Энгельман И.Е. О давности по русскому гражданскому праву: историко-догматическое исследование
Сколько нам известно, ни тот ни другой вывод не принимаются в нашей судебной практике. В действительной жизни нашего права отношение давностного владельца к вещи по наступлении срока давности признается уже не владением, а правом собственности, и на этом основании всякого рода сделки давностного владельца, которыми он после означенного момента, хотя бы и без судебного решения или до него, отчуждает свою вещь, считаются действительными и для преемников его основывают право собственности. Можно указать для примера на решение Правительствующего Сената по делу Постникова с Карташевской, где некто Синебрюхов владел более 10 лет чужим участком земли и потом продал его Карташевской. Судебного решения, которое бы посредствовало между давностным владением и актом продажи, не было, и, следовательно, по взгляду г. Энгельмана, земля была для Синебрюхова чужая и продажа ее недействительна. По взгляду же Правительствующего Сената, <земля, при продаже ее, составляла полную собственность Синебрюхова, и по продаже должна принадлежать Карташевской>, потому что владение Синебрюхова чрез продолжение оного в течение установленной законом давности превратилась для него в право собственности на основании ст. 533 Законов Гражданских.
С другой стороны, наша судебная практика полагает, что если с истечением давностного срока владение превращается в силу закона (ст. 533) в право собственности, а иск прежнего хозяина по закону же (ст. 213 т. Х ч. 2) уничтожается и дело предается забвению, то странно было бы ставить вопрос о силе исполнившейся давности владения в зависимость от того, успел или нет прежний собственник вещи разорвать отношение к ней ее нового хозяина. По взгляду нашей практики этот новый хозяин всегда имеет вещный иск о возвращении своей собственности, если имущество захвачено прежним собственником (Сборник решений Правительствующего Сената, т. II, N 162, 311 и др.).
Спрашивается теперь, на чьей же стороне находится верное толкование закона о силе исполнения давностного срока владения?
За толкование, принятое нашей судебной практикой, по-видимому говорит буквальный смысл ст. 533 Законов Гражданских. Статья постановляет, что владение превращается в право собственности. Не сказано, что суд превращает владение в право. Закон, следовательно, не ставит судебного решения условием возникновения права собственности из владения. Затем статья говорит, что владение превращается в право, когда оно продолжится в течение установленной законом давности. Сказано: когда, - следовательно, дальнейшая фраза определяет время превращения. Не говорится, что владение превращается в право, когда последовало судебное решение на основании давности владения. Момент превращения наступает, когда владение продолжится в течение давностного срока, т.е. совпадает с последним моментом этого срока. Таким образом, из буквального смысла статьи можно вывести заключение, что спокойное, бесспорное и непрерывное владение в виде собственности превращается без посредства суда в право собственности в тот самый момент, когда исполнится установленная законом давность, в течение которой продолжалось это владение. Другими словами, давность владения непосредственно, в силу закона, ведет к приобретению права собственности или служит способом этого приобретения.
Такое толкование, по-видимому, подтверждается еще и происхождением означенной статьи, которая, очевидно, взята из постановлений французского законодательства о приобретательной давности, потому что здесь мы встречаем статью почти буквально такую же, как эта. Именно, в ст. 2229 Code Napoléon постановлено: pour pouvoir prescrire il faut une possession continueet non interrompue, paisible: et à titre de propriétaire. Можно думать, что узаконение о приобретательной давности, хотя и перенесено в систему нашего законодательства, дотоле (именно до издания Свода Законов) знавшего только исковую давность, удержало, однако, свой характер, а потому и должно быть изъясняемо по началам давности приобретательной[39].
Толкование г. Энгельмана держится на аналогии, а потому он и недолго останавливается на этой статье, замечая только, что в ней употреблено выражение <превращается>, тогда как о непосредственном установлении права собственности известными способами закон говорит, что право <приобретается>. Если бы давность признавалась в законе способом приобретения права собственности, то она была бы причислена к другим способам приобретения там, где они все перечисляются (ст. 699, примеч., Зак. Гражд.); однако закон этого не сделал, следовательно, он не признает ее таким способом приобретения. Против правильности этого вывода возражают[40], что перечнем способов приобретения в примеч. к ст. 699 не исчерпываются все случаи возникновения права собственности, именно: не упоминается ни о находке, ни о ловле диких животных, ни о военной добыче. Автор доказывает, что пропуск этих случаев сделан намеренно, потому что по русскому праву посредством ловли диких животных не приобретается право собственности (дикие животные принадлежат по закону владельцу того леса или земли, где они находятся); военная добыча выпущена в означенном перечне потому, что законы о военных добычах, по прямому указанию примеч. к ст. 410 ч. 1 т. Х, принадлежат не к системе гражданских законов, а к уставам военным; что касается находки, то важнейший случай ее - отыскание клада, не может быть признаваем способом приобретения права собственности, потому что клад принадлежит владельцу земли (ст. 430 ч. 1 т. Х); закон даже ни разу не упоминает о праве нашедшего клад лица на вознаграждение со стороны собственника; обыкновенная же находка влечет непосредственно за собой лишь право на вознаграждение, право требования, а не право собственности; только когда хозяин вещи не открыт, превращается право на вознаграждение в право собственности. То же выражение употреблено и при давности: давность владения превращается в право собственности. По вышеизложенному можно думать, что это необычное выражение употреблено намеренно, для означения того, что владение эксципиента не становится правом собственности непосредственно чрез истечение срока иску о праве собственности, а только по признании судом давностного отвода и на основании судебного решения об уничтожении иска собственника превращается в право собственности. Как при находке, так и здесь мы имеем дело не с способами приобретения собственности в точном смысле слова, а только с обстоятельствами, за коими может последовать приобретение права собственности при известных условиях.
Присовокупим к этому, что буквальное толкование ст. 533 в действительности не совсем согласно с буквой закона. В статье говорится только, что владение превращается, но не сказано: само ли собой оно превращается или кем-либо или чем-нибудь превращается. Между тем без этого прибавления означенная фраза не говорит ни за непосредственное превращение владения в право, как утверждает буквальное толкование, ни за превращение действием суда, как доказывает автор; сама по себе она может быть понята и истолкована в ту и другую сторону. Без каких-либо других, сторонних этой статье оснований нельзя присоединить к словам <владение превращается> ни того ограничения, что оно превращается без посредства суда, ни того, что превращение совершается чрез посредство судебного решения.
Первую прибавку основывают, как мы видели выше, на происхождении этой статьи. Действительно, ввиду той роли, какую вообще играл французский кодекс гражданского права при редакции нашего Свода Законов Гражданских, трудно отрицать составление ст. 533 по образцу ст. 2229 Code civil. Но не следует упускать из виду и того, что редакция Свода несколько изменила этот образец, применив его к другим постановлениям русского законодательства о давности. Именно: она выпустила из французской статьи некоторые атрибуты давностного владения, которые не гармонировали с системой наших законов о давности, например, то, что давностное владение должно быть публично и недвусмысленно, и кроме того, наименование владения постоянным заменила названием бесспорного. Эта замена составляет особенно важное обстоятельство для правильного толкования ст. 533. Очевидно, что фраза <постоянное владение> определяет его в области внепроцессуальной, тогда как название владения бесспорным указывает лишь на отсутствие нарушений владения предъявлением судебного спора. Предикат бесспорности ставит ст. 533 в связь с другими статьями Свода, в которых определяется понятие о бесспорности владения, именно со ст. 557-559 Законов Гражданских. Здесь же постановляется, что притязания посторонних лиц на имущество тогда только делают владение спорным, когда поступили в судебные места не только явочные, но и исковые прошения. Следовательно, на фактические нарушения покоя давностного владения не обращается внимания. Это обстоятельство, как справедливо замечает автор, положительно доказывает не приобретательный, а исковой характер нашей давности владения. Отсюда же следует, что и обсуждать ст. 533 по началам давности приобретательной, вследствие предполагаемого заимствования ее из французских постановлений о давности этого рода, нет достаточного основания.
Кроме того, если обсуждать нашу давность владения как приобретательную, то какую же давность по русскому праву будем мы считать после того давностью исков о праве собственности? Если счесть давность владения приобретательной, то необходимо допустить затем одно из двух: или что русское законодательство совсем не знает давности исков о праве собственности, или что наша давность владения есть и исковая, и приобретательная. Первое предположение шло бы вразрез всем постановлениям и определениям о давности нашего законодательства; второе же привело бы непременно к доктрине о давности приобретательной и погасительной как двух сторонах одного общего понятия, или, что то же, к смешению существенно различных между собой давностей.
В доказательство приобретательного характера давности владения ссылаются, как мы видели, на определение ст. 533 о времени или моменте превращения давностного владения в право собственности. Владение превращается в право, когда оно продолжится в течение установленной законом давности. Можно в самом деле думать, что кем бы или чем бы ни производилось превращение владения, действием ли суда или силой закона, во всяком случае оно падает на момент исполнения установленной законом давности. Если и допустить вместе с г. Энгельманом посредство судебного решения, то ввиду ст. 533 возникает еще вопрос: с какого же момента приобретается владельцем право собственности? Нужно ли судебное решение только для признания превращения владения в право за факт, уже совершившийся в момент исполнения давностного срока, или судебным решением основывается право собственности на будущее время, как право, не существовавшее до решения? Сила судебного решения не ретрагируется ли к моменту наступления давностного срока владения?
Нам кажется, что внимательное рассмотрение конструкции ст. 533 не может убедить в том, что момент приобретения права собственности непременно должен совпадать с моментом исполнения давностного срока. Законодатель определяет здесь лишь крайний предел продолжения владения, ранее которого не может последовать превращение его в право собственности; но не говорит ни слова о том, что такое превращение может последовать не позднее означенного предела. В особенности здесь не выражено мысли о ретракции судебного решения; в отношении к моменту превращения движение законодательной мысли, очевидно, исходит от момента предыдущего, а не последующего. Иначе бы глагол <продолжится> не был употреблен в будущем времени. С другой стороны, в статье говорится: когда продолжится, а не если продолжится. Как ни незначительно различие между этими частицами, но обстоятельственное наречие когда скорее подтверждает взгляд г. Энгельмана, по которому статья говорит только об обстоятельствах, за коими может последовать превращение владения в право собственности, а не упоминает о таких условиях, которые непосредственно влекут за собой приобретение права собственности.
В нашей давности владения нет существенных принадлежностей давности приобретательной. Например, уже одно то обстоятельство, что закон не требует добросовестности давностного владельца, свидетельствует самым решительным образом о том, что давность владения есть исковая, а не приобретательная. Наши юристы согласно допускают отсутствие этого требования, но не придают ему решительного значения в вопросе о характере давности. Выше мы старались разъяснить, что добросовестность владения принадлежит к существу института приобретательной давности. Закон не может усмотреть в природе правонарушения таких свойств, по которым бы оно само собой становилось правом чрез истечение известного времени, не может постановить, чтобы воровство-мошенничество, укрывшееся в продолжение давности от судебного преследования, влекло за собой по самой природе своей и непосредственно, в силу закона, право собственности. Возникновение этого права из незаконного владения может быть лишь последствием исковой давности с абсолютным характером этого института, при котором судебное решение совершенно уничтожает все права прежнего собственника на потерянное по давности имущество. В таком смысле происхождение этого права из незаконного источника существует лишь фактически; с юридической же точки зрения оно истекает из судебного решения, которое и в других случаях может вести к основанию конкретных прав. Источником и основанием права здесь служит auctoritas rei judicatae; оно возникает юридически не из отношений материального права, а из процесса.
И вообще наша давность есть явление процессуальное, плод судебно-практического развития русского законодательства. Развиваясь этим путем, наше законодательство сознавало и определяло гражданские юридические отношения преимущественно, а нередко и исключительно с процессуальной их стороны, сознавая их весьма слабо в спокойном их состоянии, до возникновения судебного спора. Постановления о давности, охватывающие множество разнообразных гражданских отношений со стороны их установления и прекращения, представляют именно такую, процессуальную форму сознания гражданских прав. Этот характер их проявляется не только в общем смысле института, но и в подробностях этого последнего.
Приобретательная давность не развилась в нашем праве отчасти именно по причине преобладания процессуального сознания и регулирования правовых отношений, главным же образом вследствие слабого сознания принципа собственности. Учреждение приобретательной давности предполагает в правовом чувстве народа сильную потребность прочного права собственности в юридическом быту, в силу которой это право естественно становится на место шатких и неопределенных фактических отношений, так что владение как бы вырастает до степени права. Потому учреждение это и развивается так рано в римском праве, которое, как известно, уже на первых днях своей исторической жизни отличалось строжайшей, даже суровой постановкой начала собственности во главе правовой гражданской системы. Нашему же праву издавна и до позднейших времен были чужды как глубина сознания принципа собственности, так и энергия в строго логическом проведении его в жизнь народную. Наша история развивала по преимуществу начало владения и довольствовалась им, слабо сознавая потребность его возвышения до идеи исключительного юридического обладания. Владение развилось у нас как начало государственное, особенно в применении к недвижимым имуществам, и вытеснило здесь появившиеся было зачатки института приобретательной давности. Владение, как фактическое отношение, было продуктом известной односторонности нашего исторического развития, именно односторонне-государственного характера его, вследствие которого верховное право государственной собственности долгое время допускало лишь неполные владельческие права граждан на недвижимые имущества государственной территории. Что же касается движимых имуществ, то права на них почти исключительно сознавались в нашем гражданском законодательстве в форме процессуальной, в форме требования, защищаемого судом. Если не было предъявлено этого требования, то закон как бы совсем не знал о его существовании. Вследствие того, с одной стороны, развилось начало крепостного порядка приобретения недвижимых имуществ, а с другой - выработалось предположение, что движимые имущества почитаются собственностью того, кто ими владеет, доколе противное не будет (судебным порядком) доказано (ст. 534 Зак. Гражд.). То и другое исключало возможность применения приобретательной давности. В последнем случае очевидно, что если мыслима относительно движимых имуществ какая-либо приобретательная давность, то разве та, которая у французских юристов называется prescription instantanée, моментальная давность, и которая есть не что иное, как абсурд. С фактом владения здесь непосредственно соединяется предположение о праве собственности, и затем всякий спор разрешается действием суда, исковым порядком.
Установив понятие о давности по русскому праву, автор определяет потом объем, или применение ее, с отрицательной стороны, перечисляя предметы, изъятые из-под действия ее. Не подлежат давности, во-первых, права сословные и семейственные; потом заповедные имущества; межи генерального межевания; право на раздел общей собственности; право иска городских обществ против лиц, завладевших участками городских выгонов; так называемые законные сервитуты, право прохода и проезда и все ограничения права собственности, установленные в видах полицейских; вещи, изъятые из гражданского оборота (res divini juris, sacrae et relligiosae, например церкви, священные и освященные вещи, кладбища; res communes omnium, как воздух и проч.; вещи, принадлежащие государству, - морские берега, судоходные реки и проч.); право овдовевшего супруга (или супруги) на указанную часть; право вдов и сирот на пенсии за службу умершего супруга или отца; право отставных или уволенных нижних чинов на пенсии по кавалерийским орденам; подати, пошлины и повинности; право представлять рекрутские квитанции взамен рекрута; бессрочные доверенности; иск депонента по сохранной расписке, выданной по издании закона 1860 г.; иски по договорам русских подданных, заключенных с иностранцами за границей, если по законам иностранного государства они и по истечении русского давностного срока сохраняют свою силу.
Говоря об изъятиях от действия давности различных исков, автор счел нужным остановиться на вопросе: подлежат ли давности иски казны? В отношении к этому вопросу он находит в нашей практике колебания и противоречия. Но на самом деле их нет. Погашение казенных исков вследствие давности, как говорит и сам автор, признано ясно и положительно в длинном ряде сенатских решений. Те же решения, которые приводит он в доказательство взгляда практики на иски казны как на изъятые от давности, объясняются весьма просто тем, что они постановлены по делам, где давностное владение не было надлежащим образом доказано. Так, он указывает на N 217 т. I Сборника решений Правительствующего Сената, в котором будто бы признано, что иски удельного ведомства против лиц, завладевших казенными землями, не подлежат давности. Между тем основание этого решения состоит в том, что право удельного ведомства на спорную землю было доказано планами генерального межевания и признанием самих владельцев, тогда как давность владения со стороны последних утверждалась только на голословных показаниях, будто земли пожертвованы владельцам крестьянами удельного селения. В решении под N 311 т. II Сборника лес и сенокос оставлены за казной, потому что в доказательство давностного владения ими истец не представил надлежащего законного акта, тогда как по прямому требованию ст. 683 и 684 ч. 2 т. Х оно должно быть удостоверено письменными актами. По бездоказательности же решено дело и в N 162 и 215 т. II Сборника. Например, в первом из них не было представлено <не токмо законного, но даже и партикулярного акта, который бы, при ничтожности своей пред лицом закона, мог свидетельствовать о состоянии спорных лугов в вотчинном распоряжении истцов и за сим оставаться во владении оных по давности>. Здесь, очевидно, выражена мысль, совершенно противная тому, что усматривает в этом решении автор.
Затем следует отдел об условиях давности по русскому праву. Обзор его мы отлагаем до следующей статьи.
Примечания:
[39] Этого мнения, очевидно,
держался г. Любавский в своем комментарии русских законов о давности.
Хотя он и не высказывает этого открыто, но толкует русский закон явно
на основании французского текста, внося в свой комментарий даже те атрибуты
владения по французскому законодательству, которые были выпущены при редакции
нашего Свода, а потому и нами обозначены в тексте чрез многоточие, именно
(il faut une possession paisible), publique, non équivoque и пр.
[40] Куницын. "Журнал Министерства Юстиции". 1864, N 10, стр. 47 и сл.
