Суворов Н.С. Об юридических лицах по римскому праву
Рассматривая корпорации и институты с точки зрения общественного права, мы не будем поставлены в непременную необходимость отрицать государственное содействие при возникновении юридических лиц. Гирке, как и предшествующие германисты, за ним Карлова, но также и некоторые романисты[364] отрицают необходимость дарования государством юридической личности каждому союзу в каждом отдельном случае. Но если бы даже союз возникал без специальной концессии на основании общих правил, установленных государством, так что государство довольствовалось бы лишь получением сведений о возникшем союзе и контролем, хотя бы отрицательным только, за его деятельностью, нельзя было бы сказать ни того, что союз возник не по воле государства, ни того, что общественная автономия означает нечто независимое от государства. Следовало бы сказать только, что государство установило свободные условия возникновения и широкие границы деятельности общественных союзов, но что в принципе государство дает свое молчаливое одобрение возникающему союзу и молчаливо же допускает свободную деятельность в более или менее широкой сфере.
Напротив, с точки зрения общественного права легко оправдать то различие между органами и представителями, которое делают Гирке и Карлова. В самом деле, как бы ни была установлена теоретическая граница между публичными и частными корпорациями, положительное право разных государств в действительности отличает такие корпорации, которые являются частью государственного правительства в разных инстанциях, хотя бы и с участием общественных сил, каковы городские и сельские общины, избирающие своих излюбленных людей для ведения администрации, вместо того, чтобы получать должностных лиц по назначению от правительства, и такие корпорации, которые не находятся ни в каком соотношении с правительственными инстанциями, возникают по собственному почину и по собственному же почину могут прекратить свое существование, которые, наконец, в достижении своих задач состоят лишь под общим надзором правительства. В отношении к первым легко усмотреть, что их органы, из которых некоторые получают утверждение правительства, отчасти даже назначаются правительством, действуя в корпоративном управлении, осуществляют предоставленное им полномочие не в качестве мандатаров гражданского права, а в качестве должностных лиц или делегатов публичного или общественного права, заимствующих свои полномочия из самой должности, к которой они призваны. Но этого мало. Сами избиратели, подавая голоса на выборах в пользу тех или других кандидатов, осуществляют не правомочие гражданского права, а полномочие публичного или общественного характера, предоставленное законами государства, и по мере этих законов.
Избранные должностные лица избираются затем не для заключения только гражданских сделок или для ведения процессов как поверенные гражданского права, а для целой совокупности дел общественной администрации, чем не исключается, конечно, возможность и даже необходимость обращаться к услугам поверенных как процессуальных представителей для защиты корпоративных интересов на суде. Отсюда следует, что как во всей массе остальных дел, так и в имущественных отношениях гражданского права должностные лица корпораций действуют не потому, чтобы корпорация была нечто фиктивное и недееспособное, нуждающееся в представителе или даже в опекуне, а потому что они имеют законное полномочие на свои должностные действия. Было бы нелегко указать основание, почему, напр., городская дума, устраивая школу в городе или издавая разные обязательные постановления для горожан, действовала бы на основании полномочия без всякой помощи фикции, а вступая в договор подряда и поставки с частным контрагентом, становилась бы представителем фиктивного и недееспособного существа. Но то же самое нужно сказать и о всех вообще союзных образованиях, облеченных качеством юридического лица, хотя бы не имеющих, по положительному праву, характера публичных корпораций. Общее собрание членов, избирая администраторов на основании статутов или устава, - все равно получил ли этот устав специальное утверждение государственного правительства, или пользуется молчаливым его признанием, - осуществляет правомочие не частноправового характера, а общественного; частное право ничего не знает о подобных избирательных правомочиях, которые не могут быть подведены ни под одну категорию субъективных прав в цивильном смысле. А равным образом и избранные администраторы осуществляют правомочие не гражданского, а общественного характера, проходя общественную должность, к которой они признаны доверием общества. Через них действует общество, между прочим, и при заключении сделок гражданского права, и при защите его имущественных интересов не как фиктивное и недееспособное само по себе существо, которое бы нуждалось в опекуне, а потому, что ведение дел всей массой членов общества есть нечто нецелесообразное, и чем многочисленнее и сложнее состав общества, тем с большей ясностью выступает необходимость сосредоточения деталей управления в руках сравнительно немногих лиц, которые, будучи избраны обществом на основании статутов или устава, облекаются должностными полномочиями и принимают на себя должностную обязанность думать за общество и действовать в пользу общества, которое тем самым не отказывается от контроля за ними, и в случае каких-либо особо важных дел может само войти в обсуждение их и вновь уполномочить администраторов действовать в том или другом направлении. В так называемых universitates inordinatae, т. е. в обществах наименее сложных и с наименьшим составом членов, в которых нет даже особой выборной администрации для заведывания делами, где следовательно дела обсуживаются и решаются каждый раз всем обществом, еще труднее было бы усмотреть фактивное существо и указать представляющего его интересы опекуна. И эти общества, конечно, не лишены организации, потому что без организации была бы толпа людей, а не общество, но организация в universitates inordinatae ограничивается тем, что существует орган, которому принадлежит право созвания членов на собрание (напр., на сельский сход).
То же самое, наконец, и даже в большей степени, нужно сказать об институтах. Прежде всего следует указать на часто встречающуюся между юристами неточность в определении значения учредительной воли. Многие понимают это значение так, что и дарование жизни институту есть акт учредителя, и в течение всего дальнейшего существования института в управлении его действует та же самая воля учредителя. Учредитель, хотя бы он, по выражению Иеринга и Гирке, действовал как общественное существо и совершал, по выражению Карловы, акт автономии своим учреждением, не может придать определениям своей воли значения объективного права. Пожертвование материальных средств на учреждение есть дело исключительно доброй воли учредителя, но создание нового юридического субъекта не входит в сферу прав человека, хотя бы и рассматриваемого в качестве общественного существа: юридическое вступление института в жизнь предполагает, что государство оценило общеполезность этого института и дало свою санкцию на его существование. Эта санкция и составляет ту твердую объективную почву, на которую становится учрежденный институт в своем дальнейшем существовании и в своем непрерывном действовании. Этому не противоречит то обстоятельство, что учредитель может выговорить себе или своим наследникам, или каким-либо другим лицам по его желанию известные права по отношению к институтному управлению.
Государство имеет в виду, что учредитель действует не в своих личных интересах, а на пользу общества и следовательно на пользу самого государства, и поэтому уважает выраженную учредителем волю. Аналогию можно указать, напр., в западно-католическом церковном патронате: церковь из признательности к фундатору предоставляет ему известные права в отношении к патронируемой церкви, из чего вовсе не следует, что патронат есть учреждение частной воли, а не церковный институт. Устав или статут заведения поддерживаются в своей силе не волей учредителя, а волей государства, санкционировавшего этот устав, хотя бы даже молчаливым образом, т. е. даже в таком случае, если бы по положительному праву той или другой страны не требовалось специального разрешения правительства в каждом отдельном случае возникновения института. Достаточно было бы и того, чтобы государство установило общие законные условия для возникновения институтов: возникающий в сообразность этим условиям институт тем самым становился бы на твердую почву объективного права и вступал в ряд общественных учреждений. Учредитель, пока он не учредил института, может прямо раздать свое имущество бедным; как скоро же институт вступил в юридическую жизнь, сам ли учредитель или назначенные им администраторы, раздавшие институтное имущество бедным, поступили бы в противность объективному праву[365]. Отсюда объясняется и характер правомочий администраторов заведения: это не правомочия гражданского характера, а полномочия общественные, и государство поддерживает в силе статьи устава или статута не в интересах чужой воли, а в интересах общества и следовательно в своих собственных интересах. Учредитель удовлетворил общественной потребности и исполнил то, что должно было бы иначе сделать общество, или даже само государство на свои собственные средства, и институт, возникший благодаря доброму начинанию частного лица, тем не менее получает характер общественный.
К этому дόлжно добавить, что если и в теории, и в законодательстве обнаружилось течение, благоприятное свободному образованию частных союзов, как скоро они удовлетворяют требованиям общих (нормальных) уставов, без специальной концессии в каждом отдельном случае, то в отношении к институтам, напротив, никогда не замечалось подобного течения. Те же самые теоретики, которые видят в волеизъявлении частного лица, жертвующего свое имущество на определенную общественную цель, не частноправовую сделку, а креацию в смысле общественного права, настаивают на специальном одобрении государством каждого института. <Почти повсеместно в Германии признанное требование государственного одобрения, - говорит Шлоссман, - вполне основательно. Влияние институтов, даже и не преследующих каких-либо законопротивных тенденций, в разных областях государственной и экономической жизни может проявиться неблагоприятным, даже роковым образом, - ведь даже доброе дело может превратиться в язву. Единственно концессионная система, применяемая беспристрастными инстанциями, может доставить гарантию против вредных влияний: Признавая Stiftung юридическим лицом, государство принимает на себя гарантию постоянного достижения поставленной учредителем цели; но неужели всякому может быть предоставлено право налагать на государство гарантийную обязанность относительно достижения любой цели, может быть, прихоти и каприза? Допустим, что Stiftungen такого рода принадлежат к исключениям, и что нечего бояться, что государству будут навязаны надзор и защита в отношении госпиталей и домов призрения для больных и престарелых собак, в отношении заведений для дрессировки баранов или академий, учреждаемых для разрешения проблемы о perpetuum mobile. Но возможно, что полезное отдельным людям оказывается вредным для общества; вопрос же об общеполезности или о вреде едва ли может быть разрешен судьей, - это дело административных учреждений, обсуживающих наличные отношения в конкретном случае. А при возможности различия в оценке оказывалось бы при том же, что один суд признавал бы за институтом юридическую личность, другой отказывал бы в признании. Да и в интересах третьих, вступающих в отношения с институтами, требуется, чтобы существование института было обеспечено реальной дотацией, а судить о наличности этого требования третьему лицу большей частью невозможно, и гарантию третьему может дать лишь государственное учреждение, опирающееся на точное исследование фактических данных>[366]. Заметим еще, что в новом германском уложении для возникновения института требуются: 1) институтная сделка (Siftungsgeschäft), т. е. волеизъявление учредителя о том, что он учреждает институт, - сделка может быть inter vivos и mortis causa, и 2) одобрение со стороны государства, в территории которого институт должен иметь свое местожительство, откуда комментаторами выводится, что Stiftung возникает в силу государственного одобрения, так что, следовательно посвящение имущества определенной цели не есть акт, которым лицо создается (Creationsakt), а есть предоставление имущества уже существующему лицу[367].
Итак, администраторы института, явившегося на свет благодаря пожертвованию частного лица, действуют в управлении целями этого института уже не как уполномоченные частного лица, а как должностные лица. Но если на коллегию администраторов может быть возложено полномочие общественного характера, то нет теоретических препятствий и к тому, чтобы такое полномочие было возложено на единичное лицо, а не на коллегиальное учреждение. Предпочтение одного органа другому есть единственно дело целесообразности, как показывают это, например, наши русские женские общины духовного ведомства[368]. В особенности это дóлжно сказать о полномочиях публичного характера в государстве и в церкви. Что бы ни говорили теоретики[369], в области церковного права, признаваемого и государством в качестве публичного, некоторым единоличным должностям, напр., должности епископской (а по западному каноническому праву и церковно-приходской должности, и даже должностям отдельных каноников в капитуле) усвояется качество юридических субъектов. Было бы, конечно, напрасным трудом конструировать это юридическое лицо с точки зрения корпоративной, рассуждая таким образом, что юридическим лицом является здесь мыслимое единство всех последовательных преемников в должности[370], потому что это мыслимое единство никогда не может составить общего собрания для осуществления корпоративных прав. Должность является как полномочие от церковного правительства осуществлять известные церковно-правительственные функции в известных территориальных границах, и облечение этой должности правами юридического субъекта гражданского права означает, что существование этой должности обеспечивается на вечные времена связанным с этой должностью имуществом, которое и принадлежит должности как локализованной ветви церковного правительства. Что этот род юридических лиц возник в церкви, а не в государстве, это объясняется свойством духовных должностей, выводимых из божественного учреждения и следовательно не допускающих упразднения их или замены их другими должностями под другими названиями, что возможно по отношению к государственным должностям.
Однако, что касается главы государства, то уже римское право, как мы увидим ниже, различало имущество, принадлежащее принцепсу как таковому и переходившее от каждого императора к его преемнику, в отличие от остального имущества, которым император мог распорядиться по своему усмотрению, напр., в пользу других членов своей фамилии. В этом, несомненно, сказалась мысль об императорском престоле как постоянном юридическом учреждении, которое в лице своего носителя для области гражданского права имеет качество юридического субъекта[371]. О единоличных должностях, насколько они признаются положительным правом за юридические лица, точно так же, как об административных коллегиях институтов, нельзя сказать, чтобы они были представителями какого-то фиктивного, в действительности не существующего, лица[372]. Они суть общественные или даже публичные органы, с которыми и связывается олицетворение, делающее их цивильным центром имущественных отношений. Притом же некоторую теоретическую трудность для цивилиста может представлять лишь католическое jus canonicum, которое, как развившееся в эпоху господства фикции в юридической науке, олицетворило имущественные массы, связанные с разными должностями, кроме епископской. Напротив, напр., с точки зрения нашего церковного и гражданского права, не знающих никаких подобных олицетворений, кроме архиерейского дома, очень нетрудно прийти к мысли об общественной организации, так как архиерей стоит во главе объединенной совокупности лиц и учреждений, действующих в качестве его органов[373].
Между корпорациями и институтами в действительности существуют различные точки соприкосновения. Корпорацию принято определять как такое юридическое лицо, которое имеет своим субстратом союз физических лиц и за волю которого принимается соединенная воля всех членов корпорации. А напротив, институт определяется обыкновенно как такое юридическое лицо, субстратом для которого служит имущество, и за волю которого принимается воля учредителя, выраженная в учредительном акте. Насколько последнее неточно, было указано выше; но если бы даже учреждение возникало и в самом деле по воле только учредителя, а не по воле государства, то и в таком случае было бы неправильно говорить, что в гражданских сделках по купле-продаже, найму, поставке и т. п., которые собственно и имелись в виду гражданским правом при выработке понятия юридического лица, действует воля учредителя. Покупает и продает, нанимает и сдает внаем, конечно, не учредитель, а администрация, точно так же, как от администрации зависит прием бедных или больных в богадельни или в больницы и т. п. Но немного вернее и первое.
Скажем прежде всего о государстве. Древнее римское государство до императорского периода отождествлялось с populus romanus, который в своей организации был действительно корпорацией: в этой корпорации решающее значение имела воля народа, т. е. граждан в организованных комициях; магистраты же, сосредоточивавшие в своих руках отдельные ветви управления, производили свою власть из воли народа, причем все отношения корпорации регулировались публичным правом, и не делалось различия между государством как верховной властью и государством как собственником, кредитором и должником. Императорская власть заменила и комиции, и высших республиканских магистратов. Государство осталось то же самое, хотя организация его изменилась. Теоретически и власть императора производилась из полномочия народа: <:quod principi placuit, legis habet vigorem, cum lege regia, quae de imperio ejus lata est, populus ei et in eum omne suum imperium et potestatem concessit>, - так говорится еще в институциях императора Юстиниана[374]. Практически же воля народа, раз проявившаяся в перенесении на императора высших республиканских магистратур, должна была потом потерять всякое значение, так что сенат, некоторое время заменявший комиции и разделявший власть императора, утратил это положение без всякого нового акта народной воли. Уже языческий император, причислявшийся к богам, стал в действительности источником всяких правительственных полномочий в государстве. К этому присоединились христианские воззрения. Апостолы учили, что власть происходит от Бога, и даже в языческом императоре видели орган божественного мироправления. На этой почве развилось церковное воззрение на царя как на помазанника Божия. Для корпоративной идеи не осталось никакого места: не соединенная воля народа, а власть свыше управляет через своих уполномоченных всеми делами государства, не исключая и имущественных его отношений, обособление которых от публичного права знаменательным образом совпадает с началом императорского периода. Но этого мало.
Даже и в новейших республиканских государствах, где палаты и президент производят свои полномочия из воли народа и где истинной верховной властью считается суверенный народ, было бы напрасно отыскивать корпоративную идею в ее чистом виде. Populus romanus, пока он не выходил из пределов города Рима, мог образовать корпорацию. Напротив, с распространением права гражданства на обширные массы населения других территорий, уже римское государство, даже если бы оно не испытало переворота и осталось республиканским, потеряло бы корпоративный характер, так как громадная масса граждан на пространстве целого государства оказалась бы в положении не членов корпорации, а дестинатаров правительственных учреждений. И в современных республиканских государствах избиратели, осуществляющие свое публичное правомочие при выборе депутатов в палаты, составляют всегда меньшинство граждан; кроме того, и сами избиратели, осуществив раз в течение известного периода времени свое правомочие, становятся в то же положение дестинатаров правительственных учреждений. Выше было упомянуто[375], какие контроверсы существуют между учеными относительно государственного имущества: одни говорят, что имущество принадлежит государству как корпорации, другие полагают, что государство ad hoc, т. е. для имущественных его отношений, превращается в институт, называемый фиском, казной, третьи учат, что само имущество государственное олицетворяется, так что под фиском нужно понимать олицетворенное государственное имущество. Но едва ли не проще всего было бы имущество считать имуществом, принадлежащим государству, т. е. государственной власти, которая управляет им через своих уполномоченных, причем для этих уполномоченных должностных лиц из их должностного полномочия вытекают права на ведение имущественных дел государства и на заключение гражданских сделок, а также обязанность блюсти интересы государства. В случае нарушения этих интересов государство, конечно, не оказалось бы фикцией и поступило бы с нарушителем должностных обязанностей по силе законов. Это имущество, принадлежащее государственной власти и служащее для удовлетворения государственным потребностям, нужно отличать от имущества, связанного с престолом и переходящего к каждому новому преемнику на троне, и, наконец, от этого последнего - личное имущество царствующего государя, которым он может распоряжаться по своему усмотрению.
Примечания:
[364] Напр., Пухта,
Унгер и другие. Ср. еще об этом ниже, в главе IV.
[365] Kohler, Ueb.
d. R. der Stift. 237: <с того момента, как институт создан, он становится
независимым от воли, вообще от личности учредителя, который может быть
даже и раскаялся уже в своем прежнем акте воли; возможно и то, что в силу
государственного акта, Stiftung получает другое назначение и другую организацию,
далекие от воли учредителя; Stiftung есть последствие раз выраженной воли
учредителя, но не воли, постоянно длящейся; действование его не есть действование
продолжающего жить учредителя; юридический субъект есть всегда юридический
субъект настоящего, действующий в настоящем, а не в прошедшем времени>.
[366] Sсhlossmann,
Zur Lehre v. d. Stift., стр. 10 - 11.
[367] См. § 80
улож. и ср. Eck, в Vortrage.
[368] См. о них в моей
статье: <Архиерейский дом и епархия как юридические лица> (Журн. юрид.
общ. за 1895 г., декабрь, стр. 66 и сл.).
[369] Некоторые цивилисты
не признают должности юридическим лицом, напр.: Унгер (Oesterr.
Privatr. I, 325), Пухта (Vorlesungen, I, 65), Цительман
(стр. 109, 110), Больце (стр. 30). Другие оставляют вопрос о должностях
как юридических лицах под сомнением, напр., Беккер (System I, 211
- 212), Барон (стр. 57). Гирке в Deutsch Privatr., §
60, стр. 474 признает дол-жность юридическим лицом, поскольку она есть
институтное дело, т. е. подходит под понятие союзной личности.
[370] См.: Виндшейд,
I, стр. 157 - 158 и ср.: Штоббе, 1, 385.
[371] Поэтому-то римские
юристы и говорили, что легат в пользу импе-ратора, если бы император умер,
не получив его, получается его преемником.
[372] Демелиус
(Ueber fingirte Persönl., 124), выходя из неправильного положения,
что юридическое лицо есть имущество и не имеет никакой воли, употребил
удачное выражение: <представители целевого имущества principaliter хотят
того, что имеет быть с целевым имуществом>. Правильнее же всего было бы
сказать, что органы юридического лица principaliter, а не как представители
или мандатары, выражают в своих юридических действиях волю юридического
лица.
[373] См. назв. статью:
<Архиерейский дом и епархия как юридические лица>, стр. 52 - 53.
[374] § 6. J.
l, 2.
[375] См. прим. 1 на
стр. 90.
