Петражицкий Л.И. Права добросовестного владельца на доходы с точек зрения догмы и политики гражданского права
Из этой мотивировки явствует, что составители проекта, несмотря на упоминание принципа "possession vaut titre", этим положением предлагаемого закона вовсе не мотивировали и право собственности на плоды последствием его вовсе не считали. Дело идет только о констатировании сходства результатов этого принципа и правила, предлагаемого проектом. Вообще в так называемых мотивах к § 900 (как и в мотивах к большинству других параграфов, ср. L. v. E. II, Anhang) действительных законодательных мотивов института предоставления владельцу прав на плоды мы не находим. Составители начинают с догматического положения, найденного ими в учебнике Виндшейда, не указывая вовсе, в чем вообще состоит цивильно-политическая ratio предоставления владельцу каких бы то ни было прав на плоды; принимая на веру (в данном случае мнимые) положения римского права, они только делают "один шаг дальше" в смысле упрощенного проведения римских правовых идей.
Ввиду этого в "Fruchtvertheilung" мы считали излишним входить в подробный разбор и критику мотивов к § 900 проекта и, в частности, не касаемся вовсе положения "possession vaut titre" и его отношения к нашему институту.
Этот пропуск оказался весьма вредным для устройства института приобретения плодов в германском уложении по случайным причинам. То, что в мотивах к первому проекту играло роль невинного сравнения, возведено было Эндеманом в законодательное начало и притом начало неизбежное (так как проект в вопросе о приобретении права собственности на движимые вещи действительно исходит из начала ограничения виндикации, "Hand wahre Hand"). Теории Эндемана последовала и комиссия для второго чтения и сделала попытку последовательно осуществить ее в своих законодательных предложениях[265].
Этой теории и ее рецепции в новое германское уложение никоим образом нельзя одобрить.
Прежде всего по адресу названных рецензентов и составителей второго проекта следует заметить, что цивильно-политическими соображениями нельзя так легко распоряжаться, как юридическими конструкциями, и воображать, например, что экономическая польза от предоставления fr. consumpti владельцу или экономический вред от предоставления ему fr. extantes и соответственные цивильно-политические указания лишаются своего значения, если зайдет разговор об иной юридической конструкции, воображать, например, что эти указания имеют смысл по отношению к римскому праву для его объяснения и оценки, но теряют почву в области оценки или рецепции германского права, потому что здесь существует формула "Hand wahre Hand".
Цивильно-политические теории независимы от общих формул или казуистических постановлений того или иного позитивного права. Юридические теории и конструкции действительно зависят от случайностей того или иного позитивного права и могут быть подчас без всякого вреда заменены существенно отличными конструкциями даже в области одного и того же права и фактически часто коренным образом изменяются в юриспруденции по самым мелким и случайным поводам.
Юристы-догматики меняют свои юридические теории и конструктивные формулы, смотря по тому, которая из них лучше и короче объединяет (например, для памяти, для изложения) содержание известной совокупности конструируемых юридических положений. Несмотря на то, что содержание известной совокупности положений позитивного права остается одним и тем же, точно так же, как и воздействие этих норм на народное хозяйство или народную этику, один юрист может предлагать для них одну конструктивную формулу, а другой - другую, совсем на первую не похожую, или один и тот же юрист может абсолютно оставить первую формулу и перейти к противоположной по самой, по-видимому, незначительной причине, а именно, например, потому, что открыто известное мелкое казуистическое решение источников, которое при принятии первой формулы придется формулировать как исключение из regula, между тем как вторая формула может покрыть собою и это решение. Мы бы могли легко найти многие тысячи примеров, доказывающих и поясняющих нашу мысль. Как перчатки, менялись в истории цивилистики и меняются теперь такие формулы, и эти перемены производят подчас внешнее впечатление полных революций соответственных институтов, между тем как они на деле ничуть не изменяют не только существа, но даже и мельчайшей позитивной подробности соответственных областей права, как не изменяется содержимое банок в аптеке и лечебные свойства его от перемены желтых ярлыков на красные. Теория Риббентропа - Келлера, по-видимому, уничтожила массу обязательств, объявив, что так называемые корреальные обязательства не суть самостоятельные obligationes, а представляют вместе una obligatio. Какая пропасть "по самому существу" разверзлась вследствие этого между этими обязательствами и так называемыми солидарными, а между тем эта революция произошла по случайному и мелкому поводу, и, несмотря на эту противоположность по самому понятию, с точки зрения практического содержания позитивного права различия между этими двумя видами обязательств весьма мелки, и даже сомнительно, удобно ли такое различие конструктивных "ярлыков" и следует ли видеть в солидарных и корреальных обязательствах два различных типа соединения obligationes. В этом смысле цивилисты иногда одним мановением жезла производят массовые смертоубийства среди своего народонаселения, а потом с такою же легкостью опять оживляют громадное поле трупов. Что целая масса обязательств, сервитутов и т. п. так легко и бескровно может быть лишена жизни, неудивительно, ибо это безличные существа; но то же случается в цивилистике и с лицами. Уже не говоря о существах, еще не рожденных, а только зачатых (nasciturus), где можно только говорить об изгнании плода как лица из цивилистики, а не о смертоубийстве в собственном смысле, или тех, кому и без того пора умирать по старости лет (praesumptio mortis), вспомним, какую массу лиц произвели на свет те цивилисты, которые возвели, например, и бумаги на предъявителя, участки, с которыми связаны сервитуты, и тому подобное, в personae, и как беспощадно другие цивилисты уничтожили не только это цивилистическое народонаселение, но и целые легионы более жизнеспособных субъектов, например hereditates iacentes или даже всех юридических лиц вообще (Бринц, Ihering и т. п.). Еще чудеснее и волшебнее, нежели эти массовые избиения и вызовы обратно из царства теней целых легионов лиц, производящие впечатление скорее спиритических упражнений, не касающихся действительных организмов, кажется нам германистическая теория юридических лиц, которая заявила, что в эпоху римского права и у теперешних романистов дело идет о бестелесных и безжизненных тенях (Gierke), и, заявив это, одним мановением произвела на свет массу действительных "организмов", сообщив им в то же время жизнь, волю и т. п., между тем как наша прародительская пара, только два лица, Адам и Ева, была создана лишь в несколько приемов, а произведение большого количества народонаселения было уже предоставлено времени и потребовало деятельного участия первой пары и их потомков. Много народа погибло во время потопа, но подобные катаклизмы - пустяки в сравнении с теорией Бринца или Иеринга, от которых нет спасения ни одному юридическому лицу. Но и не обращаясь к таким величественным и роковым для народонаселения юридического мира событиям, а ограничиваясь нашим скромным институтом приобретения плодов, и здесь мы найдем достаточно подтверждений нашей мысли, вспомнив изложенные выше конструктивные теории, то возводящие владельца в бонитарного, или фиктивного, или временного собственника, то лишающие его хотя и не жизни в качестве обыкновенного смертного, то все-таки этих важных чинов и даже отнимающие у него всякие права не только на вещь, но даже и на плоды. Каждая из этих теорий признает только самое себя, из себя выводит все частности института и отрицает по всем пунктам все другие теории, а действительным владельцам и народному хозяйству от этого ни тепло, ни холодно, потому что конструктивные ярлыки не изменяют положительных и материальных норм права и их судебного или внесудебного применения.
Но гóре владельцам, собственникам: и народному хозяйству вообще, если подобные упражнения переносятся на почву издания новых законов.
Науки цивильной политики, а равно школы и подготовки к правильному цивильно-политическому мышлению нет; вместо специалистов по политике гражданского права по необходимости составляют проекты гражданских кодексов цивилисты-догматики. Последние обыкновенно обладают массою всяких теоретических и практических сведений, но только не тех, которые относятся к политике права, а лишь тех, которые относятся к истории, теории, догматике и практическому судебному применению того или иного из позитивных прав. Они обладают прекрасною школою и твердо сложившимся навыком методического мышления, но в том-то и дело, что эта школа и эти навыки, прекрасные в области теории, догматики и практики позитивного права, мало помогают, а подчас даже вредят тому новому делу, которое поручено им за неимением специалистов по цивильной политике - науке не существующей. Одним из таких вредных навыков является перенесение на цивильно-политические соображения тех приемов обращения с ними, какие уместны и безвредны только в области юридической догматики. Это явление способствовало, между прочим, во многих случаях неудачной замене принципов римского права первого проекта вполне отличными принципами германского права, причем с легким сердцем жертвовалось и то, что казалось "с точки зрения римского права" рациональным.
А между тем экономически или этически полезное или вредное влияние какой-либо нормы права или отсутствия ее не изменится от того, что мы перейдем к новой конструкции. Так, если мы переведем наш институт на почву формулы "Hand wahre Hand", то вытекающее из применения этой формулы lucrum и наличных плодов не перестанет наносить вред сельскому хозяйству. С другой стороны, lucrum потребленных плодов будет и дальше охранять хозяйство от неожиданных потрясений. Следовательно, если видеть в нашей теории не юридическую конструкцию, а то, что она действительно представляет, т. е. цивильно-политическую теорию, то нельзя думать, что она просто падает и устраняется тем, что законодатель реципирует какой-либо новый конструктивный принцип. Падают в таком случае только прежние юридические конструкции. Результаты же цивильно-политического исследования (если они правильны) стоят дальше незыблемо и независимо от того случайного обстоятельства, как решил дело автор какого-либо позитивного законодательства. Поскольку законодатель, несмотря на новое изобретение в виде юридического основания института, установил какую-либо норму, согласную с требованиями политики гражданского права, эта норма и дальше находит одобрение и оправдание в цивильно-политическом учении. Поскольку же законодатель отступил от постулатов цивильно-политической теории, эта теория продолжает существовать дальше в виде порицания и упрека положительному праву. Устранить и лишить значения цивильно-политические данные и выводы можно только путем опровержения их, путем доказательства их ошибочности, но отнюдь не рецепцией какого бы то ни было юридического принципа, несогласного с ними.
Точно так же, как к юридическим конструкциям, относятся цивилисты и к так называемым "целям" гражданских институтов. В случае кажущейся странности какого-либо института римского права романисты стараются придумать, какую цель имели в виду римские авторы этого института. Этой умственной операции нельзя смешивать с цивильно-политическим исследованием, и ее результаты действительно имеют лишь относительное значение (предполагая их правильность), а именно относятся лишь к конкретному историческому праву и к конкретному правосоздателю. Положение: римские юристы, решая вопрос так-то, имели в виду такую-то цель - ничуть не мешает другому законодателю руководствоваться иными соображениями и решать вопрос иначе. Например, Иеринг, выставив свою теорию владения, объясняющую этот институт намерением создать облегчение доказательства права собственности в случае нарушения, оговорился, что он не имеет в виду институт защиты владения вообще, а только желает объяснить решения римских юристов. Иное значение имело бы цивильно-политическое исследование института защиты владения. Предполагая, что мы с достаточною научной глубиной и полнотой определили экономическое, культурное etc. значение защиты владения и разработали данные, определяющие рациональное устройство этого института, мы бы с этой точки зрения должны были одобрить римское право, если бы оказалось, что оно действительно представляет вполне удачное решение вопроса, хотя бы римские юристы имели в виду какую-либо цель, ничего общего с нашей теорией не имеющую, и достигли удачных результатов, не сознавая этого. Мы бы отчасти одобряли, отчасти порицали римское право, если бы оказалось, что некоторые нормы его удачны, некоторые цивильно-политически вредны, хотя бы наша цивильно-политическая теория таким образом не вполне подходила к римскому праву и не была в состоянии объяснить отдельных его положений, и нам бы указывали, что римские юристы преследовали такую-то - иную - цель и что эта цель прекрасно объясняет все частности римского института. Точно такое же отношение существовало бы между нашей цивильно-политической теорией и всяким другим историческим, позитивным правом. Отсюда видно, что сказанное нами выше о юридических конструкциях относится и к объяснениям цели, которой руководствовался известный исторический правосоздатель. Подобные целевые теории в действительности исполняют роль юридических конструкций там, где нельзя найти юридической конструкции в тесном смысле, и, как и юридические конструкции, они стоят и падают вместе с конкретными индивидуальными историческими фактами известного положительного права, не притязая вовсе и не будучи в состоянии по своему существу заявить притязание на более общее значение, на значение, независимое от положений конкретного позитивного права или его теории.
Конечно, мои рецензенты не смешивали моей теории с юридической конструкцией; вероятно, они увидели в ней целевую теорию в указанном выше смысле, но это для нас безразлично. Они обошлись с нею, как можно и уместно обходиться с романистическими теориями в тесном смысле, но нельзя обходиться с цивильно-политическими теориями. Может быть, так рассуждали они, для римского права эта теория и годится, т. е. римляне руководствовались такими-то принципами, но составители Code civil и проекта германского уложения исходят совсем из других принципов, из которых вытекает, что fructus extantes не подлежат возвращению. Мы вполне согласны, что наша теория не соответствует положениям Code или проекта, и не приписываем составителям их тех соображений или целей, которыми мы руководствуемся при наших цивильно-политических предложениях; в частности, относительно fructus extantes мы указываем, что их невозвращение вредно для сельского хозяйства, а это указание не изменяется от того, что автор проекта следует принципу "Hand wahre Hand".
Но обратимся к этому принципу и посмотрим, уместно ли его применение к нашему вопросу.
Соглашаясь, что наша теория оказывается негодною для объяснения и оправдания положений Code и германского права, мы прежде всего должны заметить, что и теория "in fait des meubles:" не годится для юридической конструкции и недостаточна для юридического оправдания положений проекта или Code о правах добросовестного владельца на плоды.
1. Суть нашего института, центр тяжести его, состоит вовсе не в приобретении добросовестным владельцем права собственности на некоторые составные части валового дохода в натуре, а в освобождении владельца от обязанности возвращения собственнику чистого дохода от его капитала. И недобросовестный владелец приобретает право собственности на многие составные части валового дохода, например на продукты охоты, рыбной ловли, на продукты фабрики или завода, находящихся в его незаконном владении, на деньги, получаемые от арендаторов, нанимателей etc. Поэтому объяснение и построение нашего института с точки зрения en fait des meubles: является зданием на куриной ножке. Вместо соответствующего величине и значению института фундамента предлагается только частица такого фундамента.
2. Но и эта частица не годится. Ибо обоснование права собственности на некоторые плоды не объясняет не только невозвращения чистого дохода, но даже и невозвращения этих плодов. Нельзя смешивать вещных и обязательственных отношений. Как по римскому праву приобретение всех плодов не устраняло restitutio fructuum extantium или по германскому уложению приобретение (по specificatio собственного или чужого материала) продуктов фабрикации со стороны недобросовестного владельца фабрики не устраняет возвращения всего чистого дохода от чужого капитала собственнику этого капитала, так и обоснование права собственности добросовестного владельца на некоторые плоды принципом en fait des meubles: вовсе не устраняло бы (если бы оно было правильно) вопроса о возвращении всего дохода или fructus extantes.
3. Но даже и это обоснование права собственности не может быть признано правильным. Конструкция Эндемана заключает в себе ту же ошибку, которую мы выше (стр. 136) заметили в теории нашего института, предложенной Виндшейдом. Добросовестный владелец приобретает право собственности на плоды с момента отделения. Требуется, стало быть, объяснение и обоснование его права именно с этого момента, т. е. раньше и независимо от овладения плодами, от наличности "possession". С этой точки зрения теория Эндемана является, так сказать, горчицей после обеда. Она преподносит владельцу право собственности на плоды тогда, когда он уже может ответить: "благодарю покорно, уже есть"; а иногда она не может ему оказать даже этой излишней любезности; это бывает тогда, когда perceptio плодов совершена кем-либо другим, например вором, так что для владельца именно важно иметь право собственности, чтобы виндицировать плоды, у кого они окажутся. Так как в этом случае у владельца не было possession, который ему именно желательно достигнуть, то теория Эндемана должна здесь признаться не в опоздании, а в полном крушении.
Примечания:
[265] В появившихся позднее отзывах,
и притом весьма авторитетных юристов, по вопросу о возвращении fr. extantes
точка зрения Эндемана уже больше не нашла одобрения, а восторжествовало
защищаемое нами мнение. Но было уже поздно. Весьма сочувственно к нашей
теории возвращения наличных плодов отнесся Dernburg в четвертом и последующих
изданиях своих пандектов (I, § 205, пр. 16 и текст). Особую полемику
против мнения Эндемана находим в критике «Fruchtvertheilung», написанной
Леонардом. Он вполне справедливо (ср. ниже) находит, что начало ограниченной
виндикации есть принцип торгового права и не имеет ничего общего с приобретением
плодов добросовестным владельцем. Приобретение плодов вообще не заключает
в себе сделки гражданского оборота; «оно основано не на договоре двух
лиц между собою, а на отношении одного лишь лица к вещи; оно представляет
деятельность, которая должна обсуждаться не с точки зрения потребностей
торговли, а прежде всего с точки зрения нужд сельского хозяйства. Но что
сельское хозяйство требует возвращения fructus extantes, потому что они
по общему правилу являются запасами, необходимыми для дальнейшего хозяйства
в имении, это доказал П. убедительнейшим образом (in trefflichster Weise)»
(стр. 281).
