Мейер Д.И. Русское гражданское право
Иные законодательства еще извиняют незнание законов некоторым лицам, например, женщинам и крестьянам, по крайней мере в некоторых случаях. Но наше законодательство не допускает таких изъятий; оно имеет в виду, что те лица, которым можно бы извинить неведение некоторых законов, могут быть воздержаны от невыгодных для них действий; иначе интересы их охраняются другими лицами. Так, несовершеннолетние действуют под руководством попечителей[357], потому и по отношению к ним у нас имеет силу правило, что никто не может отговариваться неведением законов.
Итак, неведение закона не принимается во внимание при обсуждении юридического значения действия: оно обсуживается точно так же, как если бы лицо, совершившее известное действие по неведению закона, знало закон – неведение закона не вредит юридической силе действия. Иногда от этого бывают тягостные последствия для лица, совершившего действие, и даже в большей части случаев неведение закона оказывает тягостные последствия, так что с точки зрения интересов лица, которого касаются последствия действия, должно сказать, что неведение закона не «вредит», а не «помогает» ему.
Но встречаются и такие случаи, в которых неведение закона обращается в пользу лица. Например, когда лицо не ведает закона, запрещающего несовершеннолетним договор, невыгодный для себя: договор недействителен и лицо избавляется от ущерба; следовательно неведение закона, можно сказать, помогает ему. Но клонится ли неведение закона в ущерб или в пользу лица, совершившего действие, – в том и другом случае действие юридической ошибки одинаково: значение действия нисколько не изменяется от того, что оно совершено под влиянием неведения закона, так что по отношению к силе действия можно сказать, что юридическая ошибка или неведение закона ему не вредит (error juris non nocet).
Что касается влияния на юридическое действие заблуждения фактического, т. е. ошибки, касающейся какого-либо обстоятельства, акта, то действие, совершенное под влиянием такого заблуждения, считается действительным, если оно действительно по закону; если же действие оказывается нарушением закона и последствием этого нарушения определяется ничтожество действия, то оно ничтожно. Например, А вступает в брак с В, не имея в виду, что В ему родственница, но оказывается, что В ему родственница – только в степени, не запрещенной относительно брака; несмотря на ошибку, брак действителен, потому что само действие, вступление в брак, не составляет нарушения закона. Но, например, А вступает в брак с В, не имея в виду, что В приходится ему родственницей в степени, запрещенной относительно брака; такое вступление в брак составляет нарушение закона, которое влечет за собой ничтожество действия, и потому брак А с В признается недействительным[358].
И только в некоторых немногих случаях фактической ошибке приписывается определенное юридическое значение. Так, наше законодательство постановляет, что если брак окажется недействительным, то и дети, рожденные от брака, признаются незаконными; но если противозаконный брак заключен при обстоятельствах, заслуживающих снисхождения, к числу которых несомненно относится и ошибка, незнание какого-либо препятствующего обстоятельства, например, незнание одной из сторон того, что другая состоит уже в браке, то хотя брак и объявляется недействительным, но суду предоставляется право просить верховную власть о признании детей, прижитых от брака, законными[359]. Или, например, фактическая ошибка оказывает влияние при владении: по определению нашего законодательства, добросовестный владелец при отчуждении от него вещи, которой он владеет, не вознаграждает ее хозяина за пользу, извлеченную из вещи во время добросовестного владения[360]. Но что такое добросовестное владение, как не владение, основанное на фактической ошибке? Добросовестным будет, например, владение лица, которое купило вещь не у собственника, ошибочно считая продавца собственником вещи; но такое владение потому только и считается добросовестным, что лицо, покупая вещь, не знало, что продавец вещи не собственник ее, а без той ошибки владение не считалось бы добросовестным. Таким образом, и о фактической ошибке можно сказать, что вообще она не вредит юридическому значению действия – error facti non nocet, а только в некоторых случаях, по исключению, отражается ее влияние.
(Сводя воедино сказанное о юридической и фактической ошибке, мы приходим к тому, что с точки зрения юридического значения для сделки ни та ни другая по общему правилу ей не вредит. Римские юристы рассуждали иначе: они становились на точку зрения лица, страдающего от сохранения сделки в силе, и потому выставляли не единое начало для обоих видов ошибки, а два противоположных – error juris semper nocet, error facti non nocet. Если иметь в виду, что с римской точки зрения можно выставить два правила с целым рядом исключений из них, а с точки зрения вышеизложенной достигается объединение, сведение двух различных случаев к единому началу, то нельзя не признать, что последняя точка зрения более научна, чем римская. – А. Г.)
Рассматривая влияние ошибки на юридическое действие, мы предполагали, что ошибка независима от стороннего умысла. Но она может быть вызвана искусственно, умыслом стороннего лица, и тогда называется обманом. Таким образом, прежде всего в обмане представляется ошибка: точно так же, как о человеке ошибающемся говорят, что он обманывается, так точно и при обмане лицо действует под влиянием ложного представления о предмете. Но обман представляет еще и другую сторону: воля лица, совершающего действие, при обмане определяется извне, стараниями другого лица. Этой другой стороной обман приближается к принуждению, так что представляет в себе соединение принуждения и ошибки, и можно определить его так: обман есть искусственное возбуждение ложного представления усилиями стороннего лица. Соответственно этому обсуждается и значение обмана для юридического действия: если заблуждению нельзя приписать силу, уничтожающую волю, если нельзя приписать такую силу и принуждению, то, конечно, и действие, совершенное под влиянием обмана, нельзя считать ничтожным. Но если обман представляет нарушение права другого лица, составляет преступление[361], то юридические последствия действия устраняются, так что и само действие, насколько оно есть действие обманутого, считается как бы несуществующим, а сохраняет свою силу и значение только как действие преступное по отношению к обманщику. В этом случае, следовательно, действие обмана уравнивается с действием принуждения. Но как и при влиянии принуждения на волю, юридическое действие лишается своих последствий не само собой, а по определению общественной власти, так точно и при влиянии на волю обмана, чтобы юридическое действие лишилось своих законных последствий, требуется постановление о том со стороны (суда: уголовного, если, конечно, данная форма обмана уголовно наказуема. Иное дело, если данное обманное действие не подходит по своим признакам под определение уголовного уложения. Не всякий обман составляет преступление; есть случаи, когда обман не подлежит определениям уголовного законодательства, например, если он выражен в отрицательном действии. В этих случаях надо различать обман, значение которого для силы давней сделки определено гражданским законом, от обмана, о котором в этом законе никаких указаний не имеется. Так, относительно купли-продажи движимости постановлено, что она может быть признана недействительной в случае обмана[362]. Но, например, о найме, заключенном при посредстве обмана, закон точно не говорит. Вправе ли мы придавать обману и тут такое же разрушительное значение, как в предшествующем случае? Едва ли. Если данное обманное действие и уголовно не наказуемо, да и гражданский закон не возводит его в основание недействительности сделки, то возводить его в таковое ни теория, ни практика не вправе. Ссылаться в этих случаях на правило, по которому сделка должна быть основана на свободном произволе и согласии, нельзя. Закон прямо указывает на обстоятельства, благодаря которым нарушается свобода произвола и согласия, – это принуждение и подлог[363], причем под подлогом разумеется не обман, а подделка акта или документа[364]. Но если уголовно ненаказуемый обман в случаях, не предусмотренных гражданским законом, не влечет за собой недействительности сделки, то, с другой стороны, нельзя отрицать всякое его юридическое значение. Несомненно, что наличность его дает основание лицу пострадавшему требовать вознаграждение за причиненный ему убыток. – А. Г.).
Изъявление воли. Согласие лица на действие
§ 23. Мы видели уже, какое существенное значение имеет воля для юридического действия: только такое действие и считается юридическим, которое представляется произведением воли. Но недостаточно одного существования воли: область права обнимает только внешние действия, подлежащие наружному определению; для нее существенно поэтому, чтобы воля выразилась. На это выражение воли, само проявление ее и обратим теперь внимание. И действие, конечно, также служит выражением воли, так что юридическое действие представляет две стороны: независимо от того, что оно есть выражение воли, оно имеет юридическое значение; независимо от того, что оно имеет юридическое значение, оно есть выражение воли. Но воля может проявиться предварительно совершения действия; в таком случае проявление воли составляет также юридическое действие само по себе, так что вместо одного действия представляется два. Например, лицо передает вещь в дар другому лицу; здесь воля выражается в самой передаче вещи. Но может быть и так, что прежде чем лицо действительно передаст вещь в дар, оно объявляет о том словесно или письменно; вот этот-то акт и называется преимущественно изъявлением воли, и этот акт составляет также юридическое действие.
Изъявление воли может быть непосредственное и посредственное. Под непосредственным изъявлением воли разумеется действие, имеющее своим назначением свидетельствовать о существовании воли. Самый простой способ такого непосредственного изъявления воли есть выражение ее посредством слова. Но поскольку словесное изъявление воли не оставляет по себе никакого следа, в гражданском быту является потребность заменить этот орган выражения воли другим или, по крайней мере, дополнить недостаток слова. В быту развитом для этого прибегают обыкновенно к письменности[365] и при ее помощи словесное (не изустное) изъявление воли оставляет по себе след весьма прочный, несмотря на всю тленность материала: листы, писанные столетия тому назад, свидетельствуют о тогдашних юридических действиях.
Но даже нет надобности, чтобы воля была выражена словесно, изустно или письменно: она может быть выражена и без помощи слова. Кроме языка словесного у человека есть другой – язык мимики: известные телесные движения находятся в такой тесной связи с движениями души, что несомненно свидетельствуют о выражении воли. Так, наклонение головы выражает утверждение, согласие; поперечное движение головы выражает отрицание и т. п. И такие мимические выражения воли также могут иметь юридическое значение. Но и они представляются непосредственными выражениями воли точно так же, как и выражения ее – словесное, изустное или письменное, точно так же, как и выражение воли совершением самого действия, к которому относится выражение воли.
Посредственным изъявлением воли называется выражение ее посредством действия, ближайшее назначение которого – не объявление о воле, но по которому заключают о существовании воли. Следовательно при посредственном изъявлении воли так же два действия, как и при непосредственном ее объявлении, предшествующем совершению действия; но эти два действия в одном случае находятся в ином отношении между собой, нежели в другом: при непосредственном выражении воли, предшествующем совершению самого действия, оба действия находятся в последовательном отношении; но когда по существованию известного действия судят о проявлении воли на другое действие, то оба действия совместны, а не последовательны. Так, законодательство признает за принятие наследства, когда законный наследник de facto вступает в него, совершает действия, которые приличествуют лишь наследнику, например, платит, собирает долги и тому подобное[366]: лицо не объявляет о принятии наследства, но по тому, что оно распоряжается как наследник, заключают о его воле на принятие наследства; вместе с тем не двумя отдельными актами, а одним выражаются два юридических действия: наследник платит долг – это юридическое действие само по себе, и оно же выражает волю на принятие наследства. Такие действия, которые проявляются посредственно, через другие какие-либо действия, называются подразумеваемыми, и само изъявление воли называется также подразумеваемым или безмолвным, хотя, впрочем, последнее название не совсем удачно, потому что безмолвное изъявление воли может быть и непосредственное (например, наклонение головы. – А. Г.), а лучше называть такие действия скрытыми и точно так же изъявление воли – скрытым.
В учении об изъявлении воли в особенности обращают на себя внимание те случаи, когда юридическое действие состоит лишь в изъявлении согласия на какое-либо действие. И такие случаи представляются нередко в действительности. Но заметим прежде всего, что изъявление согласия, как и вообще изъявление воли, не всегда составляет юридическое действие и, с другой стороны, не всякое изъявление воли, имеющее юридическое значение, есть самостоятельное юридическое действие. Для того чтобы согласие признавалось юридическим действием, необходимо, чтобы оно было условием законности другого какого-либо действия. Например, требуется согласие родителей на брак детей, требуется согласие брачащегося на вступление в брак, требуется согласие попечителя на юридическую сделку лица, состоящего под попечительством, и т. д. Во всех этих случаях согласие имеет юридическое значение. Но возьмем такие случаи, что не отец изъявляет согласие на брак дитяти, а стороннее лицо, не сам брачащийся изъявляет согласие на вступление в брак, не попечитель разрешает вступление в сделку лицу, состоящему под попечительством; очевидно, что во всех этих случаях изъявление согласия лишено всякого юридического значения.
Далее, участие воли в каком-либо действии можно считать посредственным согласием лица на действие, и на этом основании относительно каждого действия можно сказать, что на его совершение есть согласие лица, автора действия. Например, лицо продает свою вещь; справедливо, конечно, что лицо тем самым изъявляет и согласие на продажу вещи. Но не в этом смысле юридически говорится о согласии, а говорится о согласии как действии самостоятельном. Поэтому, если говорят, что лицо продает свою вещь, то это не значит юридически, что лицо изъявляет согласие на продажу вещи, потому что в этом случае изъявление воли и ее осуществление составляют на самом деле одно неразрывное целое и только искусственно отрывается воля от ее проявления. Точно так же, если лицо изъявляет согласие на какое-либо действие, не следует отделять эту волю его от ее проявления, не следует говорить, что лицо соглашается на изъявление своего согласия, а воля сливается с действием, которое в настоящем случае состоит в изъявлении согласия.
Как и всякое изъявление воли, согласие может быть изъявлено или непосредственно – словом, знаком, или посредственно. Скажем, отец назначает приданое дочери: это значит, что он согласен на ее брак. Замечательно в особенности, что о согласии лица заключают иногда по молчанию, по отсутствию несогласия, хотя согласие и отсутствие несогласия – понятия различные[367]. Действительно, по молчанию можно иногда догадаться о согласии лица, и в общежитии даже обыкновенно говорится, что молчание – знак согласия. Но в юридическом отношении это изречение оказывается не всегда справедливым: оно слишком общее, а можно принять его только с ограничениями, при известных условиях. Так, во-первых, не всякое молчание есть юридическое действие, а это необходимо для того, чтобы молчание могло считаться изъявлением воли. Только в таком случае молчание лица можно принять за изъявление воли, когда лицу следовало бы изъявить свою волю. Следовательно, чтобы молчание могло считаться выражением воли, нужно, чтобы воля лица молчащего что-нибудь значила в данном случае, т. е. нужно, чтобы данное дело касалось интересов молчащего лица, относилось к нему; если же дело вовсе не относится к молчащему лицу, то, конечно, не может быть и речи о его молчании как изъявлении воли, а тогда оно представляет в юридическом смысле состояние безразличное. Во-вторых, не всегда молчание есть изъявление согласия – знак его, как говорится, а бывает иногда, что молчание должно принять за знак несогласия. Нередко бывает, что молчание служит формой учтивого отказа. Лицо обращается к другому с просьбой предоставить в его распоряжение какую-либо вещь и не получает ответа: очевидно, что молчание здесь – знак несогласия. Но когда согласие лица имеет такое значение для юридического действия, что только явное несогласие лица устраняет действие, а без того оно совершается и признается действительным, тогда молчание можно считать знаком согласия. Только нужно, разумеется, чтобы лицо знало о действии, на которое согласие или несогласие его может иметь влияние, ибо в противном случае молчание его как неумышленное не может считаться юридическим действием, а представляет состояние безразличное. Например, наше законодательство требует согласия родителей на брак детей; в практике понимается это определение так, что нет надобности в формальном согласии родителей, поэтому, если родители знают о предстоящем браке своего дитяти и не изъявляют несогласия, то принимается, что они согласны на брак; или даже у нас не обращают внимания на то, знают или не знают родители о предстоящем браке дитяти, а довольствуются уже одним отсутствием несогласия родителей.
Вообще о молчании как способе изъявления воли можно сказать, что в тех случаях, когда требуется, чтобы лицо формально изъявило свое несогласие на действие, молчание есть знак несогласия; в случаях же, в которых требуется, чтобы лицо формально изъявило свое согласие на действие, молчание есть знак согласия. Положение это не основывается, правда, непосредственно на законодательстве, потому что законодательство наше нигде с точностью не определяет значения молчания; но оно естественно выводится из рассмотрения отдельных случаев, в которых приходится обсуживать значение молчания, и поэтому можно сказать, что высказанное положение соответствует нашему законодательству, допускается им[368]. Итак, речь идет о согласии как самостоятельном юридическом действии. Оно может относиться к чужим действиям или собственным действиям лица, изъявляющего согласие. Очень нередко юридические действия обусловливаются согласием стороннего лица, так что кроме воли лица, совершающего действие, требуется еще воля какого-либо другого лица. Например, для брака требуется согласие родителей брачащихся лиц и т. п. Все эти действия, на которые требуется согласие стороннего лица, разделяются на два рода: или они совершаются в пользу стороннего лица, согласие которого требуется, – допустим, А покупает вещь для В; или непосредственно не касаются его, – например, А изъявляет согласие на обязательство В, состоящего под его попечительством. Если действие совершается в пользу стороннего лица, то согласие его иногда высказывается предварительно, до совершения действия; тогда лицо, совершающее действие, действует уже по полномочию, по доверенности стороннего лица, так что случай этот не представляет ничего особенного.
Примечания:
[357] Ст. 220–222.
[358] Ст. 37, 38.
[359] Ст. 133.
[360] Ст. 626, 638.
[361] У. н., ст. 1688, 1689.
[362] Ст. 1518.
[363] Ст. 701.
[364] (Это видно уже из того, что вместо отмененных ст. 704–706 сделаны ссылки не на ст. 1688 и 1689, а на ст. 1690–1698 У. н. – А. Г.)
[365] В малоразвитом общественном быту, чтобы упрочить улетучивающееся устное объявление воли, обращаются к другим средствам: например, употребляют знаки, так называемые бирки, или выражают волю постановлением каких-либо знаков, например, межевых столбов, вырытием ям и т. д.
[366] Ст. 1261.
[367] Не следует смешивать молчания, по которому заключают о воле, с действием, по которому заключают о существовании воли. Например, отец назначает приданое дочери, но молчит насчет брака – принимается, что отец согласен на брак; но все-таки не по молчанию заключают о его согласии, не оно выражает волю, а действие – назначение приданого.
[368] Подробно рассматривается значение молчания как акта объявления воли в римском праве, которое выставляет именно те принадлежности молчания, которые выставлены и нами на основании отдельных случаев, где представляется молчание. Слишком известна формула римского права, определяющая, когда молчание может быть принято за согласие: qui tacet, cum loqui debuit et potuit, consentire videtur.
