Петражицкий Л.И. Права добросовестного владельца на доходы с точек зрения догмы и политики гражданского права
После этого автор переходит к объяснению формальной стороны института. На вопрос: "почему ограничение прав собственника капитальной вещи проведено в той форме, что незнающий владелец получил на плоды право собственности?" - автор отвечает другим вопросом: "кто может предложить лучшее и более простое средство, нежели юридическая санкция хозяйственного плана владельца, то есть норма, по которой чужие плоды, положенные в основание хозяйственного плана владельца как его собственные, и со стороны права признаются за его собственность?" (стр. 189). В частности, автор указывает, что благодаря такой постановке вопроса право избегает необходимости предвидеть и устранять всевозможные регрессы против незнающего владельца, что благодаря ей владелец приобретает все обыкновенные иски собственника уже на время до овладения отделенным плодом и т. д. Эти выгоды не парализуются и тем, что на владельце лежит обязательство возвратить fructus extantes, ибо "это обязательство не лишает добросовестного владельца возможности установлять действительные вещные права, пользоваться полной защитой права собственности" и т. д. (стр. 191).
Объяснив материальную и формальную сторону института, автор в заключение останавливается на некоторых вопросах исторического свойства. "Из предыдущего видно, - говорит он, - что положение bonae fidei possessor fructus consumptos suоs facit осуществляет в своей области важный народнохозяйственный постулат относительно правильного гражданско-правового распределения благ... возможно ли, чтобы римские юристы в эпоху, когда еще не существовало экономической теории и научной хозяйственной политики, эту теоретическую и отвлеченную идею уразумели, оценили и сознательно осуществили в институте приобретения плодов?" (стр. 192). Автор дает на это отрицательный ответ: ": римские юристы сами не понимали экономического значения нашего института, тем не менее на практике они правильно осуществили изложенный постулат" (стр. 193). "Если римское право развивалось удачно путем конкретных решений, - говорит он дальше, - то это следует объяснить вовсе не соображениями римских юристов по поводу конкретных случаев, а массовым воздействием житейских фактов, ведущим к торжеству и жизнеспособности решений, удачных в массе случаев, и устраняющим положения, может быть, удачные в конкретных делах, их породивших, но дискредитируемые преобладающею массою опыта" (стр. 196).
Это не значит конечно, оговаривается засим автор, чтобы римские юристы вообще не размышляли над отдельными правовыми институтами и не создавали соответственных общих теорий. Но только "эти теории оказывались обыкновенно бессильными, если они вели к решениям, противным внушительной, хотя и бессознательной тенденции массового опыта" (стр. 196). Между прочим, и "наш институт принадлежит к числу таких, для которых римские юристы создали (весьма неудачную) объяснительную и оправдательную теорию, и притом теория эта играла в свое время известную роль при решении частных вопросов, но в конце концов институт достиг правильного развитая вопреки ложной теории" (стр. 197). Теория, о которой здесь говорится, есть теория cura et cultura; ее защищал, между прочим, Помпоний, который проводил ее и в частных своих решениях; против нее возражал Юлиан; ко времени Павла она уже утратила всякий кредит и не оказывала более влияния на практику.
В заключение автор указывает, что "право приобретения плодов первоначально римские юристы распространяли только на самый частный и важный случай bonae fidei possessio, на владение в виде собственности". Лишь позднее оно было применено и к путативным вещным правам пользования (стр. 203).
Мы переходим к заключительной, третьей части исследования г. Петражицкого. В начале ее автор делает некоторые "положительные цивильно-политические предложения", которые сводятся к тому, что "те хозяйственно-политические соображения, которыми мы старались оправдать и объяснить римские правила о fructus suos faсеrе, сохраняют свое значение и для современного общественного быта, так что, принимая их во внимание, сознательная современная цивильная политика приводит к требованию тех же юридических норм, которые путем бессознательного развития возникли в римском праве" (стр. 228).
Засим идет "критический очерк отношения новых законодательств к вопросу о правах добросовестного владельца на плоды". Предварительно автор дает общую характеристику отношения новых гражданских уложений к римскому праву. Характеристика получается очень нелестная. Новые кодексы уже не представляют собою "естественной кристаллизации бессознательной народной эмпирики". Но их нельзя назвать и "продуктом сознательного, научного цивильно-политического мышления". Они составляют какое-то mixtum compositum из разных, не всегда правильно понятых положений римского и германского права, смешиваемых в различных пропорциях, причем "компиляция составляется подчас вообще или отчасти не столько на основании первоисточников - римского и германского права, сколько по более или менее искаженным копиям этих первообразов" (стр. 252), а именно по учебникам римского права - с одной стороны, по другим уже составленным раньше уложениям-компиляциям - с другой.
После этих общих замечаний автор переходит к критике постановлений французского, итальянского, австрийского и прусского гражданских уложений (§ 26). Далее особый параграф (§ 27) посвящен правилам нового общегерманского гражданского уложения, которые разбираются автором чрезвычайно подробно. Наконец, последний параграф (§ 29) рассматривает распределение доходов между собственником и добросовестным владельцем по 1-й части X т. Св. Зак.
Что касается приложений к книге, то в первом, озаглавленном "модные лозунги юриспруденции", автор восстает против "приобретшей в течение последних десятилетий господство практическо-догма-тической школы романистической юриспруденции". Он обвиняет ее в тенденциозном перетолковывании источников, оправдываемом гласно или негласно соображениями практической пользы или целесообразности, в скептическом и даже враждебном отношении к юридической "логике", к "понятиям", к последовательности мышления", и, в связи с этим, в фальсификации - благодаря употреблению различных софистических приемов, юридического метода.
Ближайшую причину этих нежелательных и ненаучных тенденций автор усматривает "в смешении логики, логической переработки известных данных и логических процессов с теми данными, из которых мы исходим" (стр. 382): лозунги практической школы "сводятся к тому, чтобы делать юридические выводы из неюридических посылок и выставлять юридические положения без обоснования их юридическими данными" (стр. 383). Такому смешению понятий в свою очередь содействуют два момента: во-1-х, отсутствие самостоятельной науки цивильной политики, которая, исходя, в противоположность позитивной юриспруденции, не из легального материала, а из психологических, экономических и др. данных, систематически подготовляла бы сознательную реформу положительного права, и во-2-х, алогический, чисто эмоциональный характер большинства тех явных или скрытых неюридических соображений, по которым представители названного направления отступают от строгой последовательности в ходе своих рассуждений: автор имеет в виду частые ссылки на так называемый юридический такт, юридическое чутье, чувство справедливости, практический инстинкт и т. д., которыми нередко оправдываются тенденциозные выводы в области толкования и разработки положительного права.
Мрачными красками рисует автор далее тот вред, который влекут за собой подобные тенденции и приемы. Они подрывают в общественном сознании принцип законности, подкапываются под два главные устоя всякой науки: 1) основной субъективный принцип науки - принцип правдивости, и 2) основной объективный принцип - принцип "достаточного основания, - они ведут наконец к апатии в области политики права, возбуждая "ложное представление, будто для развития гражданского права не требуется законодательной реформы его..., а достаточно перетолковывания действующего права сообразно с появляющимися новыми интересами, достойными защиты" (стр. 401).
В заключение автор, останавливаясь на облюбованной им новой науке, замечает, что лозунги модной юриспруденции конечно не являются единственной причиной низкого уровня цивильной политики как законодательной деятельности и отсутствия ее как теории, как самостоятельной науки. "Политика права существовала и развивалась прежде в виде дисциплины так называемого естественного права. Падение школы естественного права означает прекращение развития политики права и в частности науки цивильной политики" (стр. 419). Падению этой школы способствовали отчасти причины, вне ее лежащие, но в весьма значительной степени и причины, коренящиеся в ней самой, - и прежде всего "отсутствие строго научного метода разработки положений этой науки" (стр. 420). "Проповедь в пользу возвращения к решению задач школы естественного права и основания науки политики права останется пустым словом, пока не будет выработан научный метод, путем которого мы можем в области политики права достигнуть прочных результатов, и пока не будет доказана плодотворность и действительная научная сила этого метода" (стр. 421). Ближайшая задача и заключается в выработке такого научного цивильно-политического метода.
Второе приложение озаглавлено: "обязанности юриспруденции в России". Автор в нем доказывает, что ввиду весьма неудовлетворительного состояния нашего гражданского законодательства и ввиду приближения реформы его программа науки политики права и ее осуществление по мере сил и возможности получает у нас особенное значение, и что поэтому все внимание русской юриспруденции должно быть направлено именно в эту сторону.
II
Приступая к критической оценке труда г. Петражицкого, мы прежде всего не можем не отметить две характерные особенности его: богатство идейного содержания, с одной стороны, и избыток полемического задора - с другой. В том и другом отношении настоящий труд отражает в себе все достоинства и недостатки ученой физиономии высокоталантливого автора, имя которого еще с первых шагов его на ученом поприще успело приобрести заслуженную известность за границей и у нас: с одной стороны - смелое новаторство на почве большой эрудиции, острая и тонкая критика, живая научная интуиция, с другой стороны - глубокая, даже прямо фанатическая вера в непогрешимость собственных взглядов, идущая рука об руку с несколько заносчивым тоном по отношению к его предшественникам и вообще всем несогласно мыслящим или даже просто допускающим "фигуру умолчания" в отношении затрагиваемых автором новых проблем и методологических приемов: он даже не прочь обвинить таковых в скудоумии, завистливости, недобросовестности (ср. примеч. на стр. 285 о jalousie de métier, а также примеч. на стр. 424 об отношении русских юристов к пропагандируемой им новой науке цивильной политики).
Мы не имеем основания по поводу данного труда автора, центр тяжести которого заключается в разработке специального вопроса из области римского права, входить в подробную оценку общих его научных взглядов. Заметим лишь, что мы считаем создание особой науки цивильной политики делом неосуществимым.
Прежде всего, о такой науке не может быть речи уже потому, что объекты науки и политики нетождественны: наука имеет дело с тем, что есть, политика (как отрасль искусства) - с тем, что должно быть. Отсюда вытекает другое, весьма важное различие: научные положения поддаются объективной проверке, мы всегда в большей или меньшей степени в состоянии удостовериться в правильности дедуктивных выводов, делаемых из допущенных нами предположений, путем сличения их с фактами. В области политики это невозможно. Ее построения, впредь до проведения их в жизнь, всегда остаются гадательными. Отсюда следует, что в этой области недостижима объективная достоверность, а в лучшем случае глубокая субъективная уверенность в себе, своих приемах и выводах. Этим объясняется третья, характерная особенность политики: решающее влияние, которое оказывают на ее построения личные, субъективные идеалы, убеждения и увлечения исследователя; с этими моментами, конечно, приходится считаться и в научных исследованиях, но там их влияние умеряется логикою фактов.
Если все это так, то вместе с тем очевидно, что чем сложнее и изменчивее область интересующих исследователя явлений, тем менее возможным становится учесть все те факторы, которыми обусловливается правильность делаемых нами выводов. Вот почему мы и считаем, что о цивильной политике в смысле сколько-нибудь целостной системы идеального гражданского права, претендующей на научную обоснованность, ни в ближайшем, ни в более отдаленном будущем речи быть не может.
Не о новой науке цивильной политики, а о новом цивильно-политическом методе разработки права, который дополнял бы методы догматический, исторический и сравнительный, следует заботиться. Что такой метод необходим и что применение его при разработке вопросов права de lege ferenda способно привести к самым плодотворным результатам, - этому блестящим доказательством служат как настоящие, так и прежние труды нашего автора даже в тех частях, в которых не приходится соглашаться с ним. Тем не менее и в этой области следует остерегаться увлечений. Формулировать новые методические принципы очень нелегкое дело. Автор в настоящем труде делает попытку подобного рода. Он устанавливает два таких принципа: принцип годного дестинатара и принцип мотивации и этического воздействия. Первый гласит: "Так как всякая норма имущественного права ведет к известному перемещению хозяйственных благ, то при оценке последствий каждой нормы имущественно-гражданского права следует обращать внимание, не оказывает ли она положительного или отрицательного влияния на народное благосостояние вследствие того, что перемещение блага является в то же время увеличением или уменьшением его ценности" (стр. 223, 224). Второй формулируется следующим образом: "Так как люди применяют свое поведение к действующему праву и, в частности, в последнем находят мотивы для таких или иных поступков, то для оценки каждой позитивной или проектируемой нормы права следует обратить внимание на то, какие мотивы она создает, какое поведение (полезное или вредное, в частности для народного хозяйства) она вызывает и как она при постоянном воздействии на народ отражается на его характере" (стр. 224).
Нетрудно убедиться, что эти принципы не только чисто формальные (иными методологические принципы, конечно, и не могут быть), но и до крайности неопределенные. В особенности этот упрек относится ко второму принципу. Какое поведение полезно, какое вредно, - это вопрос, на который даются самые разнообразные ответы, смотря по субъективной точке зрения заинтересованных лиц. Выработка соответствующих объективных критериев - дело отдаленного будущего. Пока таковые не будут установлены, личные, субъективные взгляды исследователя, его симпатии и антипатии и в этой области должны будут играть первенствующую роль.
Что при таких условиях применяемый автором цивильно-полити-ческий метод не составляет панацеи против всех зол современной цивилистики, что и при применении его ошибки, и даже крупные ошибки, неизбежны, - это настолько ясно, что, пожалуй, не стоило бы и говорить об этом, если бы победный тон автора не заставил нас остановиться на этом пункте. Во всяком случае мы считаем долгом заметить, что мы сказанным отнюдь не желаем умалить заслуг г. Петражицкого, которые мы высоко ценим, мы только предостерегаем от слепой веры в единоспасительность и непогрешимость его метода. Что подобная вера была бы неуместна, тому лучшим доказательством служит настоящий его труд, при оценке которого не следует упускать из виду, что он является в свет не впервые.
Мы начнем наш критический разбор этого труда с указания тех пунктов, по которым мы присоединяемся к взглядам автора. В этом отношении прежде всего нельзя не указать на превосходный догматический анализ римского института приобретения плодов добросовестным владельцем. Не менее удачна глубокая и тонкая критика конструктивных, интерполяционной и трудовой теорий института. Наконец, мы не можем не выразить своего полного сочувствия и основной, руководящей мысли автора о необходимости применения к данному институту при обсуждении его de lege lata и de lege ferenda цивильно-политической точки зрения.
Вместе с тем, однако, мы должны заметить, что, на наш взгляд, специальный народнохозяйственный постулат, с точки зрения которого должен быть обсуждаем наш институт, формулирован автором неправильно. Он полагает, что этот постулат воплощен в соответствующих постановлениях римского права, восторгается ими, осуждает современные законодательства за допущенные ими уклонения от римского права и требует восстановления этих постановлений в будущих гражданских кодексах.
Мы считаем все эти утверждения автора продуктом увлечения и надеемся доказать, что, исходя из его же посылок, мы необходимо должны прийти к совершенно иному цивильно-политическому постулату, нежели тот, который пропагандируется автором, а именно к принципу ограничения ответственности добросовестного владельца наличным обогащением его.
Независимо от этого мы имеем представить и ряд других возражений, касающихся частью самих методологических приемов автора, частью результатов, достигаемых ими.
Что касается прежде всего первого пункта, то мы выше подробно изложили ход аргументации автора. Автор исходит из того положения, что наш институт составляет исключение из того основного положения современного частноправного строя, согласно которому собственнику капитала принадлежит и доход от этого капитала. В частности, основание, по которому римское право оставляет незнающему владельцу lucrum плодов, если они подверглись consumptio, заключается в том, что "иное отношение к плодам, то есть хозяйственным благам, которые с точки зрения нормального хозяйства предназначены к свободному потреблению и издержанию, вело бы к потрясению и разрушению хозяйств" (стр. 151); освобождая добросовестного владельца от обязанности возвращения fructus consumpti, римское право гарантирует ему целость его собственного хозяйства.
