Мейер Д.И. Русское гражданское право
Уехав из Петербурга в конце февраля 1842 г., Мейер, на первых порах по прибытии в Берлин, воспользовался рекомендацией, данной ему и товарищу его Жиряеву, и отправился к великому Савиньи. Оба они предполагали, что Савиньи, тогда прусский министр юстиции, примет их холодно; но были приятно поражены простотой и любезностью оказанного им приема. Визит, однако, был непродолжителен. Савиньи, узнав, чьи лекции они посещают и одобрив сделанный выбор (они указали на Гомейера и Рудорфа), сказал: «Спросите у них совета касательно дальнейших ваших занятий и тех профессоров, которых вы должны слушать в зимний семестр». Этот совет сам по себе не мог иметь особенного значения, ввиду удачного выбора профессоров, сделанного молодыми людьми; если бы выбор был неудачен, то, конечно, Савиньи исправил бы сделанную ошибку.
В описанной Пекарским беседе Мейера с великим ученым единственно характерным является замечание, сделанное Мейером на прощальное заявление Савиньи: «Вы много можете узнать у нас хорошего». Мейер ответил на это: «Хорошо было бы, если бы можно было столько взять, сколько дают нам здесь»[8]. Эти слова вполне характеризуют отношение Мейера к своим заграничным занятиям – он действительно хотел взять все, что там дают.
Годы, проведенные им за границей, были посвящены неустанному, усиленному труду. Там, вероятно, и расстроилось его и без того некрепкое здоровье: летом 1843 г. он вынужден был ехать в Герберсдорф для пользования морскими купаниями[9]. И действительно, слушание такой массы лекций, как он слушал, при его крайне добросовестном отношении к делу и строгом отношении к себе, поглощало все его время. Но, как оказывается, он находил еще время для занятий и русским правом. Профессор барон Врангель, читавший в институте русское право, умер, не дочитав и половины курса, «что затрудняло занятия по русскому законодательству», и Мейер счел необходимым восполнить этот пробел, насколько это было возможно за границей, параллельно с слушанием и изучением лекций берлинских профессоров[10].
Сознавая святость и ответственность той задачи, которую предстояло выполнить по возвращении на родину, Мейер, к концу срока командировки, пришел к сознанию, что выраженное им два года назад желание не осуществилось: он взял не все, что ему давали. Он считал себя еще недостаточно подготовленным к профессорской деятельности и в этом смысле послал 2 января 1844 г. «откровенное признание» в конференцию института, прося продлить срок отпуска[11]. Просьба была уважена министром: Мейер был оставлен за границей еще на полгода, но без содержания[12].
К осени 1844 г. Мейер вернулся в Петербург, где, вероятно, немедленно принялся за изготовление пробной лекции, которую по тогдашним правилам должны были прочесть возвратившиеся из-за границы студенты перед назначением на кафедру. Мейер приготовил лекцию «О гражданских отношениях обязанных крестьян», которая, по одобрении профессором Рождественским, была прочитана в институте 11 января 1845 г.[13] «По полноте и ясности изложения и по искусству произношения Мейер заслужил единодушное одобрение слушателей», как сказано в журнале конференции[14]. Через месяц, 15 февраля, Мейер был назначен в Казанский университет «исправляющим должность адъюнкта, до получения степени магистра»[15].
По прибытии в Казань Мейер не сразу приступил к чтению лекций: время было весеннее, скоро наступили экзамены, и впервые он выступил перед студентами в качестве экзаменатора. «В назначенный для испытания день, – вспоминает Пекарский, - собравшиеся в залу студенты увидели у экзаменаторского стола молодого профессора с чрезвычайно добродушным и привлекательным лицом и на вид столь моложавого, что многие из студентов казались старше его. По обычаю, вызов студентов происходил в алфавитном порядке фамилий. Едва первые успели кончить ответы, как остальные товарищи приступали к ним с распросами: что Мейер – строго экзаменует, прижимает? Ответ был неутешительный: новый профессор останавливает на каждом слове, требует объяснений на сказанное студентом, наконец, спрашивает о том, чего, по-видимому, в билетах с вопросами вовсе не было... Результат испытаний озадачил студентов: те, которые отвечали по Своду законов, рубя, как говорится, сплеча и не обращая внимания на вопросы экзаменатора, получили неудовлетворительные баллы»[16].
Наступила осень 1845 г. Перед началом лекций студенты, получившие на экзамене удовлетворительные баллы и переведенные на следующий курс, узнали, что по настоянию Мейера снова должны слушать гражданское право. После первых же лекций они увидели, что излагается такое гражданское право, о котором они еще доселе не имели понятия... Студенты, не приготовленные к серьезному изложению науки и вообще не привычные к усвоению всех тонкостей мышления, встретили непреодолимые, как казалось сначала, препятствия следить за преподаванием нового профессора[17]. Только с течением времени, и главным образом благодаря внелекционным разъяснениям, за каковыми Мейер просил своих слушателей обращаться к нему без стеснения и в университете, и во всякое время на дому, студенты стали понимать своего профессора.
Мейер не нисходил до своей аудитории, а требовал и стремился к тому, чтоб она восходила до понимания его чтений. И это ему, единственному тогда настоящему профессору, вполне удалось. Сначала студенты не могли ни понимать его, ни записывать читанное им. Потом явилось и то, и другое. Садясь на кафедру, он удивительно спокойно излагал своей предмет; изложение было столь цельное, законченное и отделанное с внешней стороны, что записывать становилось не только возможно, но и легко. По уверению позднейших его слушателей, стоило надлежащим образом записать его лекцию, и она оказывалась готовой хоть для печати; наилучшие в литературном смысле места впоследствии изданного курса его суть те, в которых удалось слово в слово записать изложенное с кафедры, - никакой литературной обработки не требовалось[18]. Читал он лекции без конспектов[19], что уже само собой и без удостоверения лиц, близко знавших его, указывает на то, что к каждой лекции он тщательно готовился. Основная черта его характера, строгость к самому себе, проявилась и в оценке своего курса. Не щадя сил на разработку его, он все-таки был им недоволен. «Наш курс, – говорил он в конце введения, – будет лишь стремлением к идеалу науки, но заранее скажем решительно, что он далеко не достигнет своей цели»[20].
Строгий к самому себе, он был строг и к другим. Заявив себя с этой стороны вскоре по приезде в Казань, он остался таким до конца – одинаково требовательным и строгим ко всем, не допуская и мысли о каких-либо несправедливостях и единичных послаблениях. При этом не надо забывать, в какие времена ему пришлось жить и действовать, да еще в казанской окраине. То, что с нашей современной точки зрения представляется вполне естественным, заурядным, в то доброе старое время было, некоторым образом, геройством, гражданским подвигом. Привозит, например, богатая помещица своего Митрофанушку в губернию с целью определить его в университет. Узнав, что секретарь испытательной комиссии Мейер требователен, она не смутилась и по заведенному обычаю посылает к нему на квартиру кулек с сахаром и чаем. Когда Мейер выгнал посланного, помещица и в толк не могла взять, как он мог не принять подарка, и рассудила, что если бы она послала сотенку-другую, он не отказался бы принять[21].
Уже из этого факта видно, в какую «прекрасную» атмосферу попал молодой профессор и сколько ему приходилось переживать тяжелых минут. Но он был несокрушим, как скала, и из желания сохранить нравственную чистоту постоянно стоял настороже: как ему поступить в данном случае, боясь запятнать свою чистую душу хотя бы одним подозрением в чем-либо небезукоризненном; это вызывало в нем щепетильность, порой доходившую до крайней степени. Рассказывают такой случай: был в числе студентов Казанского университета племянник одного из известных столичных профессоров, далеко не выдающийся, но чрезвычайно трудолюбивый и старательный. Получает Мейер от его дяди письмо, в котором тот его не просит о снисхождении или послаблении, а только обращает внимание на добросовестность племянника при ограниченности природных его дарований; письмо это скорее можно было понять как предостережение от столь возможной на экзаменах ошибочной оценки знаний. Мейер был, однако, так смущен, что, придя к одному из своих друзей и рассказав ему это событие, в заключение объявил, что он сам не станет экзаменовать. На это ему друг ответил, что он готов за него проэкзаменовать, и заранее уверен, что предельный балл студент получит, так как не было еще случая, чтобы он чего-либо из пройденного курса не знал. Слова эти вполне сбылись: тот отвечал сносно, как позволяли его дарования. Во время экзамена Мейер молчал и даже не слушал ответа, показав тем, что совершенно устраняется от оценки, но, увидав в списке удовлетворительный балл, он выразил свое удовольствие по поводу удачного исхода экзамена[22].
Рядом с исполнением профессорских обязанностей, с разработкой курсов не только гражданского права и процесса, но и торгового[23], и вексельного права[24], а также других наук, которые Мейеру приходилось читать временно, например, энциклопедии международного права[25], - мы видим его усиленно работающим в двояком направлении: теоретическом и практическом. Работа в первом из этих направлений обнимает собой два периода: первый - период соискания ученых степеней, второй – учено-литературной деятельности. Назначенный, как мы видели, исправляющим должность адъюнкта до получения степени магистра, Мейер получает эту степень 18 мая 1846 г. за сочинение «Опыт о праве казны по действующему законодательству»[26]. Содержание этого сочинения нам неизвестно. В описываемое время печатание диссертаций не было обязательно. Мейер представил и защитил свою работу в рукописи. Говорят лишь, что рукопись эта была, уже по смерти Мейера, у одного из книгопродавцев, вероятно, с целью напечатания, но какая судьба ее постигла – неизвестно. В 1848 г. Мейер уже представил докторскую диссертацию – известное его исследование «О древнем русском праве залога»[27]. В сочинении этом мастерски воспроизведена картина древнего русского залогового права, причем блестяще проявился талант автора подвергать юридические явления тонкому, детальному анализу. Мейер на основании источников древнего права доказывает, что у нас право залога было формой права собственности, хотя и условной. Имущество, данное в залог, возвращалось в случае исполнения обязательства, в случае же неисполнения оставалось у залогопринимателя, хотя бы стоимость его превышала сумму обязательства; закладная тут превращалась в купчую. С XVI в. замечаются попытки обратить право залога в право на чужую вещь, в право требовать продажи вещи, но попытки эти были слабы и недолговечны: то требовалась публичная продажа с обязательством передать hyperocha залогопринимателю, то опять отменялась, – настолько воззрение это было ново и чуждо обычному праву. Наконец, это воззрение утвердилось с издания устава о банкротах 1800 г.
Эта диссертация в свое время обратила на себя внимание и вызвала несколько рецензий[28], из которых самая основательная написана С.В. Пахманом[29]. Удостоенный степени доктора, Мейер был возведен в экстраординарные, а в 1852 г. – в ординарные профессора[30].
Второй период – период литературной деятельности Мейера – начинается с поездки его в Одессу в 1850 г. Занимаясь специально разработкой русского торгового права[31] и придавая такое серьезное значение обычному праву[32], Мейер отправился в центр нашей отпускной торговли с целью изучения на месте тамошних торговых обычаев[33]. Плодом его трехмесячного пребывания там явились «Юридические исследования относительно торгового быта Одессы», появившиеся в свет лишь через 5 лет. Собранный на месте материал был подвергнут тщательной научной разработке. Всего обстоятельнее и подробнее Мейер останавливается на комиссионной сделке, морском страховании и движении переводных векселей. Исследование это и посейчас не имеет себе подобного в нашей литературе торгового права и сохранило большую научную цену.
В 1852 г. Мейер помещает в «Московских ведомостях» статью «Об объявленных ценах в книжной торговле»[34]. В ней подвергнут весьма обстоятельному обсуждению вопрос о том, может ли книгопродавец произвольно продавать книгу за цену выше объявленной. Мейер приходит к утвердительному разрешению этого вопроса. Основное его соображение то, что книга, купленная книгопродавцем, принадлежит ему, и он волен сбывать ее и за меньшую, и за большую цену. Другое дело, если при продаже автор или издатель не дозволил продавать книгу свыше объявленной цены. Но тут возникают новые неудобства. Прежде всего трудно доказать размер причиненных автору убытков. Конечно, можно выговорить неустойку на случай нарушения договора; но и это имеет свои неудобства. Обязаться неустойкой книгопродавец согласится лишь в случае приобретения всего издания, но никак не при покупке нескольких экземпляров; да и сам автор, выговорив ничтожную неустойку, не станет судиться из-за мелочей. На Западе на этот счет существует обычай, не дозволяющий произвольного повышения цены. Редакция «Московских ведомостей» снабдила эту статью примечанием, в котором Мейеру делается совершенно неосновательный упрек в смешении понятий – он будто бы не разграничивает купли-продажи книги от отдачи ее на комиссию. Незачем было Мейеру этого разграничивать; он говорит только о купле-продаже, а не о комиссии, при которой поставленный им вопрос и не может быть возбужден. Наконец, нельзя не заметить, что в рассматриваемой статье Мейер коснулся обойденного им в курсе вопроса об обязательности публичного обещания награды, причем решил его в отрицательном смысле.
Затем, в 1853 г., Мейер поместил в «Ученых записках Казанского университета» (кн. 4) исследование «О юридических вымыслах и предположениях, о скрытных и притворных действиях». Сочинение это представляет собой работу глубоко продуманную, изобилующую множеством по тому времени новых, оригинальных мыслей. Будучи написано на одном из иностранных языков, оно обратило бы на себя внимание всего ученого мира, – у нас же прошло незамеченным. То, что Мейер высказал в начале 50-х гг. в далекой Казани, через 30 лет снова открыто на Западе; например, взгляд его на фикцию всецело приписывается Бюлову.
Упомянутое сочинение о предположениях – труд строго индуктивный: каждое положение является результатом обобщения множества отдельных правоположений, почерпнутых из римского и русского права[35]. Как видно из заглавия, предметом сочинения являются четыре понятия: фикции, предположения, конклюдентные действия и симуляции. Идея, объединяющая эти понятия, та, что во всех случаях их проявления мы видим, что правоположения, рассчитанные на известные факты, применяются, несмотря на видимое отсутствие этих фактов. К одному из исследуемых понятий Мейер относится отрицательно, именно – к фикциям. Он доказывает, что существование их обусловлено чисто историческими причинами – формализмом древнеримского процесса; не желая жертвовать им, но желая удовлетворить потребности и духу нового времени, римские юристы создали вымыслы (fictio legis Corneliae, possessio ficta, absentia ficta и др.). Что же касается современного права, например, нашего, то те положения его, которые, по-видимому, основаны на фикции, прекрасно объясняются и без того (ст. 119, 389, 391, 394, 567, 1004, 1123, 2017, 2339 и др., ч. 1, т. Х). К остальным трем понятиям Мейер относится положительно, причем особенной оригинальностью отличаются его рассуждения о скрытных фактах, а тонкостью анализа – исследование о действиях притворных. Из числа скрытных действий он исключает, с одной стороны, действия символические, а с другой – действия, относительно которых закону неизвестно, как выразилась в них воля. Засим остаются, следовательно, такие действия, которые по внутренней необходимости, невольно, а не по искусственной связи, свидетельствуют о воле и относительно которых закон признает известным, что воля выразилась с уклонением от обычного ее проявления; сюда относятся, например, ст. 973, 1261, 1265, 1267 и др. Наконец, анализ притворных действий ведется в двояком направлении: со стороны отношения притворного действия к прикрытому и со стороны цели первого.
Последней работой Мейера была изданная им в 1855 г. монография «О значении практики в системе юридического образования». Центр тяжести этого рассуждения заключается в установлении подробного плана, почти программы, ведения практических занятий по гражданскому, уголовному праву и судопроизводству. Этому изложению предшествует ряд соображений о значении практических занятий для изучающих юриспруденцию. Всего рельефнее взгляд Мейера выражен в следующих словах: «Смело можно сказать, что при устранении практической стороны в образовании юридическом самая обширная и стройная чисто теоретическая система обращается в великолепную фантасмагорию, которая именно тем опаснее для дела цивилизации, чем величавее размеры системы, ибо, с одной стороны, кажется, что все сделано, чтобы просветить будущего юриста и создать из него надежное орудие правосудия, деятельного вещателя непреложных юридических истин; с другой стороны, усматривается, что все умственные и нравственные сокровища, которыми щедрой рукой наделила его наука, напутствуя на практическое поприще, на первых же порах рассыпаются, и новобранец-практик остается разве при нескольких громких фразах, при довольно высоком мнении о себе и довольно низком – о других, и вынужден за самым скудным руководством и поучением обращаться к пошлой рутине и скрепя сердце принимать от нее милостыню»[36].
Заканчивая наши указания на теоретическую сторону деятельности Мейера[37], следовало бы остановиться на его классическом «Русском гражданском праве». Но труд этот не был им издан при жизни. Русская наука обязана появлением в свет этого труда ученику Мейера, А.И. Вицыну, издавшему его по запискам слушателей. Если целых два поколения русских юристов выросло на Мейере, то немалая заслуга в этом принадлежит проф. Вицыну – не возьмись он за трудную работу сличения записей студентов, мы не знали бы Мейера, и, несомненно, русская наука гражданского права и гражданская судебная практика не находились бы на том уровне, на каком они стоят в настоящее время. Кто следил за литературой и практикой, тот подтвердит, что ни одно сочинение по русскому гражданскому праву не избегло влияния Мейера и на множестве решений гражданского кассационного департамента Сената сказываются очевидные следы этого же влияния. Распространяться о курсе Мейера нет надобности: голоса всех наших цивилистов, начиная с крупных величин и кончая мелкими, слились в один дружный хор; все они, без различия партий, считают Мейера отцом истинной науки русского гражданского права, а курс его – великим творением, не потерявшим и поныне своего значения.
Примечания:
[8] Пекарский, ук. ист., с. 221–223.
[9] Дела Гл. пед. ин-та, 1846, № 20, л. 102.
[10] Там же, л. 103.
[11] Л. 102.
[12] Л. 106.
[13] Л. 139.
[14] Дела Гл. пед. ин-та, 1846, № 20, л. 142.
[15] Там же, л. 149.
[16] Пекарский, ук. ист., с. 210.
[17] Пекарский, ук. ист., с. 211, 214.
[18] Кремлев Н.А. См. ук. ист.
[19] Вицын А.И. Предисловие к 1-му изд. «Русского гражданского права» Д.И. Мейера, с. 2.
[20] Мейер Д.И. Русское гражданское право, изд. 5, с. 15.
[21] Пекарский, ук. ист., с. 234-235.
[22] См.: Пахман С.В., ук. ист.
[23] Шишкин. Рецензия. – Отечественные записки, 1859, № 126, с. 14.
[24] К. Д. Н. Рецензия. – Журнал Министерства народного просвещения (М. н. п.), 1857, № 95, с. 19.
[25] Дела совета СПб. университета, 1855, № 97, л. 31.
[26] Там же, л. 1.
[27] Л. 32.
[28] Отечественные записки, 1855, № 4; Москвитянин, 1855, № 5.
[29] Журнал М. н. п., 1855, ч. 87, с. 132 и след.
[30] Дела совета СПб. ун-та, № 97, л. 33.
[31] Шишкин, ук. ист., с. 74.
[32] Мейер Д.И., ук. ист., с. 17-20, 38, 47-48.
[33] Пахман, ук. ист., с. 156-164.
[34] 1852, № 28.
[35] Бросается в глаза то обстоятельство, что, цитируя иногда буквально русское законодательство, автор не делает ссылок на соответствующие статьи закона; заменены они ссылками на юридические сочинения, например, Неволина, Кранихфельда, Дегая, Станиславского и др. Сделано это было Мейером по цензурным соображениям. Закон от 2 ноября 1852 г. (Полн. собр. зак., № 26734) предписывал «сочинения, в которых теория законодательства или финансовой и административной науки применяется автором к существующим у нас учреждениям, препровождать в те правительственные места и учреждения, до которых сочинения сии по предмету своему относятся». При таких условиях только и можно было писать на историко-юридические темы. Во избежание рассылки своего догматического сочинения в разные места и учреждения Мейер, как он сам в этом сознался, и заменил ссылки на закон отсылками к другим авторам, где данный закон цитирован (см.: Пахман С.В., ук. ист.).
[36] Мейер. Д.И., ук. ист., с. 11.
[37] Из задуманных Мейером работ известны две: он хотел издать в 1857 г. очерк вексельного права, затем «заветной его мечтой было издать юридический катехизис, изложенный самым простым и популярным образом. Мейер, как было слышно, составил уже план катехизиса и готовился его издать при первом удобном случае» (Шишкин, ук. ист., с. 74, 85).
