр., что касается сдачи в аренду предоставленной в пользу жрецов земли, ремонтировки зданий и т. п., находилась в ведении государственных должностных лиц[116]. Поэтому, когда впоследствии христианские императоры приступили к конфискации и раздаче священных мест, зданий, поземельных участков и доходов языческих храмов, право на отобрание и продажу они основывали на древнеримском юридическом принципе, что все loca sacra суть составные части государственной земельной собственности и что римский народ, давший свое соизволение на консекрацию их, имеет также право и иначе распорядиться ими[117]. Моммзен наконец указывает на чрезвычайно важное обстоятельство, имеющее значение не только относительно жреческих, но и относительно всяких других коллегий, что, согласно с древнеримскими принципами относительно представительства, все вообще corpora не имели personam standi in judicio, т. е. не имели самого существенного права, благодаря которому именно и становилось бы важным и ценным положение союза, как субъекта гражданского права. Persona гражданского права, как справедливо рассуждает Моммзен, не может быть sine commercio, т. е. без власти приобретать собственность и вступать в обязательства, а власть эта становится inanis, бесплодной, бесполезной, при отсутствии виндикации и кондикции[118].
Замечательно, что все вообще вольные союзы, когда-либо существовавшие в Риме, носили публичный характер, возникли на почве публичного права, причем одни исключительно составлялись для религиозных целей, другие - для каких-либо родов деятельности, важных с точки зрения государственной жизни, что, однако, не мешало и этим последним иметь свои sacra и получать до известной степени сакральный характер. К числу первых относятся разные sodalitates, о которых Гай говорит, что уже по законам XII таблиц содалы, члены sodalitatis, имели право устанавливать для себя статуты по своему усмотрению под условием ненарушения государственных законов[119]. Впрочем, возможно, что под sodales разумелись не только члены чисто сакральных, но и всяких вообще коллегий ввиду той интерпретации, которую делает Гай в цитированном фрагменте, называя содалами вообще членов одной и той же коллегии. Сакральные sodalitates стояли в тесной связи с родовым союзами (gentes). Так как, согласно вышеуказанному, на некоторые из родовых союзов были возложены государством publica sacra, то государство заботилось о поддержании покровительствуемого им культа даже и в случае вымирания рода, и поэтому или восполняло род чужеродцами, превращая таким образом gentem в sodalitas, или прямо дозволяло образование новой sodalitatis. В республиканские времена такие союзы распространились по всему государству[120]. Весьма многие из них превращались в политические клубы (sodalitia), опасные для государственного порядка, но все-таки и эти союзы предлогом для своего существования делали sacra, т. е. отправление культа известному божеству. Кроме того, с проникновением в Рим массы иностранных культов, должна была явиться и масса жреческих коллегий для служения тому или другому иностранному божеству, не принадлежащему к римским государственным богам, и следовательно не могущему претендовать на дотацию и на субсидию со стороны государства[121]. Другую категорию вольных союзов составляют союзы ремесленников (colligia opificum et artificum)[122], начало которых некоторыми возводится, на основании свидетельства Плутарха, к королю Нуме Помпилию, тогда как некоторые исследователи высказываются даже за доисторическое их происхождение и притом не политическое, а сакральное в том по крайней мере смысле, что жреческие коллегии послужили образцом для них[123]. К этим древнейшим коллегиям впоследствии примкнули и другие ремесленные коллеги или цехи. Сюда же нужно отнести и компании мытарей (societates publicanorum), а также декурии подчиненного магистратам служебного персонала, носившего общее название аппариторов (т. е. qui magistratibus adparebant)[124]. Вообще о вольных союзах римского государства следует сказать, что связь их с публичным правом никогда не разрывалась и что, как говорит Гирке[125], главными формами союзов всегда оставались цеховая связь по единству ремесла и связь для религиозных целей. Об имущественных отношениях союзов до конца республики трудно сказать что-нибудь определенное. В законах XII таблиц коллегиям предоставлено было право установления статутов; но отсюда никак не следует, чтобы коллегии имели права юридического субъекта гражданского права в позднее выяснившемся значении этого слова. Не вытекает этого вывода и из того обстоятельства, что коллегии могли иметь общие кассы, составлявшиеся из периодических взносов членов[126], тем более что и государственные жреческие коллегии, как выше было объяснено, не были юридическими лицами.
Исследователями замечено, что устройство коллегий в тот период времени, когда они, по свидетельству источников, выступают уже как признанные юридические субъекты гражданского права, оказывается копией с городской организации[127]. Это обстоятельство служит ценным указанием как на историческую дату гражданской личности коллегий, так и на ту идейную подкладку, которая могла лежать в основании этого олицетворения: ассоциации, вольные союзы с получением прав юридического лица точно так же не превратились в фиктивные, воображаемые только, а не реальные существа, как не превратились в таковые муниципальные города и как не превратилось потом в фикцию государство с началом императорского периода: личность связана с известной коллегиальной организацией. Юридическая личность - это организованный союз граждан и членов коллегии.
Государство, города, союзы имели право и имущество еще прежде, чем юриспруденция нашла необходимым поставить их в положение частного лица для сферы имущественных отношений, и никакой фикции, никакого воображаемого, в представлении лишь существующего, лица не требовалось для того, чтобы найти субъект для этих отношений союзов[128]. Что не наличная только, в данный момент существующая, организация возводилась в субъект прав, и не наличные только, в данный момент существующие, члены имелись в виду при облечении союзных образований правами юридической личности, это само собой вытекало из непрерываемости цели, преследовавшейся тем или другим союзом, все равно как для области публичных отношений не могла иметь значения перемена личного состава в государственных учреждениях. Эту мысль с совершенной ясностью выразил уже юрист республиканского времени Альфен[128], отвечая на вопрос, нужно ли считать новым и иным суд, если из судей, данных для разрешения известного дела, некоторые по выслушании дела представили уважительные причины, по которым они не могут долее оставаться в составе суда, вследствие чего они заменены другими лицами. Не только, говорит Альфен, если один или двое, но если и все судьи переменятся, процесс останется один и тот же, и суд будет тот же самый, что и раньше, подобно тому, как, напр., легион остается один и тот же, хотя бы многие из солдат умерли и были заменены другими, или народ остается тот же самый, что и за сто лет, хотя бы через 100 лет не оставалось в живых никого из прежних граждан, или корабль остается прежним кораблем, хотя бы он был настолько реставрирован, что в нем не уцелело бы ни одной старой доски, или, наконец, как наше собственное тело остается одним и тем же, несмотря на то, что, по словам философов, каждодневно частицы нашего тела выбывают и заменяются другими. Эта же самая мысль юристом императорского времени, Ульпианом, была выражена в применении к муниципальным городам и другим союзам[129].
Примечания:
[99] См. выше, прим. 3 на стр. 29 и прим. 1 на стр. 30.
[100] Реrniсе, Labeo, I, 266.
[101] III, 59.
[102] Cicer. pro Corn. Balbo oratio, § 28 (по изд. Bibl. Teubner.
P. II; vol. 3) и cp. pro Caecina orat. § 100 (P. II, vol. 2).
[103] Mommsen, Staatsr. l, 46 - 47; Gierke, III, 70; Karlowa, 295
- 297, Mar-quardt, 1, 62; Фюстель де Куланж,
Древняя гражданская община. Москва, 1895, стр. 360 и сл.
[104] Общего муниципального закона, вероятно, не было, а издавались
для каждой муниципии специальные муниципальные законы. Béchard,
199.
[105] System, II, 247.
[106] Fr. 15 D. L, 16:
[107] Gierke, III, 91.
[108] Labeo. I, 277 - 278.
[109] Kniep, 319.
[110] Labeo, I, 258 - 259; Gierke, III, 64 - 65.
[111] Gierke, III, 65. С этим, конечно, не вяжется, по справедливому
замечанию Бернатцика (Krit. Stud. 258), то, что сам же Гирке говорит:
[112] Gai, Instit. IV, 13 - 14; Dirksen, 117; Marquardt, II, 81.
[113] Mommsen, De coll, 38; Marquardt, II, 78. III, 216 - 217; Pernice,
Labeo, I, 255.
[114] Mommsen, De coll. 38 - 39;
Реrnice, Labeo, I, 255. Karlowa (Rechtsgesch. I, 278) склонен предполагать,
что имущество культа было юридически самостоятельно в отношении к государственному
имуществу и что коллегии жрецов и весталок рассматривались как самостоятельные
имущественные субъекты. Но основания, на которых он строит свое предположение,
весьма недостаточны: во-первых, говорит он, в межевых книгах агримензоров
упоминаются agri и territoria жреческих коллегий и весталок, и можно полагать,
что составители этих книг, знакомые с юридическими понятиями, усвояют
упомянутым коллегиям не только владение и пользование, но и собственность
в земле, во-вторых, выражение arca, употреблявшееся в применении к кассе
понтифексов, употреблялось обыкновенно для обозначения кассы самостоятельных
корпораций. Первое основание гадательного характера оказывается весьма
легковесным в сравнении с приведенными в тексте основаниями в пользу противного
мнения, ибо если бы даже агримензоры и обладали юридическим образованием,
они могли воспользоваться не строго юридическим выражением ввиду фактического
нахождения земель в эксплуатации жрецов. Второе основание также недостаточно,
по крайней мере для древнего права, потому что и положение всех вообще
коллегий как субъектов гражданского права определилось ясными чертами
не ранее, чем определилось таковое же положение городов.
[115] Marquardt, III, 216; Dirksen, 7.
[116] Marquardt, II, 77.
[117] Ibidem, II, 81.
[118] De coll. 37.
[119] Fr. 4 D. XLVII, 22:
[120] Marquardt, III, 133.
[121] Ibidem, 140.
[122] Трубачей, кузнецов, плотников, маляров, сапожников, кожевников,
медников и гончаров.
[123] См. об этом у Дирксена, 7 и ср.: Моmmsen, De coll, 27;
Marquardt, III, 135 - 136.
[124] О тех и других будет сказано подробно в III главе.
[125] III, 67. Ср.: Реrnice, Labeo, I, 283.
[126] Dirksen, 127. Коллегия хлебопеков (pistorum), которая, судя
по свидетельству источников, обладала значительным имуществом, именно
всеми предметами, составляющими полный инвентарь, необходимый для производства
ремесла, и даже земельною недвижимостью, принадлежит к числу коллегий
позднейшего происхождения, да и свидетельства источников относятся к тому
времени, когда коллегии уже несомненно имели права юридического лица.
Ср. рассуждения по этому предмету самого же Дирксена на стр. 45 - 46.
Савиньи, II, 254; Кулаковский, стр. 71 и сл.
[127] Dirksen, 47 - 48; Glüсk, XL, 12; Mоmmsen, De coll. 117;
Cohn, 9.
[128] Fr. 76 D. V, 1.
[128] Fr. 76 D. V, 1.
[129] Fr. 7 D. Ill, 4:
