Энгельман И.Е. О давности по русскому гражданскому праву: историко-догматическое исследование
Таким образом, давность по русскому законодательству есть способ потери прав чрез посредство неосуществления их в форме иска в течение определенного времени. За таким определением возникает вопрос о судьбе права, потерянного одним лицом по давности. Он разрешается весьма легко в отношении к обязательственным правам, потому что с потерей такого права оно уничтожается. Затруднения могут представиться только по вопросу о судьбе вещных прав, утраченных субъектом. И здесь, впрочем, понятно, что потерянное право в чужой вещи возвращается к собственнику ее. точно так же если потеряно право на признание наследником, то лица, вступившие во владение наследством по закону или по завещанию, остаются в обладании им на этих основаниях. Но если собственник потерял свой иск и право против юридического владельца или же против фактического представителя сервитута, то спрашивается, на кого, каким образом и по каким основаниям перейдет утраченное одним лицом право собственности или известная часть этого права, могущая составить содержание сервитута? Этого вопроса мы коснулись уже в предыдущей статье; теперь же находим нелишним войти в некоторые подробности его.
Автор высказывается об этом предмете не совсем ясно. Мы уже видели, что в доказательство искового, неприобретательного характера нашей давности владения он толкует ст. 533 Законов Гражданских в том смысле, что <чрез давность иска о праве собственности владелец приобретает отвод (Exception), охраняющий его против иска собственника, отношение же его к земле остается владением (это говорит и профессор Куницын, но не извлекает из этого положения следующих выводов)[47]. Чрез предъявление отвода и признание его судом констатируется, что собственник потерял свой иск и, таким образом, право его уничтожилось. Вследствие того превращается владение эксципиента в собственность>. Мысль о посредстве судебного решения между исполнением срока вотчинного иска и превращением давностного владения в право собственности здесь только брошена автором и затем осталась не развитой. В другом месте он отказывается рассматривать, насколько можно считать судебное решение способом приобретения права собственности, потому что это, говорит он, завлекло бы нас далеко в сторону от нашего предмета. Еще в другом месте он высказывает такую мысль, что в понятии об исковой давности заключается не только тот признак, что ею погашается иск, но и тот, что вследствие этого погашения приобретается право, и притом так, что приобретение права основывается единственно на пропущении искового срока прежним собственником; приобретение совершается в пользу того лица, против коего или против юридических преемников коего собственник потерял свой иск по давности. Из понятия об исковой давности это положение вытекает само собой. В соответствие этой мысли, говоря о действии давности в последней главе своего сочинения, он уже не различает отношения давностного владельца к вещи до судебного решения и после него, а напротив, о посредстве судебного решения совсем не упоминает. По выраженному им здесь мнению, когда вместе с иском собственника уничтожилось и его право собственности, то последнее переходит вследствие того к лицу, против которого он не осуществил иска в течение давностного срока, так что владение этого лица превращается в право собственности.
Последнее положение напоминает нам альтернативу Пухты из его институций. Если бы право собственности уничтожилось вследствие исковой давности, то можно было бы допустить одно из двух: или, говорит Пухта, право собственности переходит к владельцу, тогда исковая давность перестает быть исковой и становится приобретательной, или замещающей (Ersitzung); или мы захотим выдержать понятие исковой давности, и тогда следствием потери права собственности на стороне управомоченного к иску лица было бы то, что вещь стала бы бесхозяйной; а так как и в этом случае она перешла бы в право собственности владельца чрез occupatio, то и здесь было бы бессмысленно различать давность исковую от приобретательной[48]. Очевидно, в самом деле, что этот приобретательный элемент противоречит идее чисто исковой давности, по которой вследствие истечения искового срока может быть приобретена эксципиентом только выгода, а не материальное право, ни вещное, ни обязательственное. Эксципиент освобождается этим путем от обязательства или обеспечивается от процессуального преследования или притязаний управомоченного к иску лица, но и только. Все это может быть выгодно для него, но ни в чем этом нет приобретения материального права. Таков тип исковой давности по классическому и пандектному праву[49].
Однако, нам кажется, нельзя согласиться безусловно с мнением Пухты, что по внесении упомянутого приобретательного элемента в институт исковой давности не имело бы уже никакого смысла различение этого института от давности приобретательной. Не следует упускать из виду, что та и другая давность образуют собой каждая совершенно отдельное, замкнутое в себе учреждение не только с различными последствиями, но и с разными, даже противоположными предположениями и условиями, так что примесь приобретательного элемента в определения о последствиях исковой давности не влечет за собой слияния этих институтов и в других отношениях. Сам этот элемент может явиться необходимым логическим последствием искового строя давности.
В римском праве, а затем и в развившихся под его влиянием правовых системах логическая последовательность и чистота института исковой давности основались преимущественно на точном разграничении права от его осуществления в иске, при пособии могущественной теории, поддерживавшей и направлявшей законодательную и судебную практику Рима, и под влиянием консервативного характера юриспруденции, стремившейся сохранить в чистоте и оберегавшей от чуждых примесей приобретательную давность, унаследованную от древнего juris civilis. Вследствие такого разграничения материальной стороны права от процессуальной исковая давность римской системы погашала только иск, не касаясь существа права, насколько оно может иметь силу вне исковой формы осуществления. Отсюда же необходимо вытекало и то защищаемое теперь наукой последствие, что эксципиент давностью не приобретает права материального, а только отвод против иска.
Положение дела совершенно изменяется, если давностью иска уничтожаются самые права. Этот результат есть первый нелогический шаг, скачок в системе исковой давности, а за первым таким шагом уже по необходимости и логически следуют другие в направлении, противном чистоте института. В самом деле, из положения об уничтожении прав пропущением искового срока возможен только двоякий исход: или право собственности на потерянное прежним хозяином имущество переходит к лицу государства (в соответствие бесхозяйному состоянию вещи по началам римского права), или оно совершенно уничтожается и вследствие того вещь подпадает фактическим путем юридическому, исключительному обладанию давностного владельца. Но переход права собственности к государству есть совершенно бессодержательное, пустое предположение; он ровно ничего не основывает для государства, потому что вещь, находящаяся в обладании давностного владельца и его преемников[50], ни в каком случае не может перейти в собственность государства на основании права, унаследованного им от потерявшего иск собственника, а перейдет разве на основании и прежде принадлежавшего государству права верховной собственности. С этим последним правом совершенно сливается то, которое наследовано государством от означенного лица, не имея ни малейшего самостоятельного содержания. Таким образом, при этом предположении в результате оказывается, что против права верховой собственности стоит, по истечении искового срока, отношение давностного владельца к вещи, на которую никто другой не имеет права частной собственности. Какое же будет это отношение?
До судебного признания его называет г. Энгельман владением, защищаемым посредством давностного отвода. С этим названием и должно согласиться, но не упуская из виду того, что отношение это стоит уже не против права частной собственности, которое совершенно уничтожилось пропущением искового срока. Владением оно может быть названо потому, что на нем не видно его правомерности или неправомерности. В основании его лежат такие обстоятельства, которые до судебного признания не имеют достоверности, а вследствие того и самое отношение представляется лишь фактическим осуществлением права собственности, или, как выражается наше законодательство, владением в виде собственности. Применительно к вещам движимым это отношение прямо предполагается правом собственности, на основании ст. 534 Законов Гражданских, по которой движимые имущества почитаются собственностью того, кто ими владеет, доколе противное не будет доказано, т.е. пока вопрос о давностном отношении не будет разрешен судебным порядком. Точно так же фактическое осуществление сервитута по истечении искового срока предполагается правомерным, пока не возникнет спор и вопрос о давности не будет решен судом. В применении же к недвижимым имуществам, которые переходят в собственность не иначе как или путем наследования, или чрез какое-либо укрепление, отношение владельца к вещи до укрепления имущества в частную принадлежность по судебному решению не только не имеет за себя предположения о праве собственности, но, напротив, характеризуя право это в применении к недвижимостям как право укрепленное, основанное на укреплении и т.п., законодательство высказывает мысль о противоречии не основанного на законном акте давностного владения с понятием о праве собственности. От всех без исключения владельцев с 1825 года, не имеющих на имущество законных актов укрепления, оно требует, чтобы они приобрели то имение крепостным порядком, уплатив крепостные пошлины по роду приобретения и по цене, которой оное стоило во время фактического приобретения, под опасением штрафа за незаконное владение в случае несовершения крепостного акта в течение 3-летнего срока (ст. 396, примеч. 1 и 4, т. V, Уст. о Пошл.).
Так как укрепление давностного владения может последовать только по суду, то до судебного признания отношение владельца к имению, в противоположность праву укрепленному, по справедливости должно быть названо лишь владением в виде собственности.
Однако такой характер отношения обусловливается, как замечено выше, единственно недостоверностью тех обстоятельств, которые основывают по надлежащем удостоверении право собственности, превращая давностное владение в право. Совокупность этих обстоятельств сводится к истечению искового срока. В этот момент уничтожается право собственности прежнего вотчинника, и затем отношению давностного владельца к вещи не противостоит уже никакое чужое право частной собственности. Следовательно, отношение это не может быть обсуждаемо по началам того юридического владения, характеристические особенности которого вытекают из совместного существования его с правом собственности на тот же объект в другом лице. Таким образом, если право собственности на вещь принадлежит другому, то и вещный иск о таком праве принадлежит тому же лицу, юридический же владелец может иметь только право отвода против этого иска и, кроме того, иск о восстановлении нарушенного владения. При исключительности же прав владельца на вещь, очевидно, против него нет никакого вотчинного иска, а, напротив, он сам может отыскивать вещь из всякого чужого неправильного владения именно потому, что другие лица не имеют никакого права на эту вещь. Точно так же если это исключительное владение в силу самого закона превращается посредством судебного признания в право собственности, то нет причины к тому, чтобы владелец по истечении искового срока обязан был выжидать предъявления иска для предъявления отвода, а, напротив, само законодательство, требуя укрепления владения по недвижимым имуществам в определенный срок, тем самым дает давностному владельцу право просить суд от своего лица непосредственно о признании его владения на основании давности правом собственности.
Таким образом, оказывается, что если даже не допускать приобретения права собственности давностным владельцем в момент истечения искового срока, то и тогда при анализе отношения его к вещи по уничтожении права собственности на стороне вотчинника необходимо прийти к заключению, что это отношение по своему существу есть не что иное, как неукрепленное право собственности, и разве в этом смысле, в противоположность праву, законно укрепленному, может быть названо владением в виде собственности. Укрепление его совершается чрез посредство судебного решения.
Из положения об уничтожении права собственности пропущением срока вотчинного иска необходимо и логически вытекает, таким образом, приобретение этого права на стороне давностного владельца. Это приобретение не есть непосредственный результат давностного продолжения владения, потому что владение само по себе не имеет таких качеств, которые превратили бы его в право собственности (владение может быть недобросовестно и даже преступно). Превращение его есть последствие наступления искового срока и потери права собственности на стороне прежнего вотчинника и совершается путем фактическим в самый момент истечения искового срока, признание же и укрепление его производятся по судебному решению.
Мысль о посредстве судебного решения для превращения давностного владения в право собственности не может быть проведена далее означенных здесь пределов: суд превращает в право собственности такое владение, которое имеет уже в истечении срока вотчинного иска положительное основание к такому превращению и нуждается лишь в признании достоверности этого основания. Только такое посредство согласно с общим значением и юридической силой судебных решений[51]. Истечение срока вотчинного иска есть тот поворотный пункт, с которого начинается уклонение нашей давности владения от чистоты и логической последовательности института исковой давности, - уклонение, дающее в результате такую силу действия нашей давности, по которой она является в известной степени суррогатом давности приобретательной. Научное понятие об исковой давности, взятое г. Энгельманом за критерий в исследовании постановлений русского законодательства о давности, дает возможность различить и констатировать логическую погрешность, скачок на этом поворотном пункте института давности по русскому праву и выставляет последствия этой погрешности не в качестве достоинств (как думали у нас последователи абстрактного понятия о давности, считавшие постановления о приобретательных последствиях погасительной давности благодетельным восполнением односторонности этого понятия), а, напротив, недостатков нашего права, потому что, изменяя идее исковой давности, они не в состоянии, с другой стороны, заменить собой недостающий в нашей правовой системе институт приобретательной давности.
Кр. М.
Печатается по:
Журнал Министерства юстиции.
1867. N 10 (октябрь; т. XXXIV). С. 133-155.
Н.В. Калачов. О давности по русскому гражданскому праву: По поводу сочинения г. Энгельмана: Die Verjährung nach russischem Privatrecht. Dorpat, 1867 г.
Статья первая
Приветствуя нашу юридическую литературу с приобретением нового дельного сочинения по одному из важнейших и без сомнения труднейших отделов законодательства и практики, мы считаем себя обязанными обратить особенное внимание читателей на этот труд, посвятив рассматриваемому в нем предмету - вопросу о давности по русскому гражданскому праву - ряд статей с целью не столько оценки новой книги г. Энгельмана, сколько для того, чтобы проверить, уяснить себе и читателям и по возможности дополнить имеющимися у нас под рукой данными те теоретические выводы, которыми изобилует лежащее перед нами сочинение и которые, и по нашему мнению, должны быть конечным результатом разработки каждого отдельного предмета из области права. Мы пристаем в настоящем случае к методе автора на том основании, что и по нашему убеждению она лучше всего дает возможность установлять твердые юридические начала, необходимые как в законодательстве, так равно и в судебной практике, нуждающейся, как и всякая разумная деятельность, в положительных точках опоры для сознательного усвоения себе тяжущимися и судьями материала, составляющего предмет права и относящегося к нему спора. Итак, начнем с самой сущности подлежащего нашему рассмотрению предмета: что такое юридическая давность вообще? Как образовалась она в науке и практике и как понимают ее новейшие юристы? И уже затем перейдем к рассмотрению давности собственно по русскому праву. В разрешении означенных вопросов мы последуем за г. Энгельманом, который выполнил эту задачу, как нам кажется, совершенно удовлетворительно, и лишь местами будем дополнять его выводы необходимыми прибавлениями, замечаниями и пояснениями.
В римском праве отвлеченного понятия о давности и соответствующего этому понятию юридического термина не существовало, ибо употребляемое для означения его в литературе слово praescriptio встречается в римских источниках только в смысле возражения против иска на том основании, что он предъявлен по пропущении долгого времени. В каноническом праве этот термин имеет уже более общее значение, но, по мнению Савиньи, оно усвоено ему под влиянием сочинений глоссаторов, следовательно, создано наукой. С тех пор догматики начали употреблять слово praescriptio для означения давности вообще и этой последней стали подыскивать философскую основу. С одной стороны, сочли возможным подводить под давность все права, за исключением лишь некоторых, именно от нее изъятых, а с другой - называть давностью истечение всякого законом или частным произволом определенного срока для действия известного права. Хотя уже с самого начала не все юристы приняли это воззрение, тем не менее в науке выработалось и сделалось почти общим убеждение, что всякие права приобретаются и погашаются давностью. Мнение это в особенности развито и применено к отдельным юридическим отношениям в сочинении Унтергольцнера, исключительно посвященном учению о давности. Позднейшая критика восстала, однако, против теории, возведшей давностное право в столь общее отвлеченное начало. Под влиянием Пухты и Савиньи некоторые из новейших юристов остановились на том воззрении, что не только не всякое право может подлежать действию давности, но что даже там, где она имеет место, ее проявление и осуществление должны быть различаемы соответственно отдельным правам, к которым она применяется.
Примечания:
[47] "Ж. М. Ю.", т. XXII, стр. 54.
[48] Institutionen. 6-е
изд., § 208, стр. 350-351.
[49] Puchta, l. c.; Arndts,
l. c.
[50] Надобно заметить,
что акты общего и частного преемства, совершенные владельцем по истечении
искового срока, если признавать его несобственником, хотя не основывают
права собственности для преемников его в обладании давностным объектом
и в этом смысле недействительны, но они передают означенным лицам ту же
самую власть над имуществом, какую имел в момент отчуждения владелец.
[51] Renaud. Lb. des
Sem. deut. Civilpr., § 158 и сл.
