Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву: Из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории "хозяйственного права"
Француз Буддей (1467 - 1540), итальянец Альциат (1492 - 1550) и немец Цазий (1461 - 1535) почти в одно и то же время приступают к филологической критике текста пандект и других источников римского права в целях восстановления их первоначального содержания и, как они говорили, устранения разрыва между древним, римским и современным, новым правом, явившегося результатом деятельности предшествующих направлений средневековой юриспруденции. К ним примыкают такие сторонники нового направления, как Готоман, Балдуин, Дуарен, Куяций, Донелл и другие юристы XV - XVI вв., которых обычно именуют юристами-гуманистами, а школу, ими образованную, - французской школой ввиду особенно широкого распространения этого течения во французской юриспруденции.
Внутри этой школы существовали известные оттенки и направления. Так, если Коннан (1508 - 1551) и Дуарен (1509 - 1559) работали преимущественно над систематизацией источников римского права, то Балдуин основное внимание уделял выявлению подлинного текста последних, считая наиболее надежным средством разрешения этой задачи установление связи между наукой юридической и наукой исторической. С другой стороны, Готоман, который в своем <Антитрибониане> подвергает критике Уложение Юстиниана с той же целью освобождения текстов римских юристов от более поздних наслоений, считает вместе с тем, что римское право есть продукт жизни римского общества и что оно не может поэтому во всех своих частях соответствовать условиям жизни общества современного. Таким образом, наряду с безоговорочным преклонением перед римскими текстами мы встречаемся также с критическим отношением к ним со стороны некоторых гуманистов, доходивших иногда, как это сделал, в частности, Готоман, до требования о создании нового Уложения, в которое были бы включены не только сохранившие свое значение элементы римского права, но и новые положительные выводы его критиков, а также новые правоположения, зафиксированные в действующем местном законодательстве.
Несколько менее решительную, чем Готоман, но все же достаточно критическую позицию по отношению к римскому праву занимал один из наиболее видных представителей французской школы - Донелл (1527 - 1591). Он считал, что римские законы могут получить различное применение в различных исторических условиях, и поэтому, по мнению Донелла, задача юриспруденции состоит не только в экзегетическом исследовании римских текстов, но прежде всего в извлечении из них общих принципов, под которые можно было бы подвести отдельные конкретные исторические частности. Эти общие принципы, по замыслу Донелла, должны были сыграть решающую роль в деле систематизации римских источников, поскольку они способствуют отделению разнородных и соединению однородных фактов, а также изучению целого как средства более полного познания частного. Усматривая основной порок экзегезы в увлечении частностями, Донелл предлагает для воссоздания римского права как единого целого привести его в определенную систему, основанную не на трехчленном делении Институций Гая, которое, по его мнению, противоречит действительности, а на полном соответствии <природе и связи вещей>. При этом каждый факт, заимствованный из римского права и включенный в эту систему, как полагал Донелл, не должен рассматриваться в качестве непреложного авторитета, а подлежит оценке с точки зрения целей положительного права и гармонии между его отдельными частями.
В противоположность Донеллу, его современник Куяций (1522 - 1590), посвятивший всю свою деятельность изучению римских текстов, в особенности сочинений Ульпиана, Павла и Папиниана, рассматривал римское право как непреложный авторитет, следуя его положениям не только в анализе отдельных правовых институтов, но и в общих высказываниях, касавшихся понятия права и справедливости, науки права и ее составных частей и т. д. Однако римское право не составляло исключительного предмета изучения французских гуманистов. Многие из них, в особенности Карон и Пакье, большое внимание уделяли каноническому и французскому обычному праву. Впоследствии происходит известное разделение французских юристов на сторонников местного обычного (Дюмулен) и писаного римского (Потье) права. Как известно, оба эти течения оказали значительное влияние на составителей французского гражданского кодекса 1804 года.
Вслед за Францией, в конце XVI и в начале XVII в. новое направление приобретает весьма широкое распространение в голландской юриспруденции, в которой намечаются те же основные течения, что и в среде французских гуманистов. Так, если Винний (1588 - 1567) в основном следует идеям Донелла, стремясь лишь к усовершенствованию его критического метода, то такие более поздние голландские гуманисты, как Нодт, Скюльтинг и Бенкерсгук, были сторонниками Куяция, применяя преимущественно метод экзегетический.
В немецкой юриспруденции известное оживление намечается лишь в XVII в., когда римское право было официально признано действующим правом Германии. Основное внимание немецкой юриспруденции уделялось систематизации источников римского права с включением в эту систему элементов канонического и местного германского права. В противоположность системе Институций Гая с ее подразделением правовых норм на три раздела - вещи, лица, иски - немецкие юристы разрабатывают так называемую пандектную систему, в которой выделяются четыре раздела - вещное право, обязательственное, семенное и наследственное право, следующие за Общей частью, где сосредоточены нормы, имеющие отношение к каждому из этих разделов. Общая часть впервые появляется в сочинении Неттельбладта и превращается затем в необходимый элемент как любого немецкого курса пандект, так и самой пандектной системы. На необходимости обобщений правового материала настаивает также Гейнекций, который, критикуя своих предшественников за увлечение частностями, считал вместе с тем, что правовые обобщения лишь тогда станут достоянием юридической науки, когда метод доказывания при помощи аксиом и теорем, т. е. математический метод, столь характерный для рационалистической философии, приобретет решающее и основное значение в юриспруденции.
Идеалистические и
рационалистские веяния философии Вольфа и Лейбница проникают, таким образом, в
немецкую юриспруденцию. Но вместе с тем уже в этот период в ней намечаются
тенденции к образованию нового, одного из наиболее реакционных направлений
буржуазной юридической теории - исторической школы права, провозвестником которой
был Гофакер, рассматривавший в своих
Придя на смену школе естественного права, историческая школа явилась первой и, пожалуй, наиболее сильной для своего времени формой реакции немецкой юриспруденции на французскую революцию и учения ее идеологов в области философии права. В то же время концепции этой школы могут и должны рассматриваться не как чисто немецкое явление, но и в качестве логически и исторически необходимого этапа по пути реакционного преобразования буржуазной юриспруденции в целом, после того как экономическое господство буржуазии было утверждено и закреплено установлением ее политического господства.
2. Переходя от общей характеристики цивилистической доктрины феодализма к рассмотрению ее конкретного содержания, необходимо сразу же отметить, что центральное место в этой доктрине занимала разработка трех цивилистических проблем - правосубъектности, права собственности и договора. Однако специфика феодальных отношений предопределила не только своеобразие решения перечисленных проблем, но и различную степень интенсивности изучения каждой из них. При этом нужно учитывать, что проблема правосубъектности в своем разрешении в условиях феодализма как экономически, так и юридически предопределялась соответствующим решением проблемы феодальной собственности на землю, поскольку на ней базировались феодальные социальные связи, выступавшие либо как отношения власти и подчинения внутри господствующего класса, либо как отношения власти и порабощения между господствующим и угнетенным классом. Правовое положение каждого отдельного члена господствующего класса непосредственно вытекало из его отношения к земле в качестве ее верховного или подчиненного собственника, а в соответствии с этим и его место в феодальной иерархической системе выступало как место сеньора или вассала, сеньора верховного или сеньора, который сам является вассалом, вассала, замыкающего иерархическую лестницу, или вассала, который сам является сеньором. Отношение к земле определяло одновременно и частноправовое, и публичноправовое положение каждого отдельного феодала и помещика, его отношение как к другим представителям господствующего класса, так и к подвластным ему крепостным крестьянам.
Что же касается крестьян, то и в юридическом, и в экономическом отношении они не представляли собой однородной массы. В различные исторические периоды, а в различных странах даже на одном и том же историческом этапе крепостная зависимость достигала иногда такой силы, что стиралась всякая грань между крепостным и рабом, как и, с другой стороны, незначительная прослойка крестьян почти всегда сохраняла положение свободных собственников[55]. Вполне естественно поэтому, что феодальная юриспруденция в отличие от римских юристов, рассматривавших правовое положение рабов вообще, не могла стремиться к разработке общей формулы, в равной мере применимой ко всем этим различным крестьянским прослойкам. В отношении тех крепостных, положение которых ничем по существу не отличалось от положения рабов, вполне пригодными оказывались нормы римского права, низводившие рабов до уровня вещей. Столь же приемлемыми для определения правового положения свободных крестьян-собственников могли быть признаны общие нормы римского права, касающиеся взаимных отношений между свободными участниками частного оборота. И только для определения правового положения наиболее значительной массы крепостных крестьян, право неполной собственности в отношении которых принадлежало феодалам и помещикам, необходимо было выработать новые правовые нормы.
Но разработка последних предполагала не столько определение правового статуса самих крепостных, сколько закрепление юридических отношений, связанных с феодальной земельной собственностью. Как указывал А. В. Венедиктов, <три основных признака являются определяющими для отграничения того круга непосредственных производителей, которые могут быть подведены под понятие крепостного крестьянина в широком смысле: 1) наделение крестьянина средствами производства вообще и землею в частности, 2) его прикрепление к земле, 3) личная зависимость крестьянина от помещика, прямая власть последнего над его личностью>[56]. Но все эти признаки прямо или косвенно связаны с феодальной собственностью на землю: два первых признака непосредственно охватываются отношениями феодальной земельной собственности и прямо включаются в них, а последний, третий признак вытекает из этих отношений, поскольку на них основывается власть феодала над личностью крепостного, наделенного землей и закрепленного за нею.
Неудивительно поэтому, что средневековые юристы, затратившие столько труда для теоретического объяснения феодальной земельной собственности, почти не уделяли внимания правовому положению крепостных. В той незначительной мере, в какой они могли выступать в обороте в эпоху отработочной или продуктовой ренты или даже при более широком их участии в обороте в эпоху денежной ренты, крепостные не представляли ничего специфического для юриста, поскольку они являлись для него в этой связи такою же абстрактной фигурой собственника отчуждавшихся ими продуктов, как и любые другие собственники. В качестве объектов неполной собственности феодалов и помещиков они не могли быть предметом специального изучения ввиду производного характера этих отношений от феодальной земельной собственности. Последняя, следовательно, являлась в некотором смысле универсальной проблемой феодальной юриспруденции, включавшей в себя также и проблему правосубъектности.
Иначе обстояло дело со второй группой субъектов прав - со средневековыми корпорациями, правосубъектность которых вызывала немало споров и разногласий у юристов этого времени. Притязавшие на значение самостоятельной юридической личности, средневековые торговые корпорации, как правило, ни в какой связи с земельной собственностью не находились. Поэтому вопрос об их правосубъектности представлял собою самостоятельную проблему, разрешение которой, не вытекавшее непосредственно из того или иного решения вопроса о юридической природе феодальной земельной собственности, оказывалось тем более затруднительным для средневековой юриспруденции, что она должна была здесь идти по пути, не проторенному римскими юристами, в творчестве которых идея юридического лица не получила и исторически не могла получить сколько-нибудь значительного развития.
Первой исторической попыткой теоретического обобщения понятия юридического лица явилась выдвинутая в средине века теория фикции, которая в течение многих столетий не сходила со страниц юридической литературы и, получив особенно широкое распространение в XIX в., является и в настоящее время одной из ходовых концепций современной буржуазной цивилистики. Конкретной исторической моделью для конструирования этой теории послужила средневековая корпорация.
Юридическое понятие корпорации впервые возникает в учениях глоссаторов, которые исходя из выдвинутого римскими юристами положения о том, что все принадлежащее корпорации не принадлежит ее отдельным членам (quod universitatis est, non est singulorum), пришли к выводу о необходимости исключения из понятия корпорации всякого представления об индивидах, поскольку корпорация сама по себе есть нечто целое, самостоятельное и индивидуальное. К тем же выводам, но уже под влиянием римскоправовых представлений об учреждениях, приходят и канонисты, признавшие самостоятельность и индивидуальность корпорации на том основании, что соответственно учениям римских юристов учреждение есть некое целевое предназначение, не стоящее ни в какой зависимости от отдельных личностей, а следовательно, и корпорация согласно выводам канонистов должна обладать теми же особенностями и свойствами.
Таким образом, и в представлении глоссаторов, и в представлении канонистов корпорации выступали в качестве самостоятельных лиц, в качестве самостоятельных субъектов права. Но признание самостоятельной личности за корпорацией озадачивало прежде всего средневековую религию, которая должна была определить свое отношение к этим вновь возникшим лицам, выявить возможность подчинения их церкви, а также возможность их отлучения от церкви в случае неповиновения. Отвечая на последний вопрос в своей речи на Лионском соборе в 1245 году, папа Иннокентий IV заявил, что всякое отлучение распространяется на душу и совесть и что поэтому не могут быть отлучаемы от церкви корпорации, у которых нет ни души, ни совести, ни воли, ни сознания и которые являются лишь отвлеченными понятиями (nomen intellectuale), правовыми наименованиями (nominа sunt juris), фиктивными лицами (persona ficta). В такой чисто теологической оболочке и по такому чисто религиозному поводу была впервые сформулирована фикционная концепция, имевшая, однако, несмотря на ее кажущийся отвлеченный характер, большое практическое значение для своего времени. Это значение, конечно, не исчерпывается вопросом об отлучении, но и связано прежде всего с тем, что фикционная концепция ставит серьезные преграды на пути свободного образования корпораций, поскольку в качестве нереальных лиц, в качестве фикций, которые persona vice fungitur, они ставятся в прямую зависимость от государственной власти, могущей признать за ними правосубъектность или отказать в этом признании.
Теория фикции получает поддержку со стороны не только средневековых юристов, но и средневековых философов-номиналистов, которые, отрицая реальность универсалий вообще, считали, что фикцией, ноуменом являются также и корпорации. Правда, сторонники противоположного средневекового философского направления, философы-реалисты, отрицавшие действительность единичного и признававшие реальным только общее, универсальное, пытались доказать, что такою же реальностью обладает юридическая личность корпорации. Однако, несмотря на прева-лирующее значение реалистов как наиболее последовательных идеалистов, они не могли, отстаивая эти взгляды на юридическую личность корпорации, рассчитывать на поддержку со стороны юристов, поскольку фикционная теория в гораздо большей степени соответствовала интересам феодального государства, чем ее антипод.
Теория фикции окончательно утверждается в феодальной юриспруденции, и в эпоху постглоссаторов термин persona ficta в применении к учреждениям и корпорациям употребляется уже как нечто само собою разумеющееся. Но постглоссаторы идут дальше своих предшественников, пытаясь воспользоваться понятием фикции для решения некоторых практических юридических вопросов, среди которых особенно важное значение имеет вопрос о правах членов корпорации на принадлежащее ей имущество. Трудности, встретившиеся на пути разрешения этого вопроса, заключались в том, что если субъектом права является сама корпорация, то она и должна быть признана собственником соответствующего имущества; но остановиться только на этом тезисе - значило бы лишить всяких прав лиц, входящих в состав корпорации в качестве ее членов. Пользуясь понятием фикции, Бартол предложил решение, которое удовлетворяло как признанию правосубъектности за самой корпорацией, так и защите интересов ее отдельных членов. В корпорации, по мнению Бартола, имеются две группы субъектов прав - сама корпорация как субъект фиктивный и ее отдельные члены как субъекты реальные, поэтому и правомочия в отношении находящегося у нее имущества принадлежат обеим группам субъектов: корпорация выступает в качестве верховного собственника этого имущества, а его подчиненными собственниками являются члены корпорации[57]. Таким образом, Бартол по существу формулирует в применении к имуществу корпораций теорию разделенной собственности, являвшуюся господствующей в средневековой юриспруденции не столько потому, что тем самым обосновывались правомочия членов корпорации и самой корпорации на принадлежащее им имущество, сколько потому, что эта теория наиболее удачно с точки зрения господствующего класса отстаивала и укрепляла позиции последнего в решающей области феодальных общественных отношений, связанных с феодальной земельной собственностью.
Особые трудности, которые представляла для средневековых юристов проблема феодальной земельной собственности, заключались в следующем. Реальные общественные отношения складывались так, что правомочия в отношении одного и того же земельного массива принадлежали по крайней мере двум, а в подавляющем большинстве случаев - целой серии представителей господствующего класса, из числа которых лицо, стоявшее на самой низкой ступени феодальной иерархической лестницы, являлось фактическим обладателем земли, а следовательно, и крестьян, прикрепленных к ней. Но в то же время, получив землю от своего сеньора, он не только был обязан перед ним личными повинностями, но и ограничивался в праве распоряжения землей, точно так же, как и его сеньор не имел этого права в полном объеме. На этой взаимной зависимости различных представителей господствующего класса в области земельных отношений базировалась их взаимная военная и политическая зависимость, а права на землю, которыми обладал каждый из них, определяли собою объем, характер и содержание их военной и политической власти - власти в отношении подчиненных им вассалов, власти в отношении порабощенных ими крепостных. Именно поэтому средневековые юристы должны были теоретически обосновать не только право феодальной земельной собственности вообще, но и правомочия отдельных феодалов и помещиков в отношении одного и того же земельного массива, причем речь могла идти не о распределении между ними отдельных элементов собственности, а о признании права земельной собственности за каждым из них, ибо только при таком условии теоретически и фактически можно было признать за каждым из них соответствующую сферу власти и в области военной, и в области политической. Однако удовлетворительному разрешению этого вопроса препятствовали юридические понятия и конструкции римского права, поскольку признание права собственности на один и тот же земельный массив за несколькими лицами вступало в коллизию с выдвинутым ими принципом единства и нераздельности собственности. Пренебрегать этим принципом не могли такие ярые поклонники римского права, какими были средневековые юристы. Поэтому свою концепцию права собственности они создают путем соответствующего преобразования и видоизменения категорий римского права.
Примечания:
[55] А. В. Венедиктов. Государственная
социалистическая собственность. М. - Л., Изд-во АН СССР, 1949, стр. 97 - 98.
[56] Там же, стр. 190.
[57] См.: Н. Л. Дювернуа. Чтения по
гражданскому праву. Вып. 2, СПб., 1908, 1, стр. 437; С. Н. Братусь. Юридическое лицо в советском
гражданском праве. М., 1947, стр. 73 - 74
