Кривцов А.С. Абстрактные и материальные обязательства в римском и в современном гражданском праве

« Предыдущая |  Оглавление  | Следующая »

Мы далеки от мысли сделать эту кондикцию предметом подробного рассмотрения, но хотим только дать несколько замечаний насчет очень спорного вопроса о договорном ее характере и стоящего с этим в связи вопроса, какие соображения являются определяющими для ее признания или исключения. Это является для нас особенно важным вследствие того особого внимания, которое уделяется некоторыми писателями этой кондикции при исследовании вопроса об абстрактных обязательствах.

Нельзя, конечно, отрицать, что договорная точка зрения играет известную роль при римской конструкции этого отношения[167]. В самом деле, предшествующий кондикции переход имущественного объекта из одних рук в другие носит вид взаимного соглашения между сторонами. Это и есть именно то, что имеется в виду в 1. 33 D. 12, 6, где сказано , или, напр., место, где кондикция исключается в том случае, когда между сторонами. Это соглашение, выражающееся в указанном переходе известного имущественного объекта от одного контрагента другому, - имеет своим необходимым предположением освобождение от мнимо существующего долга. Закон выставляет здесь, как и при других договорах, целый ряд фиксированных предположений сторон, - правила, которые, подобно всем другим таким же , могут быть изменены направленной на такое изменение противоположной волею сторон. Целый титул в Дигестах занят изложением подобных правил. Само собой понятно, что на основании этих соображений нельзя даже и сомневаться, что возникновение кондикций носило чисто договорный характер.

Но как поступать в том случае, когда, несмотря на состоявшийся переход имущественной ценности, будет доказано, что causa отсутствовала, что не было того решающего предположения, которое вызвало переход? Последствием чисто договорной точки зрения является признание соглашения недействительным и предоставление кондикции в каждом случае, когда будет доказано подобное мнимое существование обязательства.

Между тем, здесь выплывает новая точка зрения, которая, до известной степени, изменяет эти выводы. Уплата заключает в себе не только соглашение, она выражает, вместе с тем, решительный экономический шаг. Этим шагом вызывается новое имущественно-правовое положение в том смысле, что известный объект перешел из одной имущественной сферы в другую. Для того, чтобы вновь изменить такой порядок и поставить на его место старый, - необходимы очень серьезные основания. Другими словами, для того, чтобы кондикция на самом деле имела место, - необходима в каждом отдельном случае точная и самая строгая оценка - существуют ли достаточные к тому основания.

С этой точки зрения кондицент обязан доказать прежде всего, что действительно в данном случае нет никакого обязательства. Однако одно это доказательство не является еще достаточным. Разумный человек вовсе не станет платить несуществующие долги. Возникает вопрос, на каком же основании произведена в действительности уплата? Почему он заплатил, когда не существовало никакого обязательства?[168] Здесь вообще являются две возможности: или он соврешил платеж денег вовсе не , так что замечание, что это случилось носит характер ; или же следует искать объяснение в том, что он сам ошибался, думая, что он должен, т.е. что он впал в error относительно этого пункта. Само собой понятно, что в первом случае доказательство несуществования долга не может быть достаточным основанием для кондикции. Что же касается до второго случая, то здесь такое несуществование долга, правда, должно иметь место, - но является недостаточным. Необходимо еще, чтобы, кроме того, был налицо кондицента. Доказательства ошибки от кондицента, впрочем, не требовалось. Строилась praesumptio iuris в пользу существования такой ошибки. В самом деле, изъявления воли контрагентов при юридических сделках в большинстве случаев носят серьезный характер. Вот почему, если сторона, при совершении сделки, называет этот юридический акт <уплатою>, - то, - пока особые обстоятельства не докажут противного, - следует исходить из той мысли, что намерение уплатить (animus solvendi) было в данном случае действительно решающим предположением при юридической сделке. Отсюда само собой ясно, что, как только будет доказано несуществование погашаемого обязательства, - не остается предположить ничего другого, кроме только того, что уплата имела здесь своим источником ошибку насчет действительной наличности обязательства[169]. Потому-то и строится презумпция в пользу error у кондицента. Это - ответчик, который должен доказывать отсутствие подобной ошибки. Затем римское право сделало шаг еще дальше. Оно стало требовать для нашей кондикции не только наличности , но также, чтобы был [170], т.е. извинительным. Это было сделано под влиянием различных побуждений. Прежде всего здесь, конечно, приобретало значение то обстоятельство, что вообще нелегко можно дать веру тому, что ошибка в действительности имела место, по крайней мере, если не изъяснены мотивы, которые могут ее извинять и давать ей таким путем объяснение. Кроме того, к этому побуждало также следующее соображение. При уплатах, как я уже имел случай заметить несколько выше, возникает новое экономическое отношение, которое может быть разрушаемо только при наличности особых на то оснований. Ломать сложившиеся отношения из-за ошибки известного лица возможно только при наличности какого-либо особого оправдания такой ошибки, так как , 1. 9, § 5, i. f. D. 22, 6. Этот принцип мы назовем принципом инерции.

§ 17. Учение Бэра о condictio indebiti

Указанные особенности condictio indebiti подали повод Bähr'у[171] утверждать, что при уплатах вопрос идет не о доказательственном, а об юридически связывающем признании[172]. К этому мнению он пришел на основании подробного рассмотрения наших источников.

Важный аргумент в пользу такого взгляда Бэр видит в 1. 29 D. 12, 6. В этом фрагменте проводится та мысль, что несовершеннолетние должны постоянно свободно пользоваться кондикциями, так как эти лица не имеют признанной законом способности распоряжаться своими правами, а потому вполне естественно запрещать им юридически связывающее признание своего долга. С этим объяснением, даваемым Бэром разбираемому месту источников, едва ли можно согласиться. Объяснение фрагмента, на наш взгляд, следует искать в следующих соображениях. Презумпция, заключающаяся в том, что никто не станет уплачивать долга, не будучи на самом деле должным, - не может, по мысли законодателя, иметь применения к несовершеннолетним лицам, так как здесь отдается предпочтение другой презумпции, что вообще несовершеннолетние поступают в своих имущественных делах столь неразумно, сколь возможно, а потому делаются предметом особенной защиты закона. Что именно таким образом следует понимать разбираемое место источников, - ясно видно хотя бы из 1. 25 D. 22, 3 (Paulus). Если даже считать, вместе с Бэром, § 1 нашего фрагмента интерполированным, поскольку в этом параграфе, наряду с несовершеннолетними, ставятся все те лица, о которых можно сказать, что они , - следует признать, что уже principium фрагмента содержит в себе достаточное ручательство в пользу нашего понимания. Главные слова этого места источников суть следующие: .

Если эти слова должны найти себе полное приложение, между прочим, к несовершеннолетнему, - то это только потому, что выраженная в них презумпция парализуется неопытностью несовершеннолетнего лица, а о недееспособности последнего, как это старается изобразить Бэр, здесь нет ни слова.

Другие места источников, в которых он думает найти доказательства в пользу защищаемого им взгляда, что уплата заключает в себе юридически связывающее признание долга, с нашей точки зрения, ничего не говорят в его пользу. Правда, в некоторых местах относительно лица, сознательно уплатившего несуществующий долг, утверждается, что он и т.под., но ближайшее рассмотрение этих мест показывает, что они, по своему характеру, исключают возможность сделать общие выводы относительно сущности юридического акта уплаты.

Выражения в 1. 82 D. 50, 17 и 1. 29 pr. D. 39, 5 являются столь неопределенными, что вообще не допускают понимания без каких бы то ни было ограничений, а тем более трудно усмотреть, какой вывод можно сделать из них относительно condictio indebiti, так как эти места, по своему содержанию, вовсе не относятся к этой кондикции.

Более прямое отношение к вопросу имеет 1. 53 D. 50, 17: .

Однако и этот фрагмент принадлежит к числу общих выражений римских юристов, и нужно быть весьма осторожным делать отсюда какие-либо выводы. Кроме того, последнее предложение никоим образом не означает, что речь идет о каждой передаче каким-либо лицом с сознанием того, что оно, может быть, вовсе не было обязано к подобной передаче, но только о передаче или о передаче намеренной, т.е. юрист, в этом последнем случае, имеет в виду только юридическую сделку дарения, а не <юридически связывающий> акт признания, употребляя излюбленное выражение Бэра.

Наш образ понимания столь общих выражений римских юристов подкрепляется рассмотрением отдельных решений, когда источники пользуются точкой зрения donatio для объяснения исключения кондикций вследствие наличности у плательщика сознания относительно несуществования долга. В этих отдельных решениях вовсе не признается дарением каждый случай, относительно которого можно сказать, что передача предпринята с сознанием того, что долга не существует. Подобной передаче придается дарственной характер только в том случае, когда имеется налицо не только теоретическое убеждение в отсутствии долга, но, вместе с тем, практическая уверенность, что он, даритель, предпринимает передачу, будучи вполне в состоянии защититься против каждой попытки мнимого верителя осуществить несуществующее обязательство. Так, напр., в 1. 47 D. 38, 1 имеется в виду только такой случай, когда что-либо обещано, хотя обещатель знает, что он , так что здесь является недостаточным теоретическое сознание об отсутствии долга, но именно необходима твердая уверенность в возможности всегда отразить соответствующий иск мнимого кредитора; или, напр., в 1. 12 D. 42, 2 имеется в виду только такой случай, когда кто-либо дарит, будучи убежденным, что он , если бы предмет дара был потребован от него на основании мнимого обязательства, - или, напр., отношения, разбираемые в 1. 7, § 2, D. 41, 4 и мн. друг. Однако существует целый ряд случаев, где дело обстоит несколько иначе.

Напр., сюда принадлежит такая комбинация, когда у плательщика налицо известное сознание, что долга в действительности не существует, - но это сознание, однако, такого характера, что он только сомневается на этот счет; а также, напр., наиболее частый случай, когда кондикция исключается только потому, что кондиценту не удалось привести оправдательных оснований для своей ошибки, возвести ее в степень . Что касается до этих двух случаев, - то источники вовсе не говорят о том, чтобы здесь непременно имело место дарение или какой-либо другой распорядительный акт. В первом случае, правда, уплата может носить такой характер (распорядительного акта), - но это вовсе не необходимо должно иметь место; а во-втором - причиною неприменения кондикции служит только то обстоятельство, что ошибка была неизвинительной. Доказательством тому, что в первом случае кондикция, действительно, иногда применяется, - служит c. II C. 4, 5. Здесь прямо постановлено, что уже одно простое сомнение по поводу существования обязательства может быть признано достаточным для применения condictio indebiti. Трудно понять, каким бы образом могло получиться такое постановление, если бы уплата носила, как этого хочет Бэр, характер юридически связывающего признания, т.е. характер распорядительного акта. Как примирить затем со взглядом Бэра, напр., следующие выражения источников о тех лицах, которые совершили уплату: . Дело объясняется между тем крайне просто с нашей точки зрения, если исходным пунктом законодателя признать принцип инерции, т.е. нежелание в известных случаях ломать установившиеся экономические отношения. С этой точки зрения законодатель, если он заблагорассудит, - может делать сколько ему угодно отклонений от указанного принципа.

Практическая разница во взгляде между мною и Бэром сводится, таким образом, к следующему. Тогда как Бэр приписывает уплате значение диспозитивного акта дарения или погашения существующего обязательства - в каждом случае, - я далеко не всегда придаю ему такой характер. Впоследствии в нашем дальнейшем изложении мы увидим, к чему может привести такая разница во взгляде. Здесь ограничимся только немногими замечаниями. Если в каждой уплате видеть подобный распорядительный акт, - то уплата, - при мнимом долге, будет носить во всяком случае характер дарения, если кондиценту не удастся доказать извинительной ошибки. Между тем, это едва ли желательно. Очень может быть, что относительно наличности обязательства существовало простое сомнение, и уплата носила характер только средства доказательства на этот счет между сторонами. Такое <фактическое признание> может быть, как мы увидим, всегда обессилено обратным доказательством. Зачем же видеть здесь в каждом случае непременно менее льготный случай дарения?

Критика учения Бэра относительно condictio indebiti имеет еще то значение, что она вырывает почву у аналогии, которую он отсюда делает для своего учения о стипуляции. С этой стороны, в своем месте, мы опять будем иметь случай вернуться к рассмотрению взглядов Бэра.

§ 18. Turpis vel iniusta causa

Turpis vel iniusta causa. Мы не будем здесь входить в подробное рассмотрение вопроса, что на языке наших источников считалось по своему содержанию <turpe> или <iniustum>. Для выяснения этих понятий необходимо принять во внимание бытовые условия римской жизни, - что, конечно, не имеет особенного значения с современной точки зрения. Вот почему мы ограничимся только указанием, что особый характер безнравственности действия или противоречия его законам требовал, чтобы обещанию подобного действия можно было не только противопоставить exceptio, но и получить обратно уже состоявшуюся уплату, 1. 8 D. 12, 5. Такая condictio требовала в качестве необходимого условия для своего существования, чтобы causa была turpis только для accipiens, а не для dans и не для них обоих вместе.

Вопрос заключается в следующем. Положим, что договорное обязательство заключало в том или другом пункте безнравственный или незаконный момент. Поскольку это обстоятельство дает право сказать, что также causa этого договора имеет безнравстенный или незаконный характер? Ответ на этот вопрос стоит в известной связи с общим вопросом о значении causa obligationis и должен быть дан различно, смотря по тому, являлась ли causa или .

Для понятия область является гораздо шире, чем для понятия . Само слово causa употребляется в таком соединении в смысле правозарождающего юридического факта, а выражение обозначает недостаток такого факта, который, вместе с тем, удовлетворял бы требованиям закона или нравственности, - напр., относительно лица, владеющего какою-либо вещью на основании , - может быть сказано, что он владеет , так как тот юридический факт (дарение), который вызывает такое владение, является запрещенным законом, 1. 6 D. 24, 1.

При слову вовсе не придается такого широкого значения. Turpitudo тем или другим образом стоит в связи с вопросом о мотиве или цели при юридических сделках, и вопрос заключается только в том, чтобы ближе выяснить эту связь. Юридическая сделка, точно так же, как и каждый другой акт человеческой воли, вызывается известными мотивами и предназначена преследовать различные цели. Когда же мы можем сказать, что отдельный мотив или цель с безнравственным характером осуществляется с такой силой, что делает causa юридического акта turpis и таким образом влечет за собой недействительность этого акта? При исследовании этого вопроса следует обращать внимание на то, чтобы различать между случаями, где мысль об уже наступившем безнравственном событии являлась определяющим стимулом к заключению договорного обязательства, и теми случаями, когда договор был вызываем ожиданием наступления будущего безнравственного события. Между этими последними случаями следует опять различать, нашла ли безнравственная цель прямое или непрямое выражение в юридической сделке, или, может быть, вовсе не нашла такого внешнего выражения.

A. Юридическая сделка поставлена в зависимость от будущего безнравственного события.

a. Это не выражено в самой юридической сделке.

Представим себе такую юридическую сделку, про которую, судя по ее внешнему выражению, всего менее можно было бы сказать, что она рассчитана на будущую безнравственную цель. Обязанности, налагаемые такой сделкой, являются вполне нравственными, а с другой стороны, ни из одного ее пункта нельзя усмотреть, чтобы отличался безнравственным характером доставляемый в пользу должника эквивалент по такой сделке, или какие-либо сделанные к ней прибавки или условия. Другими словами, безнравственная цель делается ясной не из самой сделки, а только из выяснения сопутствующих обстоятельств.

Странным представляется то обстоятельство, почему источники обходят этот вопрос таким абсолютным молчанием. Некоторые выражения источников дают повод к такому пониманию, что безнравственная цель должна вытекать непосредственно из самой сделки, так в 1. 27, § 4, D. 2, 14 сказано: . Но подобный вывод нельзя не назвать слишком поспешным. В источниках существуют некоторые отдельные решения, заключающие определенное выражение той мысли, что также непрямая безнравственная цель может быть достаточной, чтобы вызвать недействительность юридической сделки, как, напр., 1. 2, § 1, D. 44, 5 и 1. 12, § 11, D. 17, 1, где отрицается иск по договору займа, если кто-либо дает взаймы денежную сумму в пользу для его . См. родственный случай в 1. 73, § 1, D. 23, 3.

Что подобные решения в источниках стоят весьма одиноко и не встречается на этот счет никакого общего правила, - может быть объяснено всего легче тем обстоятельством, что на практике представляется делом весьма и весьма трудным, когда подобная лежащая вне юридических сделок цель может быть констатирована с достаточной точностью. Мы выставим по этому поводу два правила. Первое: для того, чтобы лежащая вне юридического акта безнравственная цель оказала опорочивающее влияние на акт, - еще не достаточно, чтобы сделка, так или иначе, в состоянии была послужить такой безнравственной цели, - необходимо, чтобы эта последняя была, вместе с тем, исключительной или, по крайней мере, главной целью, с которой предпринималась сделка; второе: это последнее обстоятельство должно быть заметным для другой стороны; много затруднений представляет для констатирования особенно этот последний пункт[173].

---

Примечания:

[167] Pernice. Labeo. III. Стр. 238 сл.

[168] Pernice. Labeo. III. Стр. 243-244.

[169] См. об этом C. Reinhold. Die Lehre von dem Klagegrunde etc. 1888. Стр. 113 сл., Windscheid. Pandekten. II. 7 издание. Стр. 555, отчасти также Bähr. Anerkennung. Стр. 84.

[170] Двойной смысл слова , на который обращает внимание Бэр, см. у этого последнего (1. с. Стр. 75, примеч. 3).

[171] 1. с. Стр. 78 сл.

[172] О значении этих терминов см. ниже.

[173] Denburg. Pandekten. II. § 85. Примеч. 7, против него Windscheid: Pandek-ten. II. § 420. Стр. 529. Впрочем, литература по этому вопросу представляется крайне бедной.

« Предыдущая |  Оглавление  | Следующая »