Петражицкий Л.И. Права добросовестного владельца на доходы с точек зрения догмы и политики гражданского права
Это рассуждение было бы безукоризненно, если бы не своеобразное понимание автором понятия консумпции. Дело в том, что он под con-sumptio понимает не только потребление плодов в тесном смысле, но также изъятие их из хозяйства с получением взамен этого какого-нибудь денежного или иного эквивалента. С точки зрения позитивного римского права, против этого ничего нельзя возразить. Но оправдывается ли такое понимание consumptio и с точки зрения цивильно-политической?
Обратимся к аргументации автора и посмотрим сначала, как он устанавливает понятие консумпции. Если бы, говорит он на странице 29, понятие fructus extantes обнимало собою и эквивалент за отчужденные плоды, то, ввиду допущения источниками vindicato fructuum extantium против недобросовестного владельца, пришлось бы признать, что собственник может виндицировать у недобросовестного владельца эквивалент за отчужденные плоды. Но этот вывод представляет юридический абсурд, так как malae fidei possessor, отчуждая плоды, приобретает по traditio право собственности на соответствующий эквивалент. А если это так, то понятие fructus extantes никоим образом не может обнимать эквивалент за проданные плоды.
Вот собственно и все, что мы находим у автора по вопросу об объеме понятия консумпции. Правда, он в другом месте (стр. 132 и сл.) возвращается к этому понятию, пытаясь разъяснить хозяйственное значение консумпции, но дело ограничивается приведением нескольких примеров физиологической и механической консумпции. Самый же интересный вопрос - о хозяйственном значении консумпции в смысле возмездного отчуждения плодов - даже не затрагивается. Вместо этого мы встречаем пространные рассуждения о взаимной зависимости частей развитого хозяйства, о различии между постоянным и оборотным капиталом, о вреде внезапного изъятия какой-нибудь отдельной составной части из хозяйственной машины, - рассуждения настолько общие и неопределенные, что ими может быть оправдано невозвращение не только fructus consumpti, но и fructus extantes, и даже главной вещи, составляющей объект спора.
Таким образом, объем консумпции всецело выводится из особенностей римского процессуального строя. Подобный прием прежде всего противоречит тому, что сам автор говорит на странице 222. Здесь он замечает, что "весьма часто (особенно в последнее время) различные положения и институты римского права или их историческое развитие объясняются с точки зрения особенностей римского процесса и его изменений. Подчас крупные и существенные принципы римского права выводятся из мелких особенностей римского процесса, и такое кажущееся или действительное соответствие считается достаточно глубоким объяснением принципов материального права. И в этой области научные приемы современного романизма нуждаются в критической проверке, и многие из современных теорий этого рода необходимо устранить и опровергнуть вследствие их поверхностности".
Это совершенно справедливо, как справедливо и дальнейшее замечание автора, что "на самом деле процесс есть только одно из средств осуществления материальных принципов права, и как правила процесса, так и материальные положения права, равно изменения тех и других представляют функцию и последствия лежащей глубже (в народном опыте и воздействии его на народную психологию) причины".
Но почему же г. Петражицкий сам не избегает приемов, которые он так резко осуждает в других? Почему не указывает он нам той внутренней причины, которая оправдывает подведение под понятие fructus consumti не только плодов, потребленных и отчужденных на безвозмездном основании, но и тех плодов, взамен которых владелец получил тот или иной эквивалент? Разве хозяйственное значение консумпции в том и другом случае одинаково? Достаточно, думается нам, поставить вопрос в такой форме, чтобы дать на него отрицательный ответ. Мы с своей стороны по крайней мере решительно отказываемся понимать, почему возврат натуральных fructus extantes не подрывает целости собственного хозяйства владельца, а возврат цивильных fructus или эквивалента, полученного при отчуждении натуральных плодов (поскольку то и другое ко времени предъявления иска еще находится налицо), должен оказать разрушительное влияние на хозяйство его. Если же никакой разницы между теми и другими в указанном смысле не существует, то значит римское понятие fructus consumpti не может быть оправдываемо теми цивильно-политическими соображениями, из которых исходит автор. Напротив, руководствуясь этими соображениями, мы de lege ferenda должны требовать исключения из понятия consumptio случаев возмездного отчуждения плодов. В подтверждение этого мы можем сослаться даже на слова самого автора, который на странице 231, впадая в явное противоречие с самим собою, следующим образом оправдывает de lege ferenda освобождение добросовестного владельца от обязанности возмещения потребленных плодов: "Bonae fidei possessor по извинительному заблуждению был убежден в своем праве на извлечение и потребление доходов, и освобождение его от неожиданной и подчас весьма жестокой необходимости добыть и возместить соответственную ценности потребленных плодов сумму не может оскорблять правосознания участников и публики: "на нет суда нет"".
До очевидности ясно, что здесь автор сам исключает из понятия потребления случаи возмездного отчуждения плодов и что вместе с тем эти слова абсолютно не вяжутся с защитой римского принципа.
Приведенное возражение, однако, не единственное, которое можно сделать против этого принципа. Мы до сих пор рассматривали только первую половину его, гласящую, что bonae fidei possessor fructus con-sumptos suos facit. Остановимся теперь на второй его половине, согласно которой fructus extantes во всяком случае подлежат выдаче собственнику. Автор оправдывает это правило двумя соображениями. Во-первых, возврат fructus extantes не ложится тяжелым бременем на владельца, ибо "для того, чтобы выдать fructus extantes, нет владельцу необходимости продавать составные части собственного хозяйства и этим нарушать правильное функционирование собственного имущества; достаточно открыть склады, где находятся наличные продукты" (стр. 153). Во-вторых, "в обыкновенном, среднем случае, который именно должно принимать во внимание право... эти плоды представляют для владельца, который дальше не будет хозяйничать в имении, гораздо меньшую ценность, нежели для собственника, к которому переходит хозяйство" (стр. 162).
Мы не будем останавливаться на втором из этих соображений, весьма условное значение которого уже в достаточной мере выяснено Пернисом. Заметим только, что во всех тех случаях, в которых объектом виндикации являются как отдельные животные, так в особенности целые стада, - еще большой вопрос, для кого из заинтересованных лиц, для собственника ли или владельца, соответствующие fructus extantes, как-то: приплод, шерсть, молоко, жир, "в среднем случае" имеют большую ценность, притом не с частнохозяйственной, а именно с народнохозяйственной точки зрения: допустим, например, что владелец ведет молочное хозяйство или торгует мясом или шерстью... Автор, считаясь исключительно со случаями виндикации недвижимостей, по-видимому считает указываемые нами случаи величайшей редкостью, так как он замечает, что "fructus extantes как естественные сельскохозяйственные продукты сами по себе имеют почти исключительное значение в поземельных отношениях и спорах, что доходы движимых вещей в громадном большинстве случаев сразу относятся к категории fructus consump-ti" (стр. 186). Нам кажется, что автор в данном случае несколько увлекся.
Обращаясь засим к утверждению его, что выдача наличных естественных плодов нисколько не обременительна для собственного хозяйства владельца, мы и с этим положением не можем согласиться. Автор упускает из виду все те случаи, в которых владелец по поводу имеющихся у него наличных продуктов успел уже войти в сношения с третьими лицами: допустим, например, что весь урожай, сложенный в амбарах, уже продан, быть может даже под неустойкой, но только еще не передан; быть может, и деньги за него были уже получены владельцем и в значительной мере израсходованы им. Все это не лишает ведь соответствующие плоды характера fructus extantes, ибо третий контрагент не успел еще приобрести спасительного вещного права на них. С другой стороны, обязанность возврата этих плодов не освобождает владельца от его договорных обязанностей по отношению к его контрагенту. Как может он исполнить их, не делая заимствований из собственного имущества? И как можно восторгаться цивильно-политическою мудростью правила, которое упускает из виду такие постоянно встречающиеся на практике случаи?
Резюмируя сказанное, мы приходим к выводу, что римский принцип об удержании fructus consumpti и о возврате fructus extantes не согласуется с началами здравой цивильной политики и, в частности, не может быть оправдан теми цивильно-политическими соображениями, из которых исходит автор. Притом он противоречит не только "принципу годного дестинатара", но и "принципу мотивации и этического воздействия".
Дело в том, что возврату подлежат лишь fructus extantes tempore litis contestatae (l. 4 § 2 D. fin. reg. 10,1, l. 22 С. de R. V. 3,32). Но литис-контестация не совпадает с моментом действительной scientia ответчика о том, что к нему предъявлен иск, или, как выражаются обыкновенно, с моментом инсинуации. Литисконтестация в классическом праве составляла заключительный момент производства in jure, в юстиниановском праве lis contestata est post narrationem propositam et contradictionem ob-jectam (l. 14 § 1 C. de jud. 3,1). Вследствие этого ответчику открывалась широкая возможность воспользоваться промежуточным временем между инсинуацией и литисконтестацией в своем интересе и во вред интересам истца. Какой соблазн для добросовестного владельца поторопиться с превращением на всякий случай всех fructus extantes в consumpti, то есть продать их до наступления момента литисконтестации! - Быть может, автор нам на это возразит, что корень зла в данном случае заключается не в материально-правовой, а в процессуальной стороне института, что этой стороны вопроса он намеренно не касался, и т. п. Нельзя, однако, не заметить, что беспристрастная оценка римского правила немыслима без всестороннего освещения его не только с материально-правовой, но и с процессуальной стороны. Ведь в жизни одного от другого нельзя отделить. Мог ли бы, например, автор, если бы он принял во внимание указанную сторону вопроса, написать следующие строки: "наконец, a priori и без статистических данных можно утверждать, что в массе случаев в имении в виде fructus extantes найдутся главным образом, почти исключительно те продукты, которые имеют значение для дальнейшего хозяйства" (стр. 186).
Мы полагаем, что ввиду изложенного это утверждение несколько рискованное, в особенности, если принять во внимание, что, по замечанию самого же автора, "bona (и mala) fides представляют явления этически безразличные, бесцветные" (стр. 126), так что "в среднем случае" не приходится уповать на "добросовестность" добросовестного владельца.
Итак, римский принцип ни с какой точки зрения не мирится с началами здравой цивильной политики. Возникает двоякий вопрос: во-первых, в силу чего этот принцип получил признание в положительном римском праве и, во-вторых, каким иным принципом, с точки зрения цивильно-политической, он должен быть заменен. Мы не имеем, конечно, возможности в настоящем критическом разборе дать подробный ответ на эти оба вопроса. Отметим лишь вкратце наш взгляд на дело.
Что касается прежде всего второго вопроса, то мы полагаем, что единственный принцип, вытекающий из цивильно-политических посылок, формулированных г. Петражицким, есть принцип ограничения ответственности добросовестного владельца наличным обогащением. Принятием этого принципа устраняется та двойная несообразность, к которой приводит на практике римское начало: во-первых, из числа fructus consumpti исключаются наличные цивильные плоды и наличный эквивалент, полученный при отчуждении натуральных плодов, или иначе, владелец сохраняет только плоды, действительно потребленные или безвозмездно отчужденные им, то есть те именно плоды, возмещение которых действительно было бы для него невозможным без нарушения целости собственного (в материальном, а не формально-юридическом смысле) имущества, тогда как наличный эквивалент и наличные fructus civiles подлежат выдаче собственнику. Против этого, пожалуй, можно бы было возразить, что это не всегда удобно, например, если наличный эквивалент состоит в домашней утвари и т. п. Но для таких случаев всегда есть исход: стоит только предоставить владельцу альтернативное право выдать либо самую утварь etc., либо денежную стоимость ее, как это mutatis mutandis было установлено в римском праве для ответчика по a. Faviana и Calvisiana (l. 1 § 12 и 13 D. de bоn. libert. 38.2). Во-вто-рых, натуральные fructus extantes подлежат безоговорочной выдаче лишь постольку, поскольку владелец по поводу них не вступил в какие-нибудь обязательственные отношения с третьими лицами, связанные с правом регресса этих лиц против владельца; поскольку же возникли подобные отношения, они остаются в силе, и владелец обязан лишь цедировать собственнику свои иски против указанных третьих лиц. К этому остается прибавить, что указанная льготная ответственность добросовестного владельца должна прекратиться во всяком случае не позже момента инсинуации, то есть того момента, когда он оповещен о предъявлении к нему иска.
Сверх того необходимо заметить, что указанный принцип должен быть положен в основание разрешения не только вопроса о распределении плодов между собственником и владельцем, но и остальных вопросов, порождаемых отношением между указанными лицами. В частности, мы при этом имеем в виду вопрос о возмещении добросовестному владельцу ex causa onerosa эквивалента, уплаченного им в свое время за спорную вещь. Огромное практическое значение этого вопроса, с которым стоит в неразрывной связи вопрос о праве регресса добросовестного владельца против его правопредшественника, не может, конечно, подлежать никакому сомнению. Автор и на этом пункте совершенно не останавливается.
Подобное умолчание, наравне с игнорированием момента литис-контестации, составляет не простой пробел, а крупную ошибку в самом плане исследования, свидетельствуя о том, что автор недостаточно уяснил себе разницу между догматическим и цивильно-политическим изучением институтов гражданского права. Догматик может без ущерба для дела подвергнуть исследованию какую-нибудь одну сторону данного института, не затрагивая, по крайней мере ex professo, остальных его сторон. Положение цивильного политика совсем иное: он обязательно должен иметь в виду все жизненное отношение в целом, которое регулируется данною совокупностью норм, так как на практике все стороны его неразрывно связаны между собою, неотделимы друг от друга. Ввиду этого цивильно-политическая оценка одной какой-нибудь стороны данного института вне связи с остальными должна быть признана с методологической точки зрения неправильною, а по существу добываемых таким путем результатов по меньшей мере неубедительною, так как только случайно может привести к правильным выводам. В данном случае она, как мы видели, к таковым не привела.
Обращаясь засим ко второму из поставленных выше вопросов, к вопросу о том, в силу чего разбираемый нами принцип получил признание в положительном римском праве, мы должны заметить, что, на наш взгляд, главным основанием для выработки этого принципа послужило именно то обстоятельство, что владелец не мог требовать от собственника возмещения уплаченного в свое время за спорную вещь эквивалента. Отказаться от этого исстари установившегося правила консервативная римская юриспруденция не решилась. Но зато она (сознательно или бессознательно, этого мы не беремся решить) попыталась смягчить те экономически невыгодные последствия, которые должно было повлечь за собою строгое проведение этого начала для хозяйства добросовестных владельцев. Этой именно тенденцией объясняется, во-первых, широкое толкование понятия fructus consumpti и, во-вторых, установление правила, что выдаче подлежат только fructus extantes tempore litis contes-tatae. Сохраняя эквивалент за отчужденные плоды и fructus civiles, добросовестный владелец легче может помириться с тем, что ему не возвращается уплаченный в свое время эквивалент за спорную вещь, - возвращая только плоды, имеющиеся налицо в момент литисконтестации, он получает возможность ликвидировать свои отношения к третьим лицам по поводу этих плодов, возникшие, но еще не закончившиеся до предъявления иска, и тем избегнуть ответственности пред ними за неисполнение своих договорных обязанностей.
В подтверждение сказанного мы можем даже сослаться на историческое свидетельство, именно на l. 54 D. de a. r. d. 41, 1, - фрагмент, который цитируется и г. Петражицким в доказательство того, что на первых порах "институт приобретения плодов признавался только по отношению к bonae fidei emptores" (стр. 204). В пользу этого предположения говорит также "то характерное обстоятельство, что и в прочих местах источников, относящихся к нашему институту, римские юристы обыкновенно традиционно говорят bonae fidei emptor, а не bonae fidei possessor, так что защищаемое ими предположение не является простым гаданием без основания и объяснительной пользы, а обладает легитимацией научной гипотезы" (там же). - К сожалению, г. Петражицкий не использовал надлежащим образом свое верное наблюдение.
С другой стороны, сказанному не противоречит и то обстоятельство, что в одном случае - именно при hereditatis petitio, льготная ответственность добросовестного владельца кончается уже с момента инсинуации (l. 20, § 11, l. 25, § 7. D. de H. P. 5, 3). Это исключение, напротив, подтверждает правильность нашего взгляда: оно объясняется тем, что bonae fidei possessor hereditatis отвечает только наличным обогащением (l. 25, § 11-16, D. eod.). При таких условиях не было основания давать ему отсрочку для ликвидации его отношений с третьими лицами.
