Суворов Н.С. Об юридических лицах по римскому праву
Частью сближается, частью резко расходится с Бирлингом, сходясь, напротив, с Иерингом, Книп в своей ценной исторической работе о товариществах публиканов, далеко не столь ценной в тех ее частях, в которых он делает экскурсии в область общего учения о юридических лицах. Он, так сказать, не может говорить спокойно о юридических лицах и отзывается о них в не менее резких выражениях, чем Бринц и Больце. Поставить юридическое лицо на место действительности, это, по мнению Книпа, похоже на то, как если бы кто захотел облегчить себе уразумение трудночитаемого текста, посадив на нем кляксу[347]. Или, как в другом месте он выразился, шляпу можно повесить только на действительный гвоздь, а не на фиктивный[348]. Что же в действительности находится? Только отдельные члены корпорации, настоящие и будущие, с сособственностью и с непосредственным представительством. Даже в fr. 1 § 1 D. III, 4, в котором говорится об arca communis и об actor'е как о признаках corpus habendi и которое приверженцами юридических лиц приводится в виде аргумента, Книп, как указано было выше[349], не видит никакого другого субъекта, кроме настоящих и будущих членов. Только сособственность их не есть обыкновенное condominium, а сособственность, не допускающая иска о разделе, actor же есть непосредственный представитель, действиями которого создаются юридические последствия непосредственно для самих представляемых, в отличие от обыкновенного товарищества, в котором непосредственное представительство не могло иметь места. Книп уверен даже, что если государственная власть обращает собственность корпорации в собственность государства, то тут сособственность немногих индивидов превращается в сособственность всех граждан. Другими словами, и в государстве Книп не видит ничего, кроме множества людей-индивидов и их сособственности, ибо хотя управление находится в руках немногих, но оно ведется в пользу всех сособственников, как и законы издаются для всех подданных; сособственности соответствует юридическая защита, на которую, по словам Книпа, могут претендовать все подданные[350]. Из этих слов можно заключить, что напрасно выставлялась наивной и осмеивалась теория, по которой церковное государство папы рассматривалось как собственность всех католиков!
Против Гирке и Регельсбергера Книп выставляет обычные у противников германизма доводы. Во-первых, лицо не есть субъект, одаренный волей, ибо, напр., ребенок признается юридическим субъектом, а воли не имеет. Во-вторых, под органами мы должны бы были, строго говоря, понимать только орудия, через которые проявляется волеопределение, составившееся путем внутреннего процесса, т. е. корпорация должна бы действовать через корпоративные органы, как естественный человек действует через свои уста или руки. Между тем оказывается, говорит Книп, что эти т. н. органы не только проявляют, а и образуют волю, т. е. они же являются и носителями того процесса, которым вырабатывается волеопределение. Вдобавок деятельность корпоративных органов не ограничивается даже и волеобразованием для корпорации: в своих индивидуальных сферах они преследуют свои интересы и действуют как самостоятельные носители воли и следовательно юридические субъекты, - новое возражение против <органной природы> (Organnatur) тех, кто действует в пользу корпорации[351]. Иеринг считал нужным сохранить юридическое лицо для внешних отношений, но то, что он выдавал в этом случае за юридическое лицо, сводится в сущности, по мнению Книпа, к единому имущественному управлению, лежащему на представителях корпорации, - к этому единому имуществу и сами отдельные члены могут становиться в юридические отношения. Представим себе общину из тысячи членов, говорит Книп. В глазах приверженцев юридического лица население этой общины состоит из 1001 субъекта (т. е. 1000 индивидов + 1 юридич. лицо - община). Для Книпа же тут всего одна тысяча субъектов, которую он представляет себе как нечто единое[352].
Чувствуя, что тут он подвергается сильной опасности <повесить свою шляпу на фиктивный гвоздь> и <посадить кляксу> на своей конструкции, Книп довольно неожиданно начинает рассуждать на ту тему, что нельзя-де сказать, чтобы употребление фикций было всегда и везде непрактично, не следует лишь смотреть на них, как на твердыню юридического порядка. Всякое коллективное обозначение есть фикция (стало быть и стадо?), скорее бессознательная, чем сознательная, и римляне, с одной стороны, говорившие о munisipes, coloni, с другой - об universitas и municipium и проч., подражали лишь словоупотреблению обыденной жизни, в которой нельзя обойтись без фикций. Если, напр., говорят, что на таком-то земельном участке лежит такая-то тягость или такому-то поземельному участку принадлежит такое-то право, то тут прибегают к фикции: о земельном участке говорят с тем, чтобы обозначить неопределенный ряд лиц, сводимых к единству, поскольку права и обязанности относятся к одному и тому же участку, хотя управомоченные и обязанные субъекты образуют множество. И в корпорации также существует единство, но его нужно искать не в лицах, а в единой имущественной администрации: имущество, принадлежащее многим лицам, управляется как единое. Говорят: участок принадлежит общине. Точнее было бы сказать: участок принадлежит отдельным лицам не как таковым, а как членам (!) общины. В общине из 1000 членов я имею дело не с тысячей только отдельных людей, а с союзом, состоящим из 1000 людей (!). В отношении к союзу сейчас же возникает вопрос, подчинены ли отдельные члены один другому или все равны. В общине есть родители и дети, господа и слуги, есть повелевающие и повинующиеся. Для членов предполагается необходимым территориальное пространство - земельная собственность; но не каждый может делать на своем участке все, что ему вздумалось бы. Остается известное пространство, не считающееся в частной собственности, а служащее на пользу всем: земля сдается в аренду, и на вырученный доход приобретаются противопожарные орудия; часть земли употребляется на дороги и на площади, причем право пользования одного лица находит свой предел в праве пользования другого. Итак, мы имеем перед собой не тысячу индивидуальных субъектов, а союз из тысячи индивидов, который, однако, не есть лицо: аккорд не есть самостоятельный звук, а только (!) связь звуков[353]. Собирательное понятие, заключает Книп, нельзя вытеснить из языка, и против правильного употребления фикций нельзя возражать; но юридическое лицо нужно выбросить, потому что оно действительных субъектов выпроводило вон и осталось с бессубъектным имуществом. Что же поставить на его место? Да ничего не нужно. Поскольку дело идет о союзах, достаточно выражения <корпорация>, причем дóлжно помнить, что только человек есть юридический субъект, и термин <правоспособный союз> должен быть изгнан. Институты (Anstalten и Stiftun-gen) должны быть выделены, но какова должна быть их конструкция, Книп не обясняет, довольствуясь замечанием, что мысль Иеринга насчет дестинатаров была не особенно счастливой идеей[354], что в римском праве Stiftungen были наказами и что римлянам даже и в позднейшую христианскую эпоху была не известна какая-либо персонификация, которая не связывалась бы с человеческим союзом. Первый, кто ввел различие между корпорациями и институтами, был Гейзе, а мы, может быть, и не нуждаемся в этом двойственном делении, заключает Книп[355].
Попробуем теперь резюмировать вышеизложенные взгляды и путем критической их оценки прийти к определенному суждению о природе юридических лиц. Трудно не согласиться с Гирке, Бернатциком и др., что понятие юридического субъекта не может быть ограничиваемо областью имущественных отношений гражданского права и что всякая цивилистическая теория юридической личности должна быть проверяема ее пригодностью для области публичного права, хотя отождествление <юридического субъекта> с <лицом> не может быть желательным, равно как и подведение под понятие юридического лица всяких субъектов прав, не исключая и естественного лица - человека. А став на указанную почву, мы должны прежде всего отказаться от мысли о юридическом лице как о чем-то фиктивном. К этому выводу пришел и Pегельсбергер в своих <Пандектах>: <:для правильного понимания существа юридических лиц, - говорит он, - оказалось роковым то обстоятельство, что оно рассматривалось почти исключительно с частноправовой точки зрения. Тот, кто наблюдает государство, общину, многие другие союзы в области публичного права, сразу же признает несостоятельность мнения о фингированном субъекте. Нет, правда, недостатка в голосах, которые вовлечение публично-правового явления союзов в конструкцию частноправовой личности называют тяжким заблуждением. Заблуждение действительно предлежит, да только спрашивается, на какой оно стороне>[356]. Едва ли есть надобность добавлять, что еще менее состоятельной оказывается теория бессубъектных прав для того, кто поддерживает единство понятия юридического субъекта для обеих областей публичного и частного права. Право судить, наказывать, собирать подати и проч., не имеющее субъекта, - это, без сомнения, верх нелепости, как справедливо замечает Бернатцик. В самом деле, едва ли можно сомневаться в том, что жизнь корпораций и институтов не замыкается пределами имущественного права. Не видим ли мы в действительности, что корпоративные и институтные органы, кроме обладания имущественными правами, заключения гражданских сделок и защиты гражданских интересов перед судом, осуществляют разные другие функции административного (а в государстве и законодательного) характера и, кроме того, еще входят с петициями, обращаются с верноподданейшими адресами, делают пожертвования под влиянием патриотических и религиозных чувств, держат дисциплинарный суд, выражают признательность своим должностным лицам и т. п. Почему, например, правление университета, в одном и том же заседании решающее хозяйственные и дисциплинарные дела, для одних дел нуждалось бы в фикции, а для других обходилось бы без ее помощи, в одних делах действовало бы principaliter как компетентный публичный орган, в других - как представитель какого-то фиктивного существа?
Бесспорно, что наука гражданского права имеет в виду только частноправовую сторону жизни корпораций и институтов и делает неизбежную абстракцию, обособляет в мышлении эту сторону жизни от других сторон.
Из упомянутых в предшествующем очерке ученых сначала Иеринг, потом Гирке, за ним Карлова и другие вышли из границ частного права при разъяснении понятия юридических лиц и стали на точку зрения публичного или общественного права, различив в человеке индивида и общественное существо. Эту точку зрения нужно признать правильной; к сожалению, названные ученые или ограничиваются недоказанными положениями, как Иеринг, или не делают надлежащих выводов из своих твердо поставленных положений, как Гирке и Карлова, и все вместе не раз впадают в самопротиворечие. Иеринг желает включить все союзы и институты в публичное право на том основании, что публичное есть все то, что касается целей всех и всех вызывает к соединенной деятельности, и что природа всех общественных союзов, со включением государства и церкви, одинакова, а если и есть различие, то различие только в цели - функциональное. Эти соображения подкрепляются еще указанием на исторический факт, что дело призрения и первоначальное обучение были сначала частным делом, затем делом союзов и, наконец, стали государственным делом: это обстоятельство дает Иерингу возможность предсказывать, что поглощение государством всех общеполезных союзов есть лишь вопрос времени. Затем, однако, оказывается, что и государство, поглощающее в себе все общеполезные союзы (в том числе, следовательно, и церковь), само обнимается обществом и, следовательно, является членом или частью высшего целого. Справедливо, что общество в теоретическом смысле принадлежит к категории человеческих союзов и представляет собой одну из форм человеческого общежития, которое является, таким образом, высшим понятием сравнительно с понятием государства, но отсюда никаких юридических выводов не вытекает.
Справедливо далее, что публичное есть все то, что касается целей всех и всех вызывает к соединенной деятельности, но несправедливо было бы утверждать, что всеми человеческими союзами преследуются такие всеобщие цели. Ограниченные местным районом и небольшим числом членов, не включенные в высший организм, в котором бы они исполняли органические функции объединяющего их целого, союзы не могут быть ставимы на одну линию с государством и церковью. Государство стремится к устроению земного благополучия не отдельных каких-либо групп и союзов, а всех вообще граждан; церковь стремится сделать доступным спасение для всех людей, даже и за пределами государственной территории, причем насколько она сама составляет часть государственного порядка в данной территории и исполняет государственные функции, содействуя государственному порядку, о ней можно сказать, что и она обнимается государством, а напротив, невозможно сказать, что цель церкви будет когда-либо поглощена государством. Этого невозможно сказать даже и о прочих человеческих союзах в том смысле, чтобы преследование их целей стало исключительным достоянием органов государственного правительства и чтобы не оставалось места для общественной самодеятельности. Дело призрения и дело первоначального обучения сделались для современного государства предметом правительственных попечений, и если поглощение государством всех общеполезных союзов понимать в том смысле, что государство признает цели их важными для себя, то такое поглощение уже и в настоящее время наступило с расширением и разъяснением культурных задач государства[358]. Это, однако, не делает излишними усилия более или менее значительных общественных групп или отдельных людей стремиться к тем же самым целям, таким образом, и к призрению ближнего, и к первоначальному обучению, и если Иеринг предсказывает поглощение государством не только всех общеполезных целей, но и всех общеполезных союзов, следовательно наступление такого времени, когда все общеполезные цели будут достигаться исключительно органами правительства, то позволительно усомниться в исполнении этого пророчества. В минувшем прошлом действительно была такая эпоха, когда государство (т. н. полицейское) брало на себя, т. е. на правительственных органов своих, не только всеобъемлющее представительство всех интересов управляемого народа, но и монополию знать и исключительно своими средствами проводить то, что требуется для всеобщего благополучия. Полицейское эвдемоническое государство было в свое время прогрессом сравнительно с предшествующим, которое ограничивало свою задачу защитой права; полицейское государство обняло все культурные задачи, - и в этом его хорошая сторона; но чтобы в будущем повторилась та же ошибка, в которую оно впало, монополизировав правительственным органам достижение всякого человеческого благополучия, этого, нужно надеяться, никогда не случится. Впрочем, Иеринг во всяком случае прав в том отношении, что общественные союзы и институты выходят за пределы частного права.
Иначе относятся к вопросу об юридических лицах Гирке и Карлова. В возникновении корпораций и институтов они видят <акты общественной автономии>, <процессы социального права>, справедливо рассуждая, что индивидуальная воля лица как субъекта гражданского права не может сама по себе породить ни корпорации, ни института, и проводят различие между органами юридических лиц и представителями или поверенными гражданского права, действующими на основании мандата[359]. В развитии своих мыслей Гирке, однако, впадает в заметное самопротиворечие. Он различает, как мы видели, индивидуальное, социальное и публичное право, относя в то же время социальное право, как скоро оно не возведено на степень публичного (в союзных лицах публичного права)[360], к частному праву.
Социальное право частных корпораций, говорит Гирке, имеет для государства значение не публичного, а частного права, хотя тем самым их общественные и членные отношения к сочленам и другим корпорациям частного права <отнюдь не лишаются своей социально-правовой своеобразности>. Это социальное право имеет для государства то же значение, как и индивидуальное право, и образует, подобно этому последнему, составную часть частного права. Союз как целое и члены как индивиды являются перед государственным судом, как носители равноценных интересов. Обширная область <частноправового социального права>, по своей внутренней структуре сходна с публичным правом, но по своему действию стоит на равной ступени с индивидуальным правом, составляя <своеобразную и самостоятельную часть частного права>[361].
Все это малоубедительно. Каким образом индивид, преследующий свои собственные цели, и союз людей, преследующий общеполезные цели, хотя и в ограниченной географическим районом и числом членов сфере, могут оказаться носителями равноценных интересов, - понять довольно трудно: не было ли бы логичнее считать социальное право на самом деле своеобразной ветвью права, занимающею середину между публичным и частным правом? Римляне, как нам известно, строго различали jus publicum и jus privatum и чего-либо среднего между этими двумя областями не знали, так что даже и вольные союзы старались прикрепляться, так сказать, к публичной почве, приняв на себя вид союзов, преследующих публичные цели государства в области культа или ремесла. Но современное государство тем именно и отличается от римского государства, что в этом последнем общественная жизнь была неразвита сравнительно с нынешним временем, и для какого-либо общественного права, которое стояло бы наряду с публичным и частным правом, не было места в Риме. Полицейское государство также не давало места общественному праву не потому, чтобы оно так же узко понимало свои задачи, как римское государство, а потому, что, исходя из широкого принципа достижения всеобщего благополучия, оно принципиально возлагало на органы государственного правительства осуществление этого принципа. Характерным памятником этой эпохи служит общий прусский ландрехт, который знает только двоякую альтернативу: или договорное соединение частных лиц, не имеющее юридической личности, или существование союза, облеченного юридическою личностью, в качестве публичной корпорации, т. е. государственного учреждения, или части государства[362]. Если позднейшее т. н. правовое государство отказалось от монопольного достижения общественного благополучия органами правительства и предоставило достижение многих задач органам общественным, получающим юридическую личность, то отсюда никак не следует, что указанная двоякая альтернатива должна быть поддерживаема в прежней силе[363]; напротив, более естественный вывод будет тот, что в середине между публичным и частным правом должно находиться <своеобразное общественное право>. Уже то одно обстоятельство, что некогда государство осуществляло те задачи, которые в настоящее время достигаются общественными органами, говорит против частноправовой природы этих органов.
Примечания:
[347] Стр. 262.
[348] Стр. 263.
[349] См. выше, стр.
48, прим. 1.
[350] Стр. 283.
[351] Стр. 265 и сл.
[352] Стр. 277.
[353] Стр. 278 - 279,
289 - 290.
[354] Стр. 261 - 262.
[355] Стр. 294 - 296.
[356]
[357] Staatsr. I, 171.
[358] Розенберг
(Rosenberg, Ueber dem begrifflichen Unterschied zwischen Staat и Kommunalverband
в Arch. f. öffentl. R. B. XIV, 1899, Heft. 3) более остроумно, чем
верно, возражает против того положения, что государство имеет своей целью
споспешествование всем разумным интересам своих членов. Государство, без
сомнения, говорит он, не имеет своей задачей заботиться о том, чтобы члены
его умывались, купались, причесывались, одевались, насыщались, рано вставали
и в свое время ложились, посещали церкви, театры, концерты, принимали
участие в общественных развлечениях, чтобы взрослые вступали в брак, больные
отправлялись в курорты и проч. Отсюда делается вывод, что цель государства
не всестороння и не всеобъемлюща, что оно должно иметь попечение не
о всех интересах, а только об общих интересах своих членов.
Верно тут только то, что государство не имеет своим призванием каждого
причесывать, купать, кормить, одевать и проч. Но не менее верно и то,
что государство имеет своим призванием путем общих мероприятий смягчать
и облагораживать нравы настолько, чтобы каждый мог жить по-человечески,
в случае болезни найти врачебную помощь и т. д.
[359] Löning (Die
Haftung des Staates u. s. w. 105) находит несостоятельным различие между
органом и представителем. Против Штоббе, который утверждал, что чиновник,
осуществляющий публичные государственные правомочия, есть орган государства,
а фискальный чиновник по ведению государственного хозяйства есть представитель
государства, Ленинг говорит, что чиновник, заступающий казну, состоит
в совершенно таком же отношении к государству, как и чиновник, имеющий
осуществлять государственные права верховенства, что оба они одинаково
исполняют вверенные им функции и оба одинаково суть представители
государства. Несомненно, что тот и другой чиновники исполняют вверенные
им функции; но отсюда следует, что оба они действуют в силу данного им
полномочия, т. е. как делегаты в смысле публичного права, а не на
основании доверенности, т. е. не как мандатары гражданского права,
и следовательно оба они суть одинаково органы государства.
[360] Проведение принципиальных
границ между т. н. корпорациями публичного права или публичными корпорациями
и частными корпорациями признается в германской юридической литературе
весьма трудным. Разные попытки выразить в определенной юридической формуле
сущность публичных корпораций, в отличие от частных, разобраны Калем
(Kahl, Lehrsystem des Kirchenrechts und der Kirchenpolitik I. 329 ff).
Сущность публичных корпораций поставлялась или в том, что они имеют своею
задачей удовлетворение не частных, а публичных интересов и потребностей
(Целлер), или в том, что публичная корпорация ставится законом как этически
равноценная государству (Зом), или в том, что внутри предоставленной государством
области публичная корпорация осуществляет неконтролируемую государством
начальственную власть (Гиншиус), или в принудительной принадлежности индивида
к публичной корпорации (Цорн), или в обязанности публичной корпорации
перед государством достигать своей цели в интересе государства, причем
особый надзор государства за такими корпорациями и особые привилегии,
которыми государство может их наделить, являются только выводами из этой
обязанности. Последний признак, по-видимому, наиболее метко указанный,
заявлен Розиным (Rosin, Das Recht der öffentlichen Genossenschaft,
Freiburg, 1886, стр. 16 и сл.); но сам же он и убоялся этого критерия,
возвращающего будто бы нас к полицейскому государству, а в применении
к общеполезным институтам высказал довольно странное суждение. По мнению
Розина, как для учредителя, так и для основанного им заведения не существует
обязанности перед государством выполнять свою задачу: государство контролирует
действия администраторов заведения не непосредственно для охранения собственных
прав, а в интересе чужой воли, как это делает при опеке. Верного в этом
рассуждении лишь то, что учредитель не обязан перед государством основывать
на свои средства богадельню, больницу, народную чи-тальню и т. д.;
но раз учреждение основано, администраторы обязаны перед государством
и обществом выполнять задачу этого учреждения, и государство, контролируя
действия администраторов, действует не в интересах воли умершего учредителя,
а в интересах общества и вместе в своих собственных, так как уже при самом
вступлении института в жизнь, давая ему санкцию, признало его общеполезность.
Даже об акционерных обществах нельзя сказать, чтобы единственной целью
их была выгода акционеров, как утверждает Розин. Возможно, что сами акционеры,
кроме этой цели, никакой другой не имеют в виду, но невозможно сказать
о государстве, чтобы оно, давая концессию, имело в виду только выгоды
концессионеров и акционеров, хотя у нас, напр., самое слово: <концессия>,
которое вообще означает специальный акт дарования государством юридической
личности какому бы то ни было союзному лицу, получило специфическое значение
источника неисчерпаемых выгод для учредителей акционерных обществ. Необходимым
предположением всякой концессии служит общеполезность предприятия, и если
это предположение в действительности забывалось нередко, как это бывало
в эпохи акционерной горячки в западной Европе, то отсюда следует только,
что государство не вдруг выработало себе правильную точку зрения на акционерные
общества. Поэтому совершенно правильно, хотя и довольно неожиданно, Розин
замечает, что обязанность акционерного общества построить и эксплуатировать
железную дорогу согласно концессии есть лишь обратная сторона дарованного
ему государством исключительного права. Что касается Гирке в особенности,
то он, делая оговорки насчет неустановленности терминологии и находя невозможным
указать какой-либо отдельный признак, по которому бы можно было наверняка
распознавать публичную корпорацию, поставляет существо публичных корпораций
(к которым, однако, он не относит общины городские и сельские) в том,
что их социальное право возводится в составную часть публичного юридического
порядка, внутренняя жизнь их подлежит действию таких же норм, какими регулируется
собственная жизнь государства, корпоративная власть получает атрибуты
государственной власти, носители ее занимают начальственное положение,
внутренние споры разрешаются не путем гражданского процесса, а административной
юстицией, - с другой же стороны, государство осуществляет над такими корпорациями
власть, выходящую за пределы общей Corporationshoheit в отношении учреждения,
изменения, прекращения и защиты, а равно в отношении к надзору за выполнением
корпорацией ее жизненных задач (Deutsch. Privatr. § 75, стр. 619
и сл.). Напротив, существо частных корпораций Гирке поставляет в том,
что их социальное право есть составная часть частноправового порядка:
между тем как во внутренней жизни такой корпорации члены ее подчинены
союзному целому, перед судом государства это союзное целое и отдельный
член его являются носителями равноценных интересов; корпоративная власть
ее - простая частная власть; учреждения в должности корпорации суть частные
учреждения и должности; внутренние юридические споры, подобно гражданским
спорным делам, разрешаются путем гражданского процесса. Но зато, с другой
стороны, и влияние, на которое претендует здесь государство в отношении
внутренней союзной жизни, гораздо менее, - одним словом, не только индивидуальное
право, но и социальное право таких союзов принадлежит к частному праву
(ibid. § 76, стр. 624). В новейшей литературе даже и вопрос о проведении
границ между государством и коммунальным союзом осложнился вследствие
различных теоретических взглядов на отдельные германские государства,
вошедшие в состав единой германской империи (см.: Rоsenberg в Arch, f.
öffentl. R. B. XIV, H. 3).
[361] Genossenschaftsth.
Стр. 163 - 165.
[362] Rоsin, 30 и сл.
[363] Розин
опять возбуждает недоумение, рассуждая следующим образом (стр. 33): <если
современное правовое государство отказывается от монополизирования всякой
общей цели и всякой общей власти в государстве, если оно признает, что
между ним и индивидом могут существовать общения, которые свое жизненное
содержание не от него производят, то оно должно прийти и к тому выводу,
чтобы признать независимое от него, хотя и государственным правом нормируемое,
провождение жизни>. Все это можно бы было относить только к одной церкви,
цель которой не может быть поглощена целями государства, и которая свое
жизненное содержание не от государства производит. Что же касается всех
остальных союзов, то цели их обнимаются всеобъемлющей целью государства,
и правовое государство вовсе не отказывается от монополизирования всякой
общей цели и тем более всякой общей власти в государстве, отнюдь не признает
независимого от него существования союзов, а только пришло к убеждению,
что органы правительства не в состоянии без самодеятельности общественных
органов достигать всех тех задач общественного благополучия, которые обнимаются
всеобъемлющей государственной целью. В этом и состоит отличие правового
государства от полицейского, а не в <отказе от монополизирования всякой
общей цели и всякой общей власти в государстве> и не в признании <независимого>
от государства существования союзов.
