Суворов Н.С. Об юридических лицах по римскому праву
Правда, эта т.н. usucapio pro herede, как говорит профессор Муромцев[175], свидетельствует лишь об известной крепости общинно-родовых отношений во время возникновения этого института: <: юридически завладеть наследством мог любой гражданин по желанию, на деле же это завладение должно было состоять под ближайшим контролем родичей и вообще лиц, близких к умершему наследодателю, а затем и всего общества, общественное мнение указывало, кто в данном случае, за отсутствием ближайших наследников, имел преимущественное право на захват наследства, так что этот захват, на вид произвольный, служил на самом деле средством регулирования наследственных отношений>. Однако heredes extranei не только юридически, но и фактически не были гарантированы от захвата кем-либо открывшегося для них наследства. Затем в связь с бесхозяйностью же наследства, как кажется, нужно поставить то обстоятельство, что по римскому праву не допускалась actio furti по поводу кражи наследственных вещей, т. е. присвоение наследственных вещей, в то время пока наследник еще не вступил в наследство, не рассматривалось как кража и следовательно оставалось безнаказанным[176], что не могло казаться соответствующим требованиям справедливости. Кроме того, римское наследство обыкновенно заключало в своем составе рабов, которые могли приобретать своему хозяину, напр., посредством стипуляции и даже путем получения наследства, что могло случиться не только при жизни хозяина, но и hereditate jacente, не говоря уже о том, что наследство, даже и без приобретательных действий рабов, могло подвергаться юридическим изменениям, т. е. приращаться или умаляться. В особенности в случае назначения наследственных рабов наследниками сам собой возникал вопрос, чьей правоспособностью определяется правоспособность раба в отношении к открывшемуся наследству - правоспособностью ли умершего господина, который, если бы был жив, был бы способен к наследованию как обладающий законной testanemti factio, или правоспособностью будущего наследника, который, может быть, не обладает таковой testamenti factio.
По-видимому, Сальвию Юлиану, современнику императора Адриана[177], принадлежит установление принципиального положения, что наследство продолжает носить на себе личность наследодателя, функционирует вместо умершего наследодателя[178]. Эта мысль в разных местах источников выражается различными оборотами речи: "HEREDITAS fun-gitur vicem defuncti personae"[179], "PERSONAM defuncti sustinet"[180], "DOMINI obtinet locum"[181], "DOMINI loco habetur"[182], "PRO habetur domino"[183], "PERSONAE vicem sustinet"[184]. Но иногда говорится еще решительнее, что само наследство считается или даже есть хозяин (dominus habetur, domina est)[185]. Что в тех и других оборотах речи содержится одна и та же мысль, что наследство потому и рассматривается как хозяин, что носит на себе личность умершего хозяина, а не две разные мысли, это с совершенной ясностью усматривается из синонимического употребления их Гаем: "CREDITUM esse defuncti locum obtinere dominam heredatem est" [186]. Наконец, юрист Флорентин даже прямо сопоставляет лежачее наследство с муниципиями и коллегиями, говоря, что hereditas точно так же "PERSONAE vicem fungitur", как и те союзные образования, которые юриспруденция ввела в гражданский оборот с правами юридических субъектов [187]. Новое течение в юриспруденции отразилось быстро и на императорском законодательстве. При Адриане же, современнике Юлиана, состоялся сенатусконсульт, объявивший недействительной узукапию pro herede в ущерб наследнику[188]; затем при Марке Аврелии похищение наследственных вещей было квалифицировано как crimen expilatae hereditatis, подлежащее уголовному наказанию[189].
Ввиду вышеизложенного трудно отрицать, что классическая юриспруденция при олицетворении лежачего наследства прибегала к помощи фикции, т. е. лицо, не существующее в действительности, мыслила как существующее в период времени между delatio и aditio hereditatis. Однако эта фикция имела нечто особенное от позднейших фикций западноевропейской юриспруденции: по позднейшим взглядам, юридическое лицо есть фиктивное в том смысле, что оно в действительности никогда не существовало, не существует и не может существовать именно потому, что оно есть продукт мышления, искусственно созданное лицо, а не явление действительной жизни; напротив, римские юристы, олицетворяя лежачее наследство, не увлекались так далеко в область фантазии и допускали не более и не менее, как только то, что умершее лицо, существовавшее в действительности и оставившее неизгладимый след своей личности в имуществе и в имущественных отношениях, завязанных им при жизни, на короткое время предполагается как бы живым еще в интересах, конечно, не своих, а в интересах имеющего занять его место наследника. Последняя мысль, что интересы наследника составляют собственно центр тяжести всего юридического построения лежачего наследства, сама собой, конечно, разумеющаяся по требованиям здравого смысла, замечательным образом высказывалась и после Юлиана. <Наследник и наследство, - говорит юрист Яволен, - это два названия, но оба они заступают одно и то же лицо>[190]. А Помпоний выразился даже, что наследство представляет временно личность наследника[191]. Насколько олицетворение лежачего наследства отличалось от других олицетворений римского права в отношении к объему усвояемой ему правоспособности, будет сказано ниже. А из того, что выше изложено, можно, как кажется, вывести совсем не то заключение, какое вывел Гирке из источников римского права. Римские юристы были мало расположены заниматься спекуляциями, отрешенными от действительности, и умозрительное оперирование над фикциями можно всецело отнести на счет средневековой юриспруденции, к которой мы теперь и переходим и развитие которой превосходно представлено самим же Гирке[192].
ГЛАВА II Судьба римского понятия о юридических лицах в средневековой и новейшей европейской литературе
Понятие о юридических лицах в средневековой юриспруденции, светской и канонической. Учение Гейзе и Савиньи об юридических лицах. Учение германистов Безелера и Блунчли. Учение о бессубъектных правах: Демелиус, Виндшейд, Кеппен, Бринц, Беккер. Посредствующие взгляды Ранды и Белау. Взгляды романистов Кунце и Барона. Взгляд Лассона. Учение Иеринга, Сальковского, Цительмана, Больце, Леонгарда. Теория Гирке. Взгляды Карловы, Колера и Шлоссмана, Аффольтера, буркгарда, Рюмелина, Дювернуа, Бернатцика, Зродловского, Штоббе, Дернбурга и Регельсбергера. Конструкции Бирлинга и Книпа. Оценка разнообразных взглядов. Точки соприкосновения между корпорациями и институтами. Юридические лица как общественные организации. Взгляды Сермана и Джоджи. О капиталах и несамостоятельных институтах. Вопрос о деликтоспособности юидических лиц. Вопрос о лежачем наследстве как об юридическом лице с точки зрения современного права. В чем состоит прогресс новейшей юриспруденции, сравнительно с римской, по вопросу о существе юридических лиц?
В средние века, как известно, юриспруденция образовала две ветви: светскую и каноническую, представлявшиеся легистами и канонистами. Древнейшие легисты-глоссаторы стояли буквально на почве источников римского права, подводя всякие вообще юридические субъекты, не совпадающие с естественным лицом, под корпоративную схему, и прилагая к ним римские термины "UNIVERSITAS" и "COLLEGIUM". К universitates причислялась также и "ECCLESIA", именно в смысле местного союза, т. е. при тогдашнем церковном устройстве, конечно, не в смысле местного общества верующих, а в смысле клерикальной ассоциации или совокупности духовных лиц, состоящих при церкви. Таким образом составилась следующая дефиниция церкви: "ECCLESIA Deo serviendum ad constitutarum vel constitutorum loco sacro aliquo in mulierum virorum coadunatio collectio dicitur"[193]. Тот факт, что в действительности существовали такие церкви, при которых состояло только одно духовное лицо, а не союз лиц, просто-напросто игнорировался.
Еще менее затрудняли легистов богоугодные заведения, которые с одной стороны можно было причислять к ecclesiae, а с другой стороны можно было подводить под родовое понятие "COLLEGIA" и "COPRORA", так как находящиеся в госпитале или в доме призрения бедные (personae miserabiles) по старинным представлениям составляли коллегию. Мало того, глоссаторы даже и понятие о государстве, как оно выражено было в источниках римского права, применяли буквально к империи своего времени, которую они отождествляли с римской империей императорского времени, упоминание в источниках о сенате и народе применяли буквально к римскому сенату и народу своего времени, королей и других светских властей представляли занимающими место римских магистратов с производной властью и территории их - занимающими место римских провинций и городов. С этой точки зрения всякий народ, всякий город и всякая республика в обширном смысле подводились под римское понятие "UNIVERSITATIS", причем, однако, делалось сильное ударение на то, что каждая universitas имеет своего главу (rector universitatis), которому приписывается совокупность начальственных, как бы выделенных из корпоративной сферы, правомочий[194]. Но если легисты, держась за источники римского права, подводили церкви и церковные институты под римское понятие universitatis несмотря на то, что действительность не совсем соответствовала этому понятию, то канонисты ушли и еще дальше, переделав корпоративное понятие universitatis в чисто институтное, не переставая, однако, держаться за римскую терминологию. С точки зрения канонистов тем менее можно было говорить о корпоративном союзе в собственном смысле как носителе прав, что средним векам вообще неизвестна была идея, что корпорация получает качество юридического субъекта исключительно для имущественных целей, т. е. корпорация во всех проявлениях ее жизни рассматривалась как единый юридический субъект, которому даже принадлежит собственное jus publiсum[195].
Уже в христианской церкви древней римской империи институтная идея, как мы видели выше, восторжествовала над корпоративной, хотя юриспруденция и законодательство не сошли с почвы корпоративных воззрений. И средневековые канонисты пошли в том же направлении, которому благоприятствовали ход развития церковной жизни и весь строй церковный. Если и церковь рассматривается канонистами, говорит Гирке[196], как общение верующих, как coetus universalis или как universitas, то этим означается только ее пассивный круг действия, только базис ее мистического тела; ее живое единство лежит в ее Божественном Главе и земном Его представителе. Основание ее единства и устройства, одушевляющего и оживляющего весь ее организм, есть не соединенная воля членов, а единая воля ее Основателя. Жизнь ее течет с высот единого центрального пункта в низменности состоящих под ее господством областей; божественная воля проводится и распространяется сверху вниз через земного представителя Христа - папу, и если конструируемой таким образом универсальной церкви придавалась юридическая личность, то, разумеется, источником этой личности не могла быть совокупность членов, а единственно Бог и посредственно Его земной представитель. А поэтому и отдельные церкви суть не что иное, как получившие самостоятельность для внешних целей члены универсальной церкви, имеющие одну с ней природу, воспроизводящие в тесных границах ее существо, из универсальной церкви проистекает их жизнь и туда же она возвращается; воплотившаяся в них воля есть индивидуализированная и локализованная форма проявления одной и той же учредительной воли, которая одушевляет и универсальную церковь; поэтому и личность той или другой церкви стоит вне и выше ее носителей, т.е. совокупности клириков.
Канонисты пользовались однако теми же римскими терминами, как и легисты, принимая за синонимы corpus, collegium, societas, communitas, congregatio, collectio и т.п., впрочем, преимущество обыкновенно отдавалось слову "CORPUS", которым всего легче можно прикрыть недостаток корпоративной основы. Поэтому они еще менее, чем легисты, могли смущаться фактическим существованием церквей не коллегиатских, т. е. имеющих при себе не совокупность духовных лиц, а оно духовное лицо, напр., приходского священника. В коллегиатских же церквах они, подобно легистам, могли находить даже и корпоративную основу, по крайней мере в смысле клерикальном, и учили, что епископ, аббат или иной прелат есть глава, а соединенные в духовную ассоциацию клирики или монахи суть члены, все же вместе составляют единое corpus церкви. Однако на это "CORPUS" и смотрели не более и не менее, как на тело только, а не как на самую церковь; с возрастающей резкостью высказывалось, что прелат и коллегия не суть церковно-юридический субъект, а только представляют его. А если так, если личность составляется не телом, а только оживляющим это тело духовным единством, и если это невидимое единство есть не что иное, как олицетворенная местная ветвь универсального божественного учреждения для спасения человечества, то не было уже никаких препятствий олицетворять и отдельные должности с юридически обособленным имуществом (beneficium, mensa episcopalis, praebenda каноников). Так далеко ушли канонисты от римских universitates, все еще держась за римскую терминологию! Не излишне будет добавить, что канонисты первые стали прямо и без обиняков называть universitas как юридический субъект лицом, persona, применив этот термин, конечно, прежде всего к церкви и обосновав его на тех аллегорических изображениях в церковных источниках, где церковь представляется как sponsa, uxor, mater или filia[197].
Чрезвычайно важное значение для средневековой юриспруденции, как канонической, так и светской (легистов-поглоссаторов) имел папа Иннокентий IV, влияние которого на юриспруденцию с половины XIII в. Гирке сравнивает с влиянием Савиньи на юриспруденцию нынешнего столетия. Иннокентий именно был творцом того юридического догмата, который господствовал до последнего времени, что юридическое лицо есть фикция. Поводом к происхождению теории фикции были довольно любопытные вопросы церковного права, напр., может ли universitas подлежать отлучению от церкви, допускаться к присяге, быть восприемницей детей при крещении и, наконец, вопрос, столько же интересовавший цивилистов, как и канонистов: обнимает ли встречающееся в законах и договорах выражение <всякое лицо>, или <всякий>, также и юридическое лицо. Иннокентий впервые установил положение, что корпорация как таковая есть бестелесное, мыслимое лишь существо, - это есть не что иное, как юридическое понятие, не совпадающее с понятием связанных лиц, а поэтому и не может подлежать отлучению; как бестелесное существо она не имеет способности воли и не может действовать сама, а только через своих членов. Философский номинализм послужил при этом подспорьем для учения Иннокентия: стали прибегать к аналогии родовых понятий для подкрепления той мысли, что и universitas как universitas, т. е. как родовое понятие, есть не что иное, как абстракция мышления без всякой реальности[198]. Иннокентий же впервые стал проводить теоретические границы между корпорацией и товариществом (societas). Между корпорациями, по аналогии с реальными и персональными сервитутами, он различил collegia realia (каковы civitates, burgi, ecclesiae на территориальной основе) и personalia (каковы collegia peofessionum, negotiationum, officiorum, religionum, scholarium, вообще те соединения, в которых, кроме союза лиц, имеется также и имущественный, но не территориальный субстрат), причем заявил прямо, что деление это он не из источников римского права почерпнул, а сам изобрел[199].
Любопытную, однако, судьбу имела установленная Иннокентием теория фикции в средневековой юриспруденции. Она сделалась общим достоянием канонистов и легистов-поглоссаторов, но и те и другие сделали существенное отступление от нее в отношении к волеспособности и деликтоспособности юридических лиц. Здесь жизнь, как говорит Гирке, оказывалась сильнее, чем теоретическая последовательность: идея уголовной ответственности союзов слишком глубоко коренилась в сознании времени и слишком широко разветвилась в законодательстве и практике, чтобы могла быть искоренена при помощи одной логической дедукции. Большинство канонистов, не оспаривая фиктивной природы universitatis как существа <бездушного и некрещенного> в отношении к деликтоспособности и наказуемости корпораций, поддерживало противоположный воззрению Иннокентия принцип, опираясь на один канон из лжеисидоровского сборника, который говорит, что церковь не должна брать себе другого епископа при жизни своего прежнего епископа, чтобы не впасть в преступление блуда или прелюбодеяния. Глосса замечает к этому канону: "ERGO universitas etiam et delinquere potest ecclesia"[200].
Легисты, с Бартолом во главе, последователем номинализма, вполне усвоили каноническую теорию фикции. "UNIVERSITAS, universitas et ficta persona tanquam - они, рассуждали", или "CONNSIDERATA in ipsa se", есть простое
В последние десятилетия средних веков никто уже не спорил о деликтоспособности корпораций, признавая вслед за Бартолом, что фикция личности сообщает корпорации и деликтоспособность, и отсюда выводилась допустимость accusationis criminalis против нее [203]. Со времени же Бартола получила общее признание юридическая личность лежачего наследства, которая, как различная по существу, противопоставлена всем другим юридическим лицам. Это различие формулировано таким образом: hereditas представляет personam mortui, в силу юридической фикции, а всякая другая корпорация (universitas, collegium, corpus, curia, ecclesia) представляет personam viventem. И замечательно, что при совершенно ясном сознании столь существенного различия между лежачим наследством и остальными юридическими лицами юриспруденция вплоть до нынешнего столетия продолжала подводить всякую юридическую личность под общую категорию корпораций, т. е. понятие юридических лиц научно развивалось только в отношении к universitates personarum. В первый раз [204] установил несколько категорий юридических лиц Гейзе[205], по учению которого юридическое лицо есть все, что в государстве признается за отдельный субъект прав; но всякое такое лицо должно иметь какой-нибудь субстрат, который образует или представляет юридическое лицо. Субстратом же этим могут быть: 1) люди, и именно: а), отдельный человек в данное время, напр., должностное лицо, б) одновременный союз многих (univer-sitas), 2) вещи, и именно а) поземельные участки как субъекты сервитутного права, б) целое имущество лица (фиск[206], наследство), в) какая-нибудь имущественная масса, посвященная общеполезной цели и поставленная под особое управление.
Примечания:
[175] 225.
[176] Впрочем, объяснения существуют разные. Юлий Павел весьма ясно
выводит невозможность кражи наследственных вещей из бесхозяйности их (fr.
6 D. XLVII, 19; того же мнения Дернбург, Pand. Ill, § 61).
Напротив, Сцевола (fr. 1 § 15 D. XLVII, 4) и за ним Иеринг
(Abhandl., 164 - 166) объясняют эту невозможность не отсутствием хозяина,
а отсутствием владельца. Некоторые наконец объясняют это тем, что по причине
узукапии pro herede кража составных частей лежачего наследства невозможна
юридически, ибо usocapio pro herede возможна была и при недобросовестном
владении. См.: Unger, Oesterr. Privatrecht, III, 39 Anm. 15; Реrniсе,
Labeo, 1, 362; Unterholzner, Ausführliche Entwickelung der gesammten
Verjährungslehre, Leipz. 1828, В. I, 217.
[177] Jhering, Abhandl., стр. 200 и сл.; Рerniсe, 367; Windsсheid,
Ruhende Erbschaft, 200; Dernburg, III, § 61.
[178] Fr. 33 § 2 D. XLI, 1:
[179] Fr. 116 § 3. D. de leg. 1.
[180] Fr. 34 D. XLI, 1.
[181] Fr. 13 § 5. D. XLIII, 24.
[182] Fr. 15 pr. D. ХI, 1.
[183] Fr. 61 pr. D. XLI, 1.
[184] § 2 J. II, 14.
[185] Fr. 13 § 2. D. IX, 2: fr. 1 § 1. D. XLVII, 4. Сюда
же должны быть относимы многочисленные места, где о представлении наследством
личности наследодателя ничего не говорится, a hereditas просто-напросто
является субъектом прав и обязанностей, как, напр., выражения:
[186] Fr. 31 § 1. D. XXVIII, 5.
[187] Fr. 22. D. XLVI, 1:
[188] Gai, II, 57.
[189] Fr. 1. D. XLVII, 19.
[190] Fr. 22. D. XLI,
[191] Fr. 24. i. f. D. XLVI, 2:
[192] Развитие учения о юридическом лице, основываясь главным образом
на
[193] Gierke, III, 196.
[194] О. с. 197 - 199.
[195] О. с. 359.
[196] II, 555 и III, 249.
[197] III, 278.
[198] 280 - 281, 348.
[199] 287.
[200] 343.
[201] 427.
[202] 364.
[203] 491.
[204] См.: Unger, Oesterr.
Privatr. I, 319; Весker, System, I, 201.
[205] Heise, Grundrisse
Systems des gemeinen Civilrechts (1-е изд. 1807 г.).
[206] Средневековая юриспруденция
вообще далека была от признания в фиске отличного от государства имущественного
субъекта: фиск просто рассматривали как имущественную совокупность или
кассу, соответствующим субъектом которой считали главу государства или
само государство, и в этом объективном смысле могли приписывать фиск каждому
городу, корпорации и церкви (Gierke, III, 359), даже отдельному факультету
университета (см.: Суворов, Средневековые университеты, 1898, стр.
153).
