Мейер Д.И. Русское гражданское право
Переходя к практической стороне деятельности Мейера, мы видим его действующим как в стенах университета, так и вне их. В университете происходят практические занятия со студентами: по плану, начертанному Мейером в его вышеупомянутом сочинении «О значении судебной практики», студенты «упражняются в письменном и словесном разрешении юридических случаев» и в «совершении действий, относящихся к делопроизводству»[38]. Кроме того, им была устроена, как он выражался, «юридическая клиника»[39], т. е. консультации по гражданским делам: являлись частные лица за советами, Мейер давал их в присутствии студентов, причем разъяснял предложенные казусы[40].
Вне университета мы видим Мейера в роли безмездного консультанта по гражданским делам. Кто ни являлся к нему на дом за советами – всем он оказывал помощь. Рассказывают, что как-то к нему пришла целая толпа подгородных крестьян с просьбой указать им путь к правде. Мейер ласково их принял и долго с ними беседовал, дав им ряд советов[41]. Но являвшихся к нему с неправым делом он выпроваживал. Как-то приходит к нему помещик, имевший дело с лицом податного сословия и почитавший потому свой иск вполне правильным. Мейер, указав ему на общие правила для производства тяжебных дел, прямо объявил, что иск его неправилен, и советовал прекратить процесс. Помещик рассердился и потом всякому встречному и поперечному говорил, что Мейер ученый и что, может быть, он там римское право и знает, но в практическом отношении ни «аза в глаза» не смыслит. После Мейер рассказывал, что он, пожалуй, мог бы указать этому помещику на способ выиграть процесс при известных благоприятных условиях, мог бы показать ему, как говорится, лазейку, но не хотел этого потому, что не желал служить орудием нечистых целей[42].
Сколько известно, Мейер раз взял на себя даже председательствование в конкурсе, конечно, без вознаграждения, из одного желания ознакомиться с конкурсным процессом[43]. В Казани жил купец, несколько раз совершавший выгодные для себя проделки, а именно – объявлявший себя банкротом. Приобретя опытность в этом выгодном упражнении, он вздумал еще раз объявить себя банкротом и предложил своим кредиторам по 5 или по 10 коп. за рубль. Прежние проделки такого рода сходили ему с рук: никто не мог и не хотел его уличить в злостном банкротстве. Он думал, что и теперь кончится по прежним примерам. Но Мейер сказал кредиторам, что готов взять на себя управление делами конкурса. Вице-губернатор был тогда человек лояльный, и Мейер мог вести дело строгим законным порядком. Долгого времени, большого труда стоило ему привести в порядок счета торговца, веденные, по общему обычаю, безалаберным образом и, сверх того, умышленно запутанные и исполненные фальшивыми цифрами. Все средства подкупа, обмана и промедления были употреблены должником и его партизанами. Все напрасно. Мейера нельзя было ни запугать, ни обмануть, ни обольстить. Он сидел над счетными книгами и записками и наконец привел дело в ясность. Он доказал злостность, и банкрот был арестован. Месяц проходил за месяцем в известных переговорах между банкротом и его партизанами. Все их усилия оказались напрасными. Банкрот сидел под арестом. Мейер был непоколебим. Так прошло около года. Наконец, банкрот убедился, что не может ни обольстить, ни осилить Мейера. Он заплатил долги своим кредиторам и был выпущен из-под ареста. И прямо из-под ареста явился в квартиру Мейера – как бы вы думали, с какими словами? «Благодарю тебя, уважаю тебя, - сказал он бывшему своему противнику, – на твоем примере увидел я, что значит быть честным. Через тебя я узнал, что поступал дурно. У нас так принято делать, как делал я. Ты мне раскрыл глаза. Теперь я понимаю, что дурно и что хорошо. Из всех людей, с которыми имел я дело, я верю тебе одному. Во всех своих делах я буду слушаться тебя, а ты не оставь меня своим советом»[44].
Обращаясь к отношениям Мейера с университетом, т. е. с товарищами, профессорами и студентами, мы касательно первых находим противоречивые указания. Так, один из слушателей его говорит: «Мейера не любило большинство товарищей по науке, потому что он им служил горьким упреком и живым примером того, что и в наше темное время можно было много сделать для молодежи»[45]... Это указание верно лишь отчасти. Особенно любить Мейера большинство тогдашних казанских профессоров не имело причин, но в результате он представил собой если не центр, вкруг которого группировались его товарищи, то по крайней мере влиятельного, деятельного, уважаемого сочлена. Мог ли бы член коллегии, не любимый товарищами, предпринять издание сборника их статей? Мейер, как известно, издал в 1855 г. свой «Юридический сборник». Сборник этот, не потерявший своего значения и посейчас, благодаря двум статьям самого издателя – о залоге и о торговом быте Одессы, статье С. Капустина о поручительстве и другим, состоялся, как говорится в предисловии, и благодаря тому, что в руках Мейера, по стечению обстоятельств, оказалось несколько ученых работ. Обстоятельства, о которых он говорит, есть не что иное, как сочувствие, расположение к нему товарищей и других лиц, близких факультету: весь сборник, за исключением статьи профессора Осокина, составлен из диссертаций: докторских – самого Мейера и Станиславского, магистерской – Бржезовского и кандидатских - остальных авторов[46].
Далее, мог ли не любимый товарищами член коллегии приглашать молодых ученых на вакантные кафедры и, как говорится, проводить их в факультете. А между тем известно, что именно Мейер пригласил в Казань профессора Пахмана, читавшего в Ришельевском лицее в Одессе. По возвращении из Москвы после защиты магистерской диссертации «О судебных доказательствах» С.В. Пахман в конце 1851 г. получил от Мейера приглашение перебраться в Казань, что и состоялось при его же личном содействии; затем, по приезде Пахмана в Казань, Мейер ему заявил, что хотя он и избран на кафедру полицейского права, но желательно, чтобы он читал, кроме того, и историю русского права, на что тот охотно согласился[47]. Наконец, мог ли нелюбимый член факультета быть избран в деканы?
18 декабря 1853 г. Мейер, хотя и незначительным большинством голосов, был выбран деканом юридического факультета[48]. Отчасти, конечно, избранию этому благоприятствовали два обстоятельства: он тогда был единственным ординарным профессором в факультете и деканские обязанности исполнял филолог. Но, с другой стороны, без расположения к нему большинства немногочисленным друзьям его, при всей их энергии и находчивости, не удалось бы склонить на свою сторону лиц, стоявших, под влиянием тогдашнего ректора, за избрание прежнего декана-филолога. Сам Мейер не домогался деканства. Вот что он говорит в письме к приятелю: «Мои избиратели имели в виду, чтобы декан был юрист, что составляет и мое желание, и притом самое искреннее. Мне очень жаль, что из юристов я один мог быть избран и что должен желать ему успеха перед высшим начальством. Мое честолюбие, право, не просится на поприще деканских заслуг; я питаю честолюбие профессора - руководителя юношества, а не чиновника. Не будучи очень усидчивым, и при слабом здоровье, должен даже опасаться, что деканство отвлечет меня от других, более сообразных моим склонностям занятий. Искренне сожалею, что Станиславский выбывает отсюда; через короткое время его бы можно было произвести в ординарные профессора и вручить ему деканский жезл. Ни в каком случае деканство не поколеблет прежних моих планов и намерений[49], не внушит мне привязанности к Казани, которой остаюсь чуждым до сих пор, несмотря на десятилетнее в ней пребывание»[50].
Что касается отношений Мейера со студентами, то их поистине можно назвать идеальными. Он относился к своим ученикам как горячо любящий их наставник, призванный служить только на их пользу и заботиться только об их благе; они его положительно боготворили. Первый дебют Мейера в Казани в роли экзаменатора, как мы видели, произвел впечатление не в пользу его – студенты его испугались. Но, с одной стороны, увлеченные его лекциями и частными беседами, с другой – встретив необычайную простоту и обходительность в обращении, они скоро сблизились с ним. С кафедры он, в связи с непосредственным предметом преподавания, высказывал такие мысли, которые находили живой отклик в юных умах и сердцах его слушателей. Читая, например, об объекте права собственности и исключая из числа этих объектов человека, он доказывал всю несправедливость крепостного права; говоря о суде и судьях, клеймил взяточничество, доказывая всю гнусность его, и т. п. Эти лекции, или, вернее, необходимые отступления, глубоко западали в души слушателей[51]. Когда случалось делать такие отступления, все студенты оставляли перья и, будто по уговору, начинали с напряженным вниманием следить за словами профессора, боясь проронить каждый звук их. В эти минуты речь молодого профессора, дотоле тихая и спокойная, раздавалась громко по аудитории, добродушное лицо делалось задумчивым и серьезным, голос дрожал, и вместо обычной бледности на лице показывался болезненный румянец[52].
Частные беседы с отдельными слушателями в форме разъяснений прочитанного происходили и в университете, но главным образом они завязывались на дому. Мейер объявил, что двери его кабинета постоянно открыты для его слушателей. Вначале с естественной робостью, а потом смелее студенты стали пользоваться этим приглашением. Беседы на дому были разнообразны – ближайшим образом они касались вопросов гражданского права, но иногда переходили и на вопросы общелитературные. На студентов чарующим образом действовало общелитературное образование Мейера, преклонение его перед Белинским, Гоголем, Пушкиным. С этой стороны, их поражало, что профессор, читающий с кафедры такую премудрость, какой они еще и не раскусили хорошенько, разделяет их мнения, например, относительно Белинского. Беседуя по вопросам науки, Мейер нередко давал являвшимся к нему студентам книги из своей прекрасной библиотеки[53] и при возвращении их слегка зондировал студентов, желая знать, насколько понято прочитанное. Скоро взаимные отношения между профессором и слушателями стали самые простые и сердечные. Авторитет Мейера все возрастал, и, как заявляют его бывшие слушатели, самым сильным аргументом, заставлявшим умолкнуть спорщиков, была ссылка на Мейера: это сказал Мейер, это его мнение[54].
Позднее, с начала 50-х гг., помощь, оказываемая Мейером студентам в их занятиях, не ограничивалась снабжением их книгами и беседами по поводу прочитанного. Для ознакомления с латинским и новыми языками он поручал им письменные переводы разных сочинений и с поразительным терпением и любовью исправлял эти переводы, тратя на это по несколько часов в неделю[55].
Обаяние Мейера в среде его слушателей перешло и за пределы университета. Это свидетельствует целый ряд фактов. «Со вступлением на службу, – говорит Пекарский, – если мне удавалось исполнить честно какое-либо дело, то первая мысль была: как бы Мейер остался доволен, что я так поступил». Рассказывают, что одному очень богатому юноше по выходе из университета представлялся случай выгодно купить имение с крепостными, но воспоминание о Мейере, осуждавшем крепостное право, преследовало его неотступно, и он на это не решился, а впоследствии капитал свой употребил на какое-то промышленное предприятие[56]. Пример действительно трогательной привязанности к наставнику показал некто Мартынов. Бедный молодой человек по окончании курса в университете стал страдать неизлечимой болезнью и скоро почувствовал приближение смерти. В предсмертные минуты он вспомнил о любимом профессоре: Мейер долго и безуспешно хлопотал, чтобы приобрести сочинение Кавелина «Основные начала русского судоустройства и гражданского судопроизводства от Уложения до Учреждения о губерниях». У Мартынова была эта книга, и он завещал ее своему наставнику. «Благодарю вас за книгу Мартынова, – писал Мейер товарищу его, Киндякову, исполнившему последнюю волю покойного. - Дорогая и редкая книга! Не думал и не гадал я, что после всех моих поисков добуду ее, перешагнув через труп любезного мне человека. Грустно с вещью соединять воспоминание о чем-либо невозвратном или об утрате»[57].
Со многими из своих слушателей Мейер состоял в переписке. Они обращались к нему за советами не только по вопросам науки, но и по своим частным делам. Весьма характерно письмо одного из его слушателей, оправдывавшего свое поступление на административную, а не судебную, службу тем, что правоведы в судебном ведомстве заграждают служебный путь студентам. Мейер доказывал, что быстрота возвышения правоведов не исключает возможности идти вперед по службе и студентам, и приводил фамилии питомцев университета, коим посчастливилось по судебной службе[58].
О тех из его учеников, которые о себе не давали знать по окончании курса, он наводил справки в приказах по гражданскому ведомству, следя за их служебными успехами, – у него даже была заведена особая книжка, в которую все это вносилось. Всего более его радовали те, которые поступали на судебную службу, а избиравшие другой род службы или предварительно писали ему, приводя ряд оправдывающих обстоятельств, или, как бы чувствуя себя перед ним виновными, избегали с ним видеться; так, один из любимых им слушателей не решался воспользоваться случаем, чтобы побывать у Мейера, единственно потому, что избрал не судебную, а административную службу[59].
Все эти факты говорят одно: Мейер и лучшие его слушатели составляли одно духовное целое, и эта их духовная связь перешла далеко за стены университета. Один из них, воспроизведя неприглядную картину состояния Казанского университета своего времени, говорит: «Впрочем есть одно имя, святое для каждого слушателя. Д.И. Мейер был высокая личность; ни одного пятна не лежит на нем; он многих выдвинул на прочную дорогу, указав им, куда идти. Я уверен, что не один из слушателей донесет до гроба воспоминание о нем, не один в трудные минуты искушения обязан ему своим спасением. Дмитрий Иванович был олицетворенная честность; вся его жизнь представляла служение одной идее; несмотря на невзгоды, на физические и нравственные страдания, он твердо, безуклонно шел к своей цели, ни разу не отступая, ни разу не погнувшись перед бурями»[60]...
В 1855 г. Неволин, читавший гражданское право и историю русского права в Петербургском университете и энциклопедию и историю права в училище правоведения, по болезни вышел в отставку. Весть об этом дошла до Казани, и изнывавший в тоске по Петербургу Мейер 16 июня берет отпуск[61]. Только люди близкие знали о цели его путешествия; для остальных она была неизвестна – отпуск был взят в «С.-Петербург, Киев и Спасский уезд». По прибытии в Петербург Мейер вскоре занял кафедру энциклопедии в училище правоведения[62], а затем начал хлопотать о назначении на кафедру гражданского права в университете. 4 сентября он пишет попечителю петербургского учебного округа Мусину-Пушкину письмо, в котором просит иметь его в виду при замещении вакансий кафедры гражданского права. «Побуждает меня к тому, – говорит он, – желание служить в Петербурге, как сосредоточии нашей умственной жизни, с которым я, притом, связан всеми родственными моими отношениями»[63]. На другой день по получении этого письма попечитель снесся с ректором, прося его «предложить совету письмо известного своими учеными трудами в области юридической литературы» Мейера, дать делу надлежащий ход и войти от совета с представлением о перемещении Мейера[64]. 12 сентября совет выбрал Мейера,[65] но лишь 10 декабря он был перемещен в Петербургский университет на кафедры гражданского права и истории русского права[66]. 21 декабря он прочел свою первую лекцию[67].
В сентябре 1855 г. бывшие слушатели Мейера, находившиеся в Петербурге, узнали, что он переходит на службу в здешний университет и уже приехал. Они его разыскали и были встречены точно так же, как он принимал их в былое время в Казани, т. е. с обыкновенной своей приветливостью и радушием. Они приобрели в нем снова как будто самого близкого родственника или друга. Почти ежедневно они являлись к нему – то тот, то другой.
По утверждении его профессором Петербургского университета он нанял квартиру и стал обзаводиться своим хозяйством. Приходят к нему как-то двое из бывших его слушателей и застают его в отличнейшем расположении духа. Со смехом он указал на два письменных стола, которые недавно купил. «Знаете ли, для чего именно два? – говорил он. – Для того, что я читаю лекции в училище правоведения и скоро стану читать в университете. Лекции будут неодинаковы, и мне пришла фантазия и дома заниматься на отдельных столах, чтобы не смешивать студентов с правоведами»[68].
Недолго, однако, ему пришлось заниматься за этими столами. Здоровье его все больше и больше расшатывалось, силы изменяли. Лекции он одолевал с трудом, очень слабым голосом, имея очень болезненный вид[69]. Едва двигаясь, собирая последние силы, он за пять дней до смерти едет в заседание юридического факультета, в котором должен был решаться вопрос о докторской диссертации друга его Жиряева «Теория улик». Предвиделось бурное заседание, так как один из профессоров, голос которого мог иметь значение, не хотел по чисто личным соображениям пропустить диссертацию. Мейер решился во что бы то ни стало ехать и выступить в защиту Жиряева. Ни просьбы, ни уговоры – ничего не действовало; хотели отложить заседание, но сам Мейер настаивал, чтобы оно состоялось в назначенный день, именно в среду 13 января 1856 г. На уговоры и просьбы Жиряева Мейер, рассердившись, ответил: «Ты, наконец, заставляешь меня сказать то, чего я не хотел говорить: в среду я наверно могу быть в заседании, потому что буду еще жив, а за другой день – не ручаюсь». В среду Мейер явился в заседание: диссертация Жиряева была одобрена благодаря энергии и аргументации Мейера[70].
Положение больного становилось все хуже и хуже – врачи объявили ему 5 дней жизни. В субботу 16 января боль в груди до того усилилась, что Мейер не мог уже лежать в постели: его пересадили на кресло. Тут мы видим его совершающим подвиг, которым достойно закончилась его жизнь: он едет в училище правоведения читать лекцию... В понедельник, 18 января, часов в 6 вечера больного оставили одного, так как он желал отдохнуть, а в 8 часов... Мейера не стало[71]; он умер как воин на своем посту, он прямо глядел смерти в глаза, не выпуская из рук знамени. Человек, имевший дух прочитать лекцию, зная, что через два-три дня он уже ничего не будет в состоянии читать, по одному этому факту заслуживает и удивления, и благодарности. Что передумал, что перечувствовал этот необыкновенный человек, возвратившись домой со своей последней лекции[72]!..
Примечания:
[38] Пекарский, ук. ист., с. 213.
[39] Мейер Д.И. О значении практики..., с. 42-43.
[40] А. Рецензия. – Журнал Министерства юстиции, 1859, т. 2, с. 138.
[41] См.: Кремлев Н.А., ук. ист.
[42] Шишкин, ук. ист., с. 85, прим.
[43] Вицын А.И. Из воспоминаний...
[44] Современник, 1857, № 6, с. 49.
[45] Соколовский. Студенческие воспоминания... – Русское слово, 1863, кн. 5, с. 17.
[46] За сборник свой Мейер был пожалован бриллиантовым перстнем.
[47] См.: Пахман С.В., ук. ист.
[48] Дела совета СПб. ун-та, 1855, № 97, л. 33.
[49] Очевидно, эти «планы и намерения» заключались в переходе из Казани в Петербург.
[50] Пекарский, ук. ист., с. 24.
[51] Соколовский, ук. ист., с. 17.
[52] Пекарский, ук. ист., с. 226.
[53] Библиотека эта завещана Мейером СПб. университету. В завещании сказано, что библиотека его должна поступить в собственность тому университету, на службе в котором его застигнет смерть; если же он умрет, служа в другом каком-либо специальном учебном заведении, то библиотека его должна перейти в пользу того университета, в котором он состоял на службе до перехода в одно из означенных учебных заведений. Приведение в порядок библиотеки Мейера и составление описи было возложено на покойного И.Е. Андреевского. Собранные Мейером древние акты и рукописи переданы университетом археологической комиссии. Дела совета СПб. ун-та., 1855, № 97, л. 45-46.
[54] Пекарский, ук. ист., с. 220, 223.
[55] См.: Вицын А.И. и Кремлев Н.А., ук. ист-ки.
[56] Отеч. записки, 1858, т. III, с. 11. Пекарский, действительно глубоко чтивший память Мейера, живя в период освобождения крестьян, восклицает: «Невольно с грустью вспоминаешь о ранней кончине Мейера; ему не суждено было дожить до счастливейшей минуты в жизни каждого честного человека!» (Ук. ист., с. 223).
[57] Пекарский, ук. ист., с. 223-224.
[58] Пекарский, ук. ист., с. 224-238.
[59] С. 225.
[60] Соколовский, ук. ист., с. 17-18.
[61] Дела совета СПб. ун-та, 1855, № 97, л. 6.
[62] Подробности его избрания на кафедру нам неизвестны, так как в архиве училища правоведения никаких следов пребывания Мейера не сохранилось.
[63] Дела совета СПб. ун-та, 1855, № 97, л. 9.
[64] Там же, л. 2.
[65] Л. 2.
[66] Л. 4. Эта затяжка объясняется тем, что министр долго не решался лишить Казанский университет такого выдающегося профессора, как Мейер. См.: Вицын А.И., ук. ист.
[67] Л. 11.
[68] Пекарский, ук. ист., с. 237-239.
[69] Юренев П.А. Из воспоминаний...
[70] Пекарский (ук. ист., с. 240-241) неверно передал этот факт – Мейер ездил не в суд, а в факультетское заседание.
[71] А., ук. ист., с. 139; Пекарский, ук. ист., с. 241-242.
[72] А., там же, с. 139–140.
