Кривцов А.С. Абстрактные и материальные обязательства в римском и в современном гражданском праве

« Предыдущая |  Оглавление  | Следующая »

Характеризуя стипуляцию solutionis causa термином <настоящего признания>, Бэр требует от должника, если он хочет оспаривать действительность стипуляции, - чтобы им была доказана извинительная ошибка на этот счет () т.е. ошибка, в которую впал должник относительно погашаемого стипуляцией обязательства. Однако на самом деле наши источники не содержат ни одного места, из которого было бы видно, что для оспаривания стипуляции solutionis causa требуется доказательство извинительности ошибки, - подобно тому, как это имеет место при condictio indebiti soluti.

В связи со своей основной точкой зрения на stipulatio solutionis causa, приравнивающей подобную стипуляцию к уплате, наш автор объявляет, кроме того, для оспаривания стипуляции, недостаточно error iuris, подобно тому как недостаточно error iuris для condictio indebiti soluti. По этому поводу мы заметим, что наличность в источниках нескольких мест[215], которые предоставляют должнику право оспаривать стипуляцию на основании и которые в то же время не содержат в себе упоминания насчет , - еще ничего не доказывает в пользу того, чтобы error iuris была недостаточной для оспаривания стипуляции. Между тем, мы нашли одно место, в котором, совершенно напротив, error iuris придается значение, именно с указанной точки зрения, т.е. в смысле оспаривания стипуляционного обязательства. Это - 1. 1 pr. D. 36, 4.

Таким образом, источники дают нам право утверждать только то, что должнику принадлежит кондикция в случае error, между тем как она исключена при его scientia. При этом решения в источниках постоянно имеют в виду, что их обсуждению подлежит, собственно, только тот вопрос, был ли должник in ignorantia, или in scientia, - но они вовсе не входят в рассмотрение той весьма часто задаваемой практической жизнью задачи, - как поступать, если не может быть констатировано положительным образом ни того, ни другого. Бэр выставляет на этот счет презумпцию знания должником соответстующих фактов, так что onus probandi относительно ошибки ложится всецело на обязанную сторону. Он поступает вполне последовательно, так как этим создается им для стипуляции в качестве договора признания, несколько бóльшее практическое значение. В самом деле, какую ограниченную область применения имел бы договор признания, - если бы он приобретал значение только в случае, когда верителю удалось доказать знание признаваемого отношения должником!

Между тем, как раз по этому поводу, совершенно отсутствуют свидетельства источников. Нет ни одного места, которое говорило бы о такой презумпции против должника, так что Бэр является здесь совершенно голословным. Мало помогает ему и та аналогия condictio indebiti в случаях уплаты мнимого долга, которой он здесь пользуется. Выше было доказано нами, что также при уплате мнимого долга нельзя требовать от плательщика доказательства его ошибки на этот счет, и что, напротив, подобная ошибка всегда предполагается наличной, как скоро будет доказано несуществование погашаемого уплатою долгового обязательства. Ergo, отсюда нельзя по этому поводу сделать, как этого хочет Бэр, никаких выводов для оспаривания стипуляции.

Что же касается до той презумпции, которая делается при оспаривании уплаты, посредством condictio indebiti, в пользу действительного существования обязательства, - то даже аналогичная презумпция не может быть применена при стипуляции. Правда, эта последняя сама по себе, в состоянии возбудить некоторую догадку в пользу действительного существования того обязательства, в расчете на которое стипуляция предпринята, - но такая догадка должна быть проверена подробным рассмотрением обстоятельств каждого отдельного случая. Хотя бы это рассмотрение и привело нас к положительному результату, - отсюда все-таки еще далеко до того вывода, который делает Бэр, утверждая <юридическую связанность воли> совершившего подобную стипуляцию должника. Для последнего не отнята еще возможность опровергать действительное существование обязательства, в отношении к которому была заключена стипуляци, опровергать - приведением со своей стороны соответствующих делу доказательств.

Единственная область, где точка зрения Бэра может еще быть применена, это тот случай, когда у должника, совершившего стипуляцию, должно быть предполагаемо знание возражений против первоначального долга, и когда, несмотря на такое знание, он все-таки подтверждает этот долг стипуляцией. Источники говорят в этом случае про него, что он и тому под. Бэр думает этими выражениями оправдать свой взгляд на <юридически связывающий> должника характер стипуляции в вопросе о признании им прежнего обязательства. Но нельзя забывать, что этот случай - только частного характера, и следует остерегаться делать из него какой-либо общий вывод. Кроме того, даже и в этом частном случае требуется положительное доказательство знания должником тех возражений, от осуществления которых он отказывается, вступая в стипуляционный акт. Правда, может ввести в заблуждение то обстоятельство, что эти места[216] говорят совершенно в общей форме, что scientia исключает кондикцию, - но если вникнуть в них получше, - то мы найдем, что они имеют в виду исключительно частный случай знания должником возражений против первоначального обязательства. При этом речь все время идет о таких возражениях, юридическое значение которых не подвергается сторонами ни малейшему сомнению.

Вне этих исключительных случаев теория Бэра не может найти себе применения. Центр тяжести лежит вовсе не в предполагаемом им знании должником того обязательства, в отношении к которому заключается стипуляция, - а в новом соглашении между верителем и должником по поводу содержания старого обязательства, - соглашении, - служащем основанием для стипуляции. Правильность нашего объяснения подтверждают 1. 4, § 5, D. 2, 11 и 1. 6 C. 1, 18. В первом из этих мест сказано, что подобная стипуляция нашла себе место , а во втором - .

Таким образом <знанию> должника может быть приписана только очень узкая область действия. Все места источников, которые имеют в виду <знание> должника, придающее стипуляции характер <настоящего признания>, - касаются только <знания> им возражений, могущих быть противопоставленными первоначальному обязательству. Таково, напр., возражение о незаконном возложении на вольноотпущенного, - о фидеикомиссе, который обещатель не обязан исполнять, - о праве оспаривания отказов по lex Falcidia. Все эти возражения очень легко могут быть констатированы, так что должник, - зная, что они ему принадлежат, и предпринимая в то же время стипуляцию в отношении к тому обязательству, которому они могут быть противопоставлены, - действительно, совершает <настоящее признание> в смысле Бэра, т.е. изъявляет волю считать обязательство как бы действительным, хотя он и убежден в том, что оно - недействительно, так как может с успехом парализовать его действие теми эксцепциями, от которых он отказывается. Кроме того, следует заметить, что здесь далеко нельзя иметь в виду всякие возражения, какого бы рода они ни были. Дело идет только о таких возражениях, которые, как я уже указал, легко могут быть констатированы.

Так, напр., возражение бывает такого рода, что должник, хотя и знает, что оно может быть противопоставлено иску по обязательству, - но не уверен в том, что ему удается доказать относящиеся к этому возражению моменты. В этом случае его <знание> наличности exceptio, очевидно, отнюдь не дает возможности придавать стипуляции, заключенной по отношению к тому обязательству, из которого возражение вытекает, характер <настоящего признания>. Очень часто бывает, что окончательное выяснение моментов, относящихся к возражениям, должно быть отложено до будущего времени. Должник именно потому и заключает стипуляцию, чтобы выиграть время, пока интересующие его факты окончательно не уяснятся.

Это - одна сторона дела. Затем, надо также принять во внимание, что для должника, даже если он считает себя в состоянии доказать возражения, - не всегда может быть известна юридическая сила этих возражений. Само собой понятно, при подобных сомнениях, едва ли можно серьезно говорить о <юридически связывающем> характере стипуляции. Для того, чтобы она имела действительно такой характер, - необходимо, чтобы возражения, от которых отказывается должник при совершении стипуляционного акта, - были для него ясными как по своему юридическому значению, так и по возможности их осуществления на деле.

В результате нашего изложения мы получили тот вывод, что мысль Бэра о <юридически связывающей> природе стипуляции, как <настоящего признания> - нельзя считать правильной. Чтобы получить такое значение, - стипуляция должна быть предпринята, как мы сейчас видели, при наличности некоторых исключительных обстоятельств, которые, однако, далеко не всегда имеют место[217]. Стипуляция, предпринятая в отношении к другому, уже существующему обязательству, - по общему правилу, имеет своим необходимым предположением действительность этого обязательства. Вот почему должник может всегда оспаривать стипуляцию, входя в рассмотрение условий, необходимых по закону для существования первоначального обязательства. То, что Бэр называет <настоящим признанием>, повторяем, имеет место при подобной стипуляции только по исключению.

Остается еще одни вопрос, именно, как должно быть понимаемо отношение по стипуляции, когда такое исключение бывает на самом деле. Некоторые утверждают, что в таком случае при стипуляции, causa вовсе отсутствуют. То же самое косвенным образом можно вывести из учения Бэра о <признании>, как единственной causa стипуляции. Наш автор впадает при этом в неминуемое противоречие с самим собой. Он определяет causa при договорных обязательствах совершенно правильно, как ответ на вопрос об эквиваленте. Какой же эквивалент может заключаться для должника в принятии им на себя обязанности, что неизбежно будет иметь место, если считать <признание> в качестве causa при стипуляции? Само собой понятно, что признание долга есть принятие должником на себя обязанности, - а принятие обязанности не может служить для него эквивалентом за эту обязанность. Выходит, что с Бэровской точки зрения, при стипуляции или вовсе отсутствует, или должна быть понимаема совершенно в ином смысле, чем при других договорных обязательствах.

К такому противоречащему самому себе результату приходит Бэр в своих рассуждениях о каузальном моменте при стипуляции. Дело разрешается, между тем, очень просто. В тех случаях, когда стипуляция, по исключению, исполняет функцию <настоящего признания>, - признаваемого обязательства, на самом деле, перестает быть для стипуляции, - но из того, что прежняя causa отпала, вовсе еще не вытекает, что совсем не должно быть никакой causa. Совершенно напротив, <настоящее признание>, подобно каждому другому договорному обязательству, - заключается или в расчете на тот или другой эквивалент, или с сознательным исключением такового. Другими словами, causa, в нашем смысле этого слова, существует также при стипуляции в качестве <настоящего признания>. О том, в чем заключается в этом случае causa, т.е., иначе говоря, в чем состоит здесь эквивалент для должника, - мы поговорим подробнее в своем месте, когда будем излагать вопрос о каузальном моменте при договоре признания. Пока, для иллюстрации, ограничимся указанием на 1. 6 C. 1, 18, где говорится о стипуляции . Это выражение охватывает предположения эквивалента самого различного рода. Здесь могут иметь в виду, напр., прекращение кредитором начатого судебного преследования, 1. 65, § 1, D. 12, 6. Если же этой или какой-либо подобной выгоды для должника не существует, - то почему не предположить здесь отрицательный ответ на вопрос об эквиваленте. См., напр., 1. 12 D. 42, 2 1. 47. D. 38, 1.

§ 29. Cautio

Cautio[218], в смысле долгового документа с самостоятельным действием в качестве основания для иска, не приобрела законченного развития в римском праве.

Она имела, уже с давнего времени, значение не <основания для иска>, но <доказательства> в пользу такого основания. Так, напр., у Гая мы читаем следующее: ) est eorum nominum, quae arcaria vocantur in his enim rei, non litterarum obligatio consistit, quippe non aliter valent, quam si numerata sit pecuna; numeratio autem pecuniae re facit obligationem, qua de causa recte dicemus arcaria nomina nullam facere obligationem, sed obligationis factae testi-monium praebere (Gai Inst. III. § 131)>.

В связи с этим в § 134 сказано, что обязательства, опирающиеся на документ без стипуляции, составляют и, таким образом, не признаются римским правом. Так, несомненно, было во времена Гая. Между тем, постепенно, по мере того как все более и более увеличивалось употребление при юридических сделках письменной формы, - возвышалось практическое значение документов, как средства доказательства. Вместе с тем, начало понемногу входит в обычай помещать в документе при стипуляциях их содержание, а общая формула прибавлялась в конце письма в качестве заключительной клаузулы этого документа[219]. Функция подобного документа носила, однако, чисто <доказательный> характер. Если он был выставлен , - то не приобретал никакого значения, 1. 14 C. 4, 2. Он мог быть обессилен доказательством неправильности его содержания 1. 5, 1. 6 C. 4, 2, и весьма часто, наряду с документами, ставятся в источниках , 1. 3, § 3, D., 1. 4, 1. 22 C. 8. 42. В этих фрагментах прямо говорится, что, если, по уплате должником долга, документ и не был вытребован им обратно или формально уничтожен, - то это обстоятельство не исключает возможности приводить иным образом доказательства в пользу того, что долг уплачен.

В некоторых случаях относительно доказательственной силы долгового документа начали с течением времени выставлять правило, что его содержание может быть обессиливаемо только посредством письменного доказательства противного. Это требование выставлено в 1. 25, § 4, D. 22, 3 () и в 1. 13 C. 4, 30. Подобная же точка зрения выражена в 1. 18 C. 4, 20, где допускается только письменная расписка для доказательства уплаты по такому делу, в пользу существования которого имеется документ. Вместе с тем, повысилось значение самого документа. Между тем как первоначально он служил только доказательством долга, - его доказательственная сила расширяется искусственно в том отношении, что в пользу долга начинают строить известные легальные презумпции. Сюда относятся правила в Pauli sent. V. 7 § 2, в 1. 30 D. 45, 1, в § 8 J. 3, 20 и в 1. 7, § 12, D. 2, 14. Во всех местах по поводу обозначения в документах, что обещание дано, выставляют презумпцию, что оно дано в стипуляционной форме. Потом предприняли еще дальнейшие шаги. Если даже документ вовсе не заключал в себе ссылку на какое-либо обещание, но, если при этом его содержание не указывало на известное иное основание к возникновению обязательства, - то выставляли другую презумпцию, - а именно, что обещание было дано, - а затем соединяли обе презумпции вместе, т.е. предполагали, что оно представляет собой стипуляционный акт. В этом направлении действовали, конечно, не сразу, а постепенно. Так, приведенная презумпция была допускаема сперва только после доказательства, что между верителем и должником , но развитие института на этом не остановилось и нашло себе окончательное выражение в c. 14 C. 8, 37. Здесь уже прямо выражена та мысль, что только то, что написано в документах, должно считаться действительным, пока не представлено обратного доказательства, что стороны .

Изложенное делает само собою понятным, что различие между таким порядком, когда документу хотя продолжают придавать только доказательственное значение, но строят вышеуказанные презумпции, снабжающие его силою решающего дело доказательства, и таким порядком, когда документ, просто-напросто, объявляется самостоятельным исковым основанием, - по своим практическим результатам не является особенно значительной. Практически документ именно фигурирует в некоторых случаях в качестве суррогата стипуляции. Это обстоятельство повело к тому, что на практике стипуляция была почти совершенно вытеснена посредством cautio.

Подобный исторический процесс - постепенного вытеснения стипуляции долговым документом - служит прекрасным объяснением, почему в Юстиниановом сборнике, заключавшем в себе, как известно, следы различных исторических наслоений, - не выдержана строгая характеристика долгового документа, как доказательственного акта, но что, напротив, в этой компиляции мы встречаем, относительно cautio, частые переходы от одной точки зрения к другой, совершенно противоположной, - как, напр., в 1. 59 D. 32 сначала говорится о chi-rographum, как содержащем только , а потом в словах [220] тем же самым документам, по-видимому, придается несколько более самостоятельный характер. Такой характер, особенно заметен в тех местах источников, где слова и употребляются в качестве варьирующих выражений для обозначения одного и того же предмета[221]. Мы уже говорили несколько выше, что в тех случаях, когда сама не указывает иного искового основания, - там строится презумпция насчет наличности стипуляции. В 1. 17 pr. D. 44, 4 прямо выражено, что иск предъявлен . Однако для сокращения слов иногда прямо в качесте основания иска обозначают chirographum, только подразумевая стипуляцию. Так, напр., в Inst. 3, 21 мы читаем следующее: . Понимать последние слова в том смысле, что вербальное обязательство вообще отпадает, как вытесненное посредством scriptura, уже по одному тому невозможно, что сами Институции (3, 15) дают подобные правила о verborum obligatio без отдаленнейшего намека, что вербальное обязательство может быть рассматриваемо только как юридическая древность. Вот почему приведенное место в Институциях имеет только тот смысл, что вербальное обязательство при наличности долгового документа с одинаковым содержанием по отношению к такому документу лишено самостоятельного значения. Придавать цитированному месту какое-либо большее значение, едва ли было бы правильным.

Строить совершенно самостоятельный институт долговых документов вне всякого отношения к стипуляции - означало бы вступить в противоречие с целым рядом свидетельств наших источников. Два места, с этой точки зрения, не могли бы даже вовсе быть объяснены. Это c. 13 C. 4, 30 и c. 14 C. 8, 37. Первое из этих мест допускает приведение доказательств против в качестве самостоятельного искового основания: а последнее толкует о презумпции при долговом документе, - что было бы совершенно излишне, если бы cautio была совершенно независимым от стипуляции институтом. Заметим, что оба только что цитированные места относятся к столь позднему времени, как время самого Юстиниана и его непосредственного предшественника. Таким образом, ясно, что выставляемое многими писателями понятие так называемого <нового литерального контракта> противоречит прямому свидетельству источников[222].

---

Примечания:

[215] Напр., 1. 20 D. 14, 6 и 1. 6 C. 1, 18.

[216] Напр., 1. 12 D. 46, 2, 1. 24 D. 12, 6.

[217] См. Schlossmann. Causa, особенно стр. 76-77.

[218] Кроме цитированных выше трудов см. также Brunner. Zur Rechtsgeschichte der Römischen und Germanischen Urkunde. 1880. Стр. 44 сл., Mitteis. Reichsrecht und Volksrecht. 1891. Стр. 459 сл., Gide. Novation. Стр. 216 сл.

[219] L. 7, § 12, D. 2, 14, 1. 135, § 3, D. 45, 1, 1. 11, § 2, D. 45, 2 1. 43, § 1, D. 26, 7.

[220] См. также 1. 43, § 5, D. 30.

[221] L. 40 D. 12, 1, 1. 126, § 2, D. 45, 1, 1. 57 D. 24, 1, 1. 20, § 1, D. 15, 3, 1. 5 C. 4, 7.

[222] См. из новейших писателей по этому вопросу Gide. 1. с. Стр. 216 сл., Mitteis. 1. c. Стр. 496.

« Предыдущая |  Оглавление  | Следующая »