Кривцов А.С. Абстрактные и материальные обязательства в римском и в современном гражданском праве
В конечном счете, пафос исследования, предпринятого А.С. Крив-цовым, заключен в следующих положениях: <никакое обязательство немыслимо без существования causa, никто не будет переносить на другое лицо какую-либо ценность без получения известной выгоды от верителя или сознательного отрицания эквивалента. Если речь идет об <абстракции> от causa - то мы хотим выразить этим нечто совершенно другое. Такая <абстракция> имеет только тот смысл, что веритель освобожден от обязанности указывать наличность causa, которая существует для него при так называемых материальных договорах. <:> Абстрактная природа обязательства выражается только в том формально-процессуальном явлении, что истец освобожден от указания в исковом прошении существования каузального момента при договорном обязательстве>.
Как отечественная наука гражданского права восприняла труд А.С. Кривцова? О том мы можем судить по откликам, появившимся в авторитетных профессиональных изданиях того времени. Все они были безусловно положительны. И это не было групповой акцией, поддерживающей не столько созданное, сколько создавшего: умеренно-консервативный <Журнал министерства юстиции>, прогрессистский еженедельник <Право> и хранящий подчеркнуто академическую настроенность <Журнал Юридического общества при Санкт-Петербургс-ком имп. университете> не блокировались друг с другом по большинству вопросов правовой и общественно-политической жизни.
В числе высказавшихся был и профессор столичного университета Николай Львович Дювернуа. Найдя, что <задача, поставленная автором, принадлежит к числу самых трудных проблем современной юриспруденции> этот патриарх российской романистики одобрил верно очерченные предметные и хронологические контуры проведенного исследования. <Изучение этого явления не может быть правильно поставлено, если современный ученый ограничивает круг своих наблюдений исключительно теперешними институтами гражданского и торгового права. Необходимо же значительно расширить этот круг и обнять не только реципированную систему юстиниановского права, но и предшествовавшую ей эпоху классической юриспруденции. Это крайне осложняет дело. Умение автора при незначительном сравнительно объеме книги ознакомить читателя хотя бы в общих чертах с таким обширным кругом явлений делает ему несомненную честь>[42]. За бесспорное достижение была засчитана также умелая обрисовка состояния вопроса в современной немецкой пандектистике. <Во всем ряде учений, определяющих собой содержание книги, едва ли найдется такое, которое не вызывало бы сомнений, противоречий, споров цивилистов, не привлекало бы к решению этих старых юридических контраверз лучших сил нашей науки. Автору приходится ограничивать передачу этих контраверз и выводить на сцену далеко не всех представителей разных направлений, а лишь главнейших вождей продолжительного и далеко еще не завершившегося и ныне состязания. Изображение этой стороны проблемы составляет несомненную заслугу автора перед публикой, мало посвященной не только в задачи, но и в способы разработки и решения трудных проблем цивилистики в современной юридической письменности, особенно немецкой. <:> Некоторые критические опыты, сделанные лучшими цивилистами Германии и Австрии (Брунс, Унгер), изображены настолько полно, что можно без труда представить себе весь обмен мыслей. Собственно, это все, что можно желать для тех кругов русских читателей, коим полезно открыть доступ к работам настоящих мастеров пандектного права по одному из контраверзных институтов современной цивилистики>[43].
В некоторых рецензиях (правда, появившихся в общей, а не специальной периодике) Кривцов обвинялся чуть ли не в отсутствии патриотизма, проявившемся в будто бы нарочитом игнорировании отечественной литературы и преувеличенной сосредоточенности на мнениях, заявленных иноземными учеными[44]. Дювернуа же считает подобное распределение авторского внимания вполне логичным. <Широко пользуясь работами немецких цивилистов, А.С. Кривцов не упоминает ни единым словом некоторых предшествовавших русских работ по соприкасающимся темам, из чего, мы, однако, не думаем делать ему никакого упрека, так как их много легче забыть, чем вспомнить и разыскать ввиду полной безжизненности нашей цивилистической литературы. Очень желал бы иной судьбы новейшей нашей цивилистике!>, - восклицает он.
Оригинальность позиции, занятой А.С. Кривцовым, обнаружилась в оценке им теорий Виндшейда и Ленеля по поводу каузального момента, а также в подходе к теории Бэра о <договоре признания>. По первому вопросу точки зрения А.С. Кривцова и Н.Л. Дювернуа совпадают. <В книге дано вполне достаточное изображение как этой контроверзы, так и отклоняющегося мнения автора. В этом учении я следую почти тому же взгляду на вопрос и обращаю внимание на §§ 36-37 (в имеющем скоро появиться третьем выпуске моих <Чтений по гражданскому праву>), посвященные именно понятию внутреннего формализма воли в составе юридической сделки>[45], - пишет Дювернуа. По второму же вопросу он с Кривцовым категорически расходится. Но об этом нам еще предстоит сказать немного позднее.
В свой черед, по мнению издания, являвшегося трибуной Юридического общества при Санкт-Петербургском университете, <работа г. Кривцова дает цельную картину состояния литературы об абстрактных и материальных обязательствах и заключает совершенно новую постановку этого запутанного вопроса, продолжающего и по сие время останавливать на себе внимание как цивилистов, так и романистов>[46].
Дольше всех выдерживал паузу, как и положено наиболее близкому к государственной власти изданию, <Журнал министерства юстиции>. Должно было пройти два года после выхода монографии в свет прежде чем он дал на нее отзыв, который, впрочем, по своей тональности мало чем отличался от уже опубликованных. <Названная книга заслуживает внимания, чтобы на ней остановиться, так как вопрос о разграничении обязательств на две большие и обособленные группы имеет не только одно теоретическое значение, но и практический интерес, ибо правовые идеи получают в нем действительное осуществление и, следовательно, самый вопрос такого разграничения не может не быть предметом и практической юриспруденции. <:> Работа г. Кривцова представляет серьезный вклад в юридическую литературу и заслуживает серьезного и внимательного отношения к себе. При большой эрудиции и прекрасном изложении автор умело выделяет характерные признаки для абстрактного договорного обязательства, указав недостатки этого учения в теориях различных ученых и сказав новое слово в этом, казалось бы, исчерпанном одной немецкой литературой вопросе>[47].
Сказанное не должно означать, что на долю А.С. Кривцова со
стороны коллег выпали лишь похвалы. Кое-что рецензенты посчитали недостатками.
Так, было отмечено, что заглавие обещает несколько больше, чем дает содержание,
ибо сопоставление абстрактных и материальных обязательств здесь преимущественно
осуществляется на примере римского права и законодательств стран, переживших
рецепцию. В связи с чем выражалось сожаление, что автор <обошел молчанием
учение английского права о
Впрочем, в иных своих оценках составители отзывов сталкивались друг с другом. Так, если у Н.Л. Дювернуа венчающий книгу раздел о делегации, не вызвал принципиальных возражений (хотя и был расценен как <имеющий второстепенное значение> в сравнении с предшествующими частями), то рецензент <Журнала министерства юстиции> однозначно отвергает построения А.С. Кривцова: <Я не могу согласиться на причисление делегации к отдельным абстрактным обязательствам даже при тех ограниченных условиях, которые требует для такого признания сам автор. Я не придерживаюсь в данном случае и мнения тех горячих противников <теории абстракции>, как создавший для делегации известную теорию <двойной causa> Киндель. Делегация есть только вид новации или, если нет новации, то особый вид поручения. Ввиду этого едва ли представляется надобность выделять ее в отдельный вид абстрактного договорного обязательства>[48].
Пожалуй ярче всего разногласия среди юристов, отозвавшихся на труд А.С. Кривцова, проступили в подходе к критике теории Бэра со стороны А.С. Кривцова (что вместе с тем нагляднее всего засвидетельствовало присущую исследуемой проблеме степень дискуссионности). Большинство рецензентов подтвердило правильность <исключения из абстрактных обязательств договора признания как несамостоятельного, которому в немецкой литературе (Бэр) придавалось большое значение>.
Но совсем другой была позиция Н.Л. Дювернуа. Причем мы имеем возможность наблюдать в чем-то парадоксальную картину, как профессор, простоявший на кафедре не одно десятилетие, корит молодого цивилиста за консерватизм, за сочувствие <старо-прусской> точке зрения на абстрактные обязательства. <Что сделал наш автор с учением Бэра, как оценил его заслуги? Настроение автора проглядывает повсюду. Удалось ли Оттону Бэру завлечь нашего автора в число своих последователей? Мы думаем, нет! Но что же возбуждает мнительность автора в учении Бэра? Это нелегко сказать. Его нельзя назвать прямо противником бэровских идей. Но та критика, которой были в свое время встречены его учения в Германии без сомнения произвела на г. Кривцова очень глубокое впечатление. <:> Нет сомнения, что смешение и даже сочетание подлинного договора признания (echte Aner-kennung) и случаев, где признание является только средством доказывания (unechte Anerkennung) совершенно невозможны. Но кто же отвергал трудность этого анализа? Бэр не раз подтверждал эту трудность. Едва ли есть возможность даже предусмотреть все те осложнения, которые может встретить практика при разработке и разрешении этих вопросов. Но разве отсюда можно придти к заключению, что указанных явлений так и не следует различать или что в случаях спутанных будет правильно опустить руки и отказаться совсем от разработки вопроса, потому что он труден? С другой стороны, Кривцов находит, что не отнеся договора признания к определенному предшествовавшему материальному основанию, трудно его индивидуализировать. Это тоже верно. Но трудность индивидуализировать и абстрактная постановка обязательства - ведь это собственно две грани одного и того же дела. Мы для того и отрешаем силу сделки от материальной ее основы, чтобы этим простейшим ее строением приблизить ее к осуществлению и в некоторых типах дать ей легчайшую оборотность в любом круге лиц, совсем не знающих на чем в материальном смысле основано данное обязательство. В этом виде абстрактная сделка вообще, а договор признания в особенности, будут разрешать предшествующие правоотношения как окончательный расчет, как уплату. Если г. Кривцова смущает вопрос, к чему, к какому предшествующему отношению приурочить эту силу договора, то это вопрос, близкий к тому, что мы называем imputation du payement, которого вовсе нельзя смешивать с вопросами об основании обязательства. В договоре признания, как и во всяком абстрактном договоре, юридическое основание обязательности в нем самом, в воле лиц, в него вступивших, а не в предшествующем или последующем материальном моменте, в виду коего, но не на основании коего, образовалось между ними данное договорно-обяза-тельственное соглашение>[49].
Особо подчеркивается Н.Л. Дювернуа то, что теория Бэра была почти без каких-либо поправок перенята Германским Гражданским уложением <Та <незыблемая основа> недопустимости этих обязательств в системе права общего, которая держалась на силе рецепции, в которую не вошла латинская стипуляция, уступила место действию нового имперского гражданского уложения, ставшего источником общего же немецкого, точнее имперского права. Что дает в рассматриваемом вопросе новый имперский кодекс? Несомненное и довольно редко выпадающее на долю ученых людей торжество их идей в практической области позитивного права. Ряд параграфов нового кодекса, находящегося теперь в руках каждого образованного цивилиста, прямо признает юридическую силу абстрактного признания и абстрактного обещания долга (§§ 780, 781, 782). Эти короткие формулы кодекса составляют для имени Оттона Бэра несокрушимый памятник в истории новой юриспруденции. Все, что удержалось от старо-прусской мнительности в составе этих положений - это лишь требование, в некоторых условиях, письменной формы для законченности сделки в обрядном смысле (§ 781), но и этот реквизит не есть постоянный (§ 782)>[50].
Но наверное коронным доводом, обращенным к лектору права прибалтийских провинций, стала ссылка на то, что и в России теория Бэра составляет не только достояние юриспруденции, будучи усвоена судебной практикой Остзейских губерний. И действительно, еще когда окончивший университетский курс А.С. Кривцов только готовился к отправке в Берлин, Правительствующий Сенат принял примечательное решение. Дело в том, что <Свод гражданских узаконений Прибалтийских губерний> содержал требования причины в качестве необходимой части договора. В главе о договорах закреплялось лишь то, что под правом требования понимается такое право, по которому одно лицо обязывается в пользу другого к определенному действию, имеющему материальную ценность (ст. 2907). При этом под долговым договором понималось основанное на взаимном соглашении изъявление воли нескольких лиц, имеющее своей целью установить право требования (ст. 3105). Следовательно, существо долгового договора состоит в обещании одной стороны и принятии его другой (договор односторонний) или - во взаимном обещании сторон (договор двусторонний или многосторонний, ст. 3106). Базируясь на этих постановлениях, остзейские суды заключали о полном соответствии с местным гражданским правом абстрактных обязательств. Своим определением по Межевому департаменту № 1810 от 29 октября 1891 года. Сенат всецело поддержал такой подход, сформулировав применительно к подобным случаям правило: обещание, надлежаще сделанное и принятое, само по себе и вполне независимо от побуждений, заставивших таковое дать (causa pollicitandi), является основанием права требовать исполнения обещанного; посему обещание платить покрытый уже давностью долг устанавливает , если оно было принято, новое самостоятельное право требования, которое не может быть опровергнуто ссылкой на истекшую еще до дачи обещания давность.
Послушаем одного из сенаторов, причастных к дарованию теории Бэра прав гражданства в российском правоприменительном обиходе: <Сенатское определение затрагивает в высшей степени спорный в литературе и практике вопрос о силе так называемых отвлеченных (абстрактных, формальных) обязательств. <:> В договорах односторонних, в которых есть лишь обещание одной стороны, принимаемое другой, побудительная причина может не явствовать из сделки. В руках Сената был протокол волостного суда, содержащий в себе договор признания. Сущность этого договора, как это установилось в теории со времени появления сочинения Бэра и усвоено судебной практикой прибалтийских судов, состоит в том, что должник по какому-либо обязательству дает обещание, признает себя обязанным платить должную сумму и таким образом становится независимо от прежнего материального основания долга должником в силу последнего обещания, так что кредитору нет надобности основываться на прежнем обязательстве, а должник не может уже ссылаться на обстоятельства, уничтожающие силу прежнего обязательства, как например, давность, принуждение, ошибка, будучи вправе лишь предъявлять возражения, непосредственно относящиеся к последнему обещанию>[51].
Эту-то публикацию и приводит Н.Л. Дювернуа как знак того, что торжество цивилистической концепции Бэра не ограничивается германскими рубежами. Когда А.С. Кривцов отсылает к вердиктам высших немецких судебных инстанций, он навряд ли <имеет основания полагать, что читатели разыщут эти решения и воспользуются ими для уяснения вопроса>. Между тем <из прекрасной заметки сенатора Гасмана легко заключить, как далеко за пределы немецкой империи проникло учение О. Бэра совершенно независимо от какого бы то ни было позитивного авторитета. Практика просвещенных остзейских судов и особенно Сената, ведающего местной юстицией, стоит несомненно на высоте требований современной созидательной, а не рецептивной только цивилистики. <:> Местная юриспруденция давно уже приняла основы учения Бэра. Оно не раз оказывало услугу местным цивилистам при выходе из трудных практических проблем. Случай, который был взят сенатором Гасманом как будто создан для того, чтобы еще раз подтвердить необходимость различать договор признания как самостоятельную правотворящую юридическую сделку от признания, как простого средства действовать на убеждение суда наряду с любыми другими средствами (media probationes), направленными к той же цели>[52].
Но несмотря ни на что, все претензии, которые могли бы быть предъявлены к исследованию А.С. Кривцова, по общему заключению, <в высокой степени искуплены положительными достоинствами труда, составляющего во всяком случае ценный вклад в нашу специальную цивилистическую литературу>. Впечатление, произведенное этой работой на русскую цивилистику, не изгладилось и за те годы, что протекли со времени выхода монографии до кончины ее автора. <Вопрос об абстрактных обязательствах принадлежит к числу главнейших в современной цивилистике. Со стороны А.С. Кривцова было заслугой выдвинуть у нас этот вопрос, осветить его теоретически и дать посильные указания для правовой практики. Излагать содержание и выводы работы нет надобности, так как книга в свое время обратила на себя внимание и встретила единодушное одобрение>[53], - говорилось в некрологе А.С. Кривцова, помещенном в самом массовом из юридических изданий дореволюционной России.
IV
Завершая краткий очерк творчества А.С. Кривцова, остановимся на общих чертах его юридического мышления, нашедших свое выражение как в концептуальном, так и стилистическом строе работ этого цивилиста.
С одной стороны, на А.С. Кривцова повлияли веяния, широко распространившиеся в науке гражданского права конца XIX - начала XX веков. Этот период знаменовался углублением раскола немецкой цивилистики (которая в силу своего ведущего положения очевидно влияла и на ситуацию в цивилистике русской) на два лагеря. Один вбирал пандектистов, перенявших от исторической школы веру в недосягаемое совершенство римского права (это направление иногда еще именовалось <юриспруденцией понятий> или <догматической школой>). Те же, кто им противостоял, призывали понять, что право является не вещью в себе, но продуктом не затихающего ни на минуту соревнования и даже вражды больших социальных групп, а потому - не замыкаться в пределах юридических дефиниций и институтов, доставшихся от Рима, не бояться создавать новые правовые конструкции. Это направление, получившее название школы социологической юриспруденции, в Германии было связанно прежде всего с именем Рудольфа Иеринга, а в России - с именем С.А. Муромцева.
Примечания:
[42] Дювернуа Н.Л., проф. Библиография // Право.
1899. № 5. Ст. 249.
[43] Там же. Ст. 250-251.
[44] Ср.: <Х.> Труд ученого юриста // Московские
ведомости. 1899. №50. С.4. По предположению Б.В. Никольского, высказанному в
его <Дневнике> (РГИА), автором этой рецензии являлся И.Я. Гурлянд, тогда
приват-доцент Демидовского юридического лицея, а в будущем - ближайший
сотрудник П.А. Столыпина.
[45] Дювернуа Н.Л., проф. Библиография // Право.
1899. № 5. Ст. 250.
[46] <Н.Б.> Критика и библиография // Журнал
Юридического общества при Санкт-Петербургском имп. университете. 1898. Кн. 8.
Октябрь. С. 9. Автор рецензии, как видно, укрылся за инициалами <Н.Б.> Если
допустить, что они действительно являются инициалами рецензента и учитывая
весьма ограниченный круг лиц, чья компетентность позволяла бы им составить
подобный отзыв, то с известной долей вероятности можно предположить, что
рецензия вышла из-под пера учителя А.С. Кривцова по Московскому университету
профессора Н.П. Боголепова. Подходящее издание для опубликования рецензии в
Москве отсутствовало. Орган Московского юридического общества <Юридический
вестник> был закрыт в 1892 году, а университетские <Ученые записки> в то время,
как правило, печатали труды преподавателей университета. Другая возможная
версия, касающаяся авторства, относится к Б.В. Никольскому. Впрочем, и
Боголепов, и Никольский, являясь консерваторами не только в политике, но и в
романистических пристрастиях, могли относиться с настороженностью к новаторским
предложениям Бэра, а потому, как поступил рецензент, поддержать критику
соответствующей теории со стороны А.С. Кривцова.
[47] Дурасов М. Литературное обозрение // Журнал
Министерства юстиции. 1900. № 3. С. 315, 318.
[48] Ср.: Дювернуа Н.Л., проф. Библиография //
Право. 1899. № 5. Ст. 251; Дурасов М. Литературное обозрение // Журнал
Министерства юстиции. 1900. № 3. С. 317.
[49] Дювернуа Н.Л., проф. Библиография // Право.
1899. № 5. Ст. 252-253.
[50] Дювернуа Н.Л., проф. Библиография // Право.
1899. № 5. Ст. 253.
[51] Гасман А. Обещание как абстрактный договор //
Журнал министерства юстиции. 1896. Март. С. 323-333.
[52] Дювернуа Н.Л., проф. Библиография // Право. 1899.
№ 5. Ст. 254.
[53] Кравцов П. Памяти А.С. Кривцова // Право. 1910.
Ст. 2970.
