Кривцов А.С. Абстрактные и материальные обязательства в римском и в современном гражданском праве
Правда, до известной степени истец может быть освобожден от применения к нему выставленного мною строгого правила. Не требуется точного приведения доказательства всех положительных и отрицательных условий для существования принадлежащего ему права требования. Он должен привести доказательство наличности только нормальных моментов, необходимых с этой точки зрения, между тем как является - уже делом ответчика - сослаться на более экстраординарные обстоятельства, долженствующие лишить указанные нормальные моменты их обычного действия, и привести доказательства в пользу действительного существования подобных чрезвычайных обстоятельств. Предположение одной из сторон - получить эквивалент за причиненное юридической сделкой уменьшение ее имущества - не может быть подведено под понятие таких экстраординарных моментов. В противном случае пришлось бы считать нормальным случай дарения, но этим, как я уже указывал, мы неизбежно впали бы в противоречие с тем, чему учит нас даже поверхностный взгляд и наблюдение явлений действительной жизни. Вот почему веритель, становясь истцом, обязан - или доказать, что имеет место исключительный случай дарения, или изъяснить ближайший характер предположений об эквиваленте - для того, чтобы изображаемое в исковом прошении право получило определенный характер и содержание.
Итак, должно быть положительным образом признано, что веритель не имеет права вырывать данное ему должником обещание какой-либо praestatio из той органической связи, в которой это обещание выступает в действительности. Кроме того следует заметить, что выделить обещание, данное должником, от эквивалентного обещания в его пользу представляется подчас делом крайне трудным. Я оставляю совершенно в стороне тот случай, когда обещание дано в известной, строго определенной форме. Здесь произвести соответствующую операцию гораздо легче, конечно [86]. Но во всех других случаях, когда обещание не может быть, по своей внешней форме, отделено от остального изъявления воли, такое отделение носит иногда чрезвычайно сложный характер. Уже вопрос о том, имело ли в подобном случае место окончательное заключение договора или только приготовительные к нему действия, - вызывает на практике много сомнений. Но здесь можно еще найти
соответствующий критерий различия в уяснении того обстоятельства - разрешен ли
окончательно вопрос об эквиваленте или нет[87],
и в первом случае принимать наличность юридического акта, а во втором - только
приготовительных к нему действий. Гораздо труднее, при отсутствии строго
определенной формы для договора, отделение обещания в качестве основания для
права верителя - от остального изъявления воли. Должник, напр., говорит
следующим образом: <чтобы получить a, я обещаю b>. В действительности здесь имеются
два самостоятельных момента: 1) обещание известной praestatio (b), 2) выражение
желания получить за это эквивалент (a). Отсюда само собой понятно, что как
только один из этих, обусловливающих друг друга, моментов отпадет, - сама
сделка также отпадает:
Таким образом, обязательству придается известное значение только в связи с изъяснением кредитором того, что называется causa этого обязательства. Этот порядок коренится столь глубоко в самом существе дела, что может быть выставлена общая презумпция в пользу наличности такого порядка в каждом отдельном случае. Для законодателя было бы, кроме того, делом чрезвычайно трудным - ввести в действие нечто совершенно противоположное. Не говоря уже о материальной несправедливости, которая была бы неизбежным последствием этого, - применение такого закона означало бы устройство каменной стены между обещанием должника - совершить в пользу верителя какое-либо действие - и тем экономическим отношением, только часть которого оно составляет. Согласно всему выше изложенному, в пользу этого нет ни малейшего основания, так что законодатель установил бы весьма значительный произвол, если бы освободил верителя от обязанности приводить в исковом прошении указание на существование при юридическом акте известного каузального момента (causa в субъективном смысле), т.е. наличности для должника какого-либо эквивалента или сознательного отрицания такового.
В современном гражданском праве в Германии вопрос разрешается именно в указанном нами смысле. Отличительная черта его, в сравнении с римским гражданским правом, заключается, между прочим, в том, что стипуляция вовсе прекратила свое существование, так что договорные обязательства уже совершаются вне определенной формы. Этим, вместе с тем, были даны известные границы для распространения абстрактных обязательств в общепринятом смысле этого слова. Формальный договор не должен необходимо являться абстрактным, но, наоборот, абстрактный договор может быть только формальным[88]. В своем месте мы дадим доказательства в пользу такой точки зрения, а здесь ограничимся только указанием того громадного значения, которое имело в интересующем нас вопросе отпадение стипуляционной формы.
Но, может быть, обещание должника, - хотя бы оно и не было заключено в форме стипуляции, - способно каким-либо иным путем быть точно констатированным, - и не дает ли это верителю возможность обойти каузальный вопрос полным молчанием? Правда, обещание, - будет ли оно стипуляционным обещанием или нет, - во всяком случае, является событием, которое может быть, при известных условиях, вполне изолировано, но это еще ничего не значит. Оно не есть, как я все время стараюсь показать, самостоятельное событие, а потому и не может в изолированном виде быть основанием юридических последствий. Никогда нельзя сказать, что обещание должника - совершить известное действие в пользу верителя - во всяком случае сопровождается тем эффектом, на который оно рассчитано. Все дело всецело зависит от характера того обязательственного правоотношения, часть которого обещание составляет. В виде общего правила это - веритель, который должен указать на существование при договорном обязательстве каузального момента. Только по исключению он освобождается от такой обязанности. Когда такие исключения на практике имеют место - представляет одну из главных задач моего настоящего труда. Пока является вполне достаточным сказанного нами о causa в субъективном смысле, чтобы определить предмет настоящего исследования. Оно, как показывает само заглавие, имеет в виду <абстрактные и материальные обязательства в римском и в современном гражданском праве>. Что же такое <абстрактное обязательство>? После предыдущих замечаний определение может быть составлено без малейшего на то труда. Когда веритель, как это бывает по общему правилу, должен указать в исковом прошении характер causa при той конкретной юридической сделке, из которой он выводит свое исковое притязание, - мы имеем <материальное обязательство>. Если же подобной обязанности на верителе, по исключению, не лежит, - то перед нами - <абстрактное обязательство>.
В римском праве абстрактным обязательством была, в этом смысле, как известно, стипуляция. Отпадение стипуляционной формы могло обусловить последствия двоякого рода: или все договоры, хотя бы бесформенные, приобрели ту же самую силу действия, какую прежде имела стипуляция, или же, вместе с падением формы, наступило прекращение связанного с стипуляцией юридического действия. Из этих двух возможностей на практике имела место вторая: все договоры, насколько нет налицо формы, которая бы вступила на место стипуляции, явились в роли материальных договоров[89]. Такой процесс имел место в Германии почти повсеместно, где произошла рецепция римского права.
Обращаясь к другому главному элементу, из которого, кроме римского права, сложилось современное германское гражданское право, т.е. к так наз. <немецкому праву> (Deutsches Privatrecht), - мы должны будем сделать слудующие замечания. Немецкое право требует, точно так же, как английское, для возникновения договорного обязательства - или облечения его в известную форму, или же наличности известных фактов, которые обосновывают обязанность должника более с деликтной, чем с договорной точки зрения. Обещание, не облеченное ни в какую форму, стояло совершенно лишенным юридической силы[90].
Вводить какие-либо постановления в современное законодательство в подобном древнегерманском вкусе - означало бы сделать попятный шаг в историческом развитии. Вот почему новое гражданское уложение в § 719 прямо определяет, что для <абстрактного долгового обязательства> следует выставить требование, чтобы обещание должником известной praestatio в пользу верителя носило вполне самостоятельный характер, а для этого, в свою очередь, указана необходимость облечения обещания в строго определенную форму, каковой является - письменная.
Предыдущее изложение привело нас к тому результату, что истец-веритель должен выводить принадлежащее ему право требования не из <обещания> со стороны ответчика, а из целого экономического отношения, в котором <обещание> составляет только отдельный член[90]. Что же касается до более подробных правил относительно <субстанцирования> верителем иска с точки зрения каузального момента, - то едва ли можно выставить такие общие правила. Можем, однако, на этот счет сделать одно замечание руководящего характера. Следует постоянно обращать внимание, какие сведения по поводу каузального момента могла себе составить каждая - из участвующих в обстоятельственном правоотношении сторон и к каким сведениям она имела доступ. Так как каузальный момент наибольший интерес имеет для должника-ответчика, то именно у него следует предполагать наибольшее скопление сведений по этой части. Вот почему истец вправе делать самые общие указания causa obli-gationis, а уже ответчик сам должен входить, буде это потребуется, в ближайшие по этому поводу объяснения. Даже самых общих обозначений со стороны истца, как, напр., наиболее часто употребляемое <за доставление товаров>, в некоторых случаях вполне достаточно для субстанцирования иска. Выставить на этот счет какие-либо более общие правила, повторяем, решительно невозможно.
Указание кредитором на существование каузального момента в
каждом конкретном случае мы обозначили термином causa в субъективном смысле. В
этом последнем значении слово
Представим себе, что вопрос получил отрицательное решение,
т.е. признана в известном конкретном случае полная свобода для кредитора -
осуществлять исковым порядком свое право требования, без различия, исполнен ли
эквивалент или нет. Это, в свою очередь, наводит на мысль, зачем в таком случае
требовать от кредитора causa в субъективном смысле, т.е. обязывать его
указывать наличность каузального момента, когда осуществление этого последнего
(causa в объективном смысле) вовсе не является существенным в вопросе об осуждении
должника по иску, начатому верителем? Между тем, подобное сомнение -
неосновательно. Указание кредитором causa в исковом прошении является делом
действительно необходимым, без различия, отводится ли неисполнению или
исполнению этой causa - в данном конкретном случае - какое-либо значение или
нет. В самом деле, это указание необходимо уже потому, что, не будь его, суд
часто был бы поставлен в крайне затруднительное положение, - как характеризовать
само право требования кредитора, так как оно составляет только часть единого
экономического целого, и его настоящий характер выступает вполне ясно и
определенно только в связи с другими частями. Кроме всего этого, без указания
causa - право требования не может получить того оправдания, которое оно
получает при наличности такового. Суд не может видеть без такого указания,
действительно ли обязательство или нет, - ибо, как говорят французы, -
Вопрос о реализации каузального момента представляет на практике немало трудностей. Самым простым является случай, имеющий место в римском праве - при так называемых реальных договорах. Так как осуществление этих последних заключается в исполнении должником обязанности реституции вещи, то в действительности такое осуществление не может воспоследовать прежде, чем доказано, что та вещь, которая должна быть возвращена, - на самом деле была передана должнику, т.е. прежде, чем будет доказан факт реализации того эквивалента, ожидание которого побудило должника заключить юридическую сделку. Если в современном гражданском праве можно было бы констатировать явление, аналогичное римским реальным договорам, то следовало бы применить ту же самую точку зрения. Она имеет место также при отношениях, похожих на contractus reales innominati. Особенность этих последних состояла, как известно, в том, что простое соглашение сторон не имело здесь обязательной силы, но обязанность для одной стороны возникала в тот момент, когда другая сторона исполнила свою эквивалентную обязанность. Правда, в настоящее время одно соглашение является в подобных случаях вполне достаточным - для придания ему юридического действия - без того, чтобы была необходимость еще в наступлении последующего реального момента. Однако несколько похожее отношение может всегда иметь место и теперь. Представим себе, напр., такой случай, когда между двумя лицами состоялось соглашение, по которому только одна из сторон (А) взяла на себя обязанность исполнить что-либо в пользу соконтрагента (В), если со стороны этого последнего воспоследует реализация какого-либо эквивалента, так что предоставляется совершенно его свободному выбору - хочет ли он совершить эквивалентную praestatio или нет. Так как лицо А не имеет при такой комбинации - для достижения эквивалента - самостоятельных юридических средств защиты, - то оно было бы поставлено в совершенно беспомощное положение, если бы данное им обещание не было сделано абсолютно зависимым от реализации эквивалента лицом В.
Такие отношения представляют, однако, в современном гражданском обороте до известной степени редкость, - хотя, конечно, всегда могут иметь место. По общему правилу, каждая из сторон обязывает себя перед другою обещанием обмена взаимных praestationes, так что не может быть и речи о ее лишенном юридической защиты положении. Ясно, однако, что, даже и в этом случае, обеспечение ее интересов может очень часто оказаться весьма проблематичным и что для нее, во всяком случае, гораздо выгоднее обеспечить себя также - другим способом, сделав исполнение своего обещания зависимым от исполнения обещания соконтрагента, - а потому в высокой степени важно - выяснить, в каких случаях это является возможным. То обстоятельство, что в настоящее время нет <реальных контрактов> в римском смысле этого слова, - говорит только то, что действительность современного договорного обязательства не обусловлена по неизбежному предписанию закона реализацией эквивалента в пользу другой стороны тем лицом, которое основывает на таком обязательстве свое право требования. Но это, само собой понятно, не исключает никоим образом возможности, чтобы действие договора по самому его содержанию было в известной степени поставлено в зависимость от подобной реализации[91]. В самом деле, если при заключении договора стороны, давая друг другу взаимные обещания, обмениваются только потенциальными ценностями, - то это еще не значит, что когда должник исполнит лежащую на нем обязанность и доставит таким образом верителю действительную ценность, - он захочет по-прежнему ограничиться той потенциальной ценностью, которую представляет для него ожидание эквивалента. Напротив, в весьма многих случаях, - вполне естественно и справедливо, чтобы обязанная сторона даже не могла быть принуждаема к предпринятию такого решительного экономического шага, каковым является исполнение обязательства, - не видя в то же время себя в окончательном обладании выгодой, составляющей предмет эквивалента. Вот почему необходимо в каждом отдельном случае, - кроме того вопроса, является ли одно обещание в зависимости от другого, - точно исследовать также вопрос - насколько исполнение одной стороной ее обязанности составляет condicio sine qua non для требования от другой стороны исполнения обязанности, лежащей на этой последней.
Этот вопрос можно выразить несколько иначе. Дело в том, что чем больше юридических средств имеет должник для достижения эквивалента, - тем более ценности приобретает его право на этот эквивалент. Таким образом, подлежащий исследованию суда вопрос собственно заключается в том, должен ли должник иметь такой юридически больший эквивалент, или, напротив, он должен довольствоваться одним обещанием верителя в этом смысле и правом требовать возмещения убытков при исполнении этого обещания? Решение вопроса, повторяем, зависит от особенностей обстоятельств при каждом отдельном случае. Так, напр., тогда как при купле-продже дается exсеptio non adimpleti contractus против требования продавца об уплате цены, - при договоре найма, наоборот, наниматель помещения не имеет подобного возражения против требования хозяином наемной платы. Можем, однако, указать по этому поводу некоторые правила, носящие, впрочем, только руководящий характер. Если для исполнения обещания назначен определенный день и если этот день, по содержанию договора, может наступить прежде, чем реализация эквивалента в состоянии воспоследовать, - то такая реализация не составляет необходимого условия для осуществления верителем принадлежащего ему права требования. То же самое следует сказать, если нельзя с уверенностью определить момент осуществления эквивалента, а для исполнения главной обязанности назначен точный срок, разве бы только и та и другая praestatio по своей природе требовала одновременного обмена, или если бы такой обмен был обусловлен существованием на этот счет юридического обычая. Напротив, если день исполнения обещания должен наступить после того момента времени, когда будет дан эквивалент, - то на истце лежит ответственность доказать действительную реализацию эквивалента в качестве необходимого основания для своего иска. Однако и это правило, подобно всем выставляемым здесь правилам, не имеет безусловного применения. Так, напр., если требование эквивалента страдает неопределенностью, тогда как обязанность должника вполне выяснена, - то эта последняя должна быть выполнена без всякого отношения к вопросу об эквиваленте. Если, наконец, исполнение должником своей обязанности и осуществление в его пользу эквивалента, по содержанию акта, должны быть предприняты одновременно, - как это бывает, напр., весьма часто при договоре купле-проджи, - то доказательство реализации эквивалента входит в обоснование иска. Относительно всех этих правил мы с особенным ударением повторяем, что они имеют только руководящее значение и потому должны уступать ясно выраженной сторонами противоположной воле.
Примечания:
[86] См. ниже.
[87] См. Liebe.
Stipulation. Стр. 76 сл.
[88] См. Hartmann в
Archiv fur die civilistische Praxis. Том 7. Стр. 241.
[89] Hofmann.1. с. Стр.
89.
[90] Ср. Schlesinger: Formalcontracte. Стр. 14 сл.
[90] Ср. Schlesinger: Formalcontracte. Стр. 14 сл.
[91] См. Hartmann в Archiv f. d. civ. Praxis. Том 77. Стр.
237.
