Петражицкий Л.И. Права добросовестного владельца на доходы с точек зрения догмы и политики гражданского права
И вот такое единство масштаба, единство содержания общих норм, имеющих решающее значение для противостоящих сторон, следует признать весьма важным и существенным, но еще далеко не достаточным условием для достижения совпадения противостоящих друг другу в конкретных случаях правовых величин, для приведения к одному знаменателю конкретных притязаний представителей атрибутивной стороны права и убеждений противных сторон относительно наличности и объема их обязанностей.
Для этого требуется, далее, чтобы содержание общей нормы по характеру своему по возможности преграждало путь к получению различных конкретных выводов относительно наличности и объема обязанности-права, смотря по индивидуальным взглядам.
В частности, необходимо:
1. Чтобы понятия, составляющие элементы нормы (как ее гипотезу: указание фактических предположений, так и диспозицию: определение возникающих при наличности этих предположений обязанностей-прав, их содержания и объема), имели твердые, нерастяжимые очертания, чтобы это были точно определенные по объему своему понятия. В противном случае вследствие двойственной императивно-атрибутивной функции норм права неизбежны конфликты. Представители атрибутивной стороны права толковали бы неопределенную и растяжимую по содержанию свою норму (например, закон, который бы предоставил "служащим" в случае "хорошей" службы в течение "более или менее продолжительного времени" право на то, чтобы пользовавшиеся их услугами доставили бы им "щедрое" единовременное вознаграждение) caeteris paribus в пользу наличности и возможно большего объема права; противные же стороны проявили бы тенденцию не "растягивать", а "сжимать" свое обременение, для чего нет даже необходимости предполагать наличность нечестности и беззастенчивого эгоизма. Чем гибче и растяжимее понятия, составляющие элементы правовой нормы, тем резче и чаще - caeteris paribus - вызываемые ею конфликты, тем больше она порождает вражды, озлобления и тому подобных зол (в том числе эксплуатации слабых экономически и тому подобных сторон со стороны сильных, ибо при возможности различных взглядов слабому приходится обыкновенно подчиниться более выгодному для противника взгляду). И вот в праве (в отличие от нравственности, нормы коей весьма гибки и растяжимы) замечается сильнейшая тенденция к устранению всяких неопределенных по объему и растяжимых понятий и масштабов и к установлению таких гипотез и диспозиций, которые бы исключали субъективизм, индивидуально-разнообразные взгляды относительно подведения конкретных фактов под общие гипотезы норм и определения объема обязанности и соответствующего притязания. При этом праву приходится на каждом шагу жертвовать в большей или меньшей степени "существом дела", rationes legum подвергаются многочисленным и разнообразным прокрустовым операциям. Так, например, если всмотреться в инвентарь тех понятий, которыми право оперирует в качестве понятий юридических фактов, то оказалось бы, что почти все они отнюдь не обозначают тех обстоятельств, которые по существу дела, с материальной правно-политической точки зрения, должны были бы быть возведены в юридические факты соответственных норм, а представляют лишь суррогаты таких правно-политически существенных, но сообразно существу социальной жизни бесконечно гибких и изменчивых величин, замену их точно фиксированными по объему понятиями с неизбежной при такой замене жертвой большей или меньшей части ratio legis. Для подробного развития и обоснования этого в высшей степени важного для понимания правовых институтов положения здесь не место. Ограничусь несколькими примерами-намеками. Ни один податной закон не кладет в основание своих норм в качестве гипотез, определяющих наличность и размер долга государству, тех моментов, которые бы вполне соответствовали ratio legis; а все они возводят в юридические факты разные произвольные, но зато поддающиеся объективному констатированию и измерению признаки (количество десятин, душ, окон, рабочих, дымов и т. п.); можно сказать, что даже наиболее рациональные и передовые из современных податных систем представляют в лучшем случае приблизительно сносные суммы суррогатов того, что, собственно, имеют в виду эти системы, стремящиеся во всяком случае не к тому, чтобы лишить граждан части их капитала (разные поимущественные подати), и не к тому, чтобы обложить потребности и их удовлетворение (потребительные налоги); только общая подоходная прогрессивная подать представляет, по-види-мому, изъятие; она исходит не из суррогатов, а из действительно важного момента, говорит, по-видимому, не иносказательно, а прямо. Но это только по-видимому, ибо дело не в наличности и размере дохода, а в некоторой весьма гибкой и растяжимой равнодействующей, определяемой не только размером дохода, но и размером потребностей (настоящих и будущих, обязанного субъекта и членов его семьи и т. д.). Положим, принимается во внимание количество детей, но зато приходится игнорировать тысячи других, подчас более важных моментов. А затем нельзя не принять во внимание математически точно определенных и представляющих довольно крупные скачки разрядов и шкал доходов, которые сами по себе оправдывали бы наше сравнение: "прокрустовы операции", если бы размер дохода сам по себе был по существу, не только формально-юриди-чески, решающим элементом.
Системы наследственного права покоятся, главным образом, на счете степеней родства, т. е. числе рождений. Но это только довольно отдаленные суррогаты того гибкого и трудно поддающегося измерению момента, который можно охарактеризовать как степень близости сердцу и помыслам наследодателя, и т. д.
Когда в праве принимается во внимание делоспособность, вменяемость и т. п., то не говорится о степени нормального развития характера, умственной зрелости и т. д., а перечисляются только суррогаты: математически точно определенный возраст, отсутствие таких-то поразительных дефектов: душевной болезни, официально признанного расточительства и т. п.
Мы старались пояснить выше, что в приобретательной и погасительной давности в области имущественного права цивильно-политичес-ки решающим моментом является установление тесной хозяйственной связи между известным хозяйственным благом и хозяйственным организмом, чему, с другой стороны, соответствует постепенное исчезновение такой связи между этим благом и другим хозяйственным организмом. Но в юридических нормах упоминаются лишь суррогаты этого момента, произвольно, но математически точно определенное количество времени со дня завладения и т. п.
Экономический смысл института спецификации тоже состоит в юридическом соединении хозяйственного блага с тем хозяйством, где это благо является наибольшей годностью (с надлежащим дестинатаром). Но по положительному закону не исследуется каждый раз, насколько переработка сделала материал негодным для прежнего собственника и более годным для спецификанта. А решает признак nova spe-cies, спрашивается, имеется ли налицо новый сорт товара и т. д.
2. Далее для избежания конфликтов и вообще правильного осуществления двойственной императивно-атрибутивной функции права важно, чтобы те факты, которые возводятся в условия возникновения и прекращения правоотношений (в гипотезы юридических норм), были доступны контролю, констатированию наличности или отсутствия их. В случае поставления в зависимость действия императивно-атрибутивных норм от фактов, недоступных или трудно доступных контролю или бывающих известными только одной из сторон (например, ее тайные помыслы), были бы неизбежны как частые неосновательные притязания (по подозрениям и т. п.), так и частые случаи сокрытия и неосновательного отрицания прав других своих обязанностей со стороны многих субъектов; и возникали бы всякого рода конфликты и злоупотребления на этой почве и т. п.
Поэтому право любит свидетелей, документы и тому подобные средства, в коих мораль вследствие своей чисто императивной природы (таких обязанностей, до коих другим "дела нет") не нуждается.
Поэтому далее, хотя и неправда, будто право принимает во внимание только внешние факты, не касаясь внутренних, но действительно правда, что право "внутренних", т. е. психических, фактов очень не любит и стремится их по возможности избегать, стараясь заменить их по возможности более доступными контролю фактами и признаками. Уголовное право больше склонно заглядывать в душу человеческую, но гражданское право тщательно старается этого избегать (о причине различия этого - в другом месте). Говорят цивилисты о вине (culpa) как о недостатке радения, внимательности. Но на самом деле в гражданском праве не в этом дело; ответственность не определяется путем проверки, было ли достаточно напряженное внимание в психике отвечающего, а совсем иным путем. И в случае трогательнейшего усердия, величайшей заботливости и внимания по римскому праву приходится признать налицо culpa в техническом смысле, если внешнее поведение оказалось таковым, какое не в обычае у добрых хозяев (bonus paterfamilias). С другой стороны, и в случае полного нерадения и величайшей небрежности приходится признать налицо не culpa, а casus, если внешнее поведение было таково, что по сравнению с поведением среднего bonus pater familias оно не заключает в себе признаков ненормальности. Bonus pater familias есть своего рода чучело-автомат для замены заглядывания в душу более доступными контролю моментами.
Цивилисты говорят о "страхе, возбужденном угрозой", и о свойствах этого страха, необходимых для признания сделки порочной. А составители проекта книги V гражданского уложения (обязательственные права) по поводу ст. 28 (где говорится о "возбуждении страха угрозой") рассуждают в объяснительной записке (I, стр. 78), что не всякий "страх", возбужденный угрозой, достаточен для "недействительности" договора, как сказано в будущем законе, а такой только, какой описывается в объяснительной записке. Но проект "прямо этого не оговаривает" (и косвенно не оговаривает, а вообще держит в секрете, добавим от себя), "потому что разрешение вопроса о влиянии страха на свободу воли, в связи с значительностью ожидаемого вреда, зависит от особенностей каждого данного случая и от субъективных свойств данного лица, определяемых его возрастом, полом, состоянием (ср. ст. 1112 Франц., ст. 94 Сакс., см. Hasenhrl т. I, 44, Cosack, т. I, 65), и что, следовательно, едва ли возможно преподать в законе какие-либо твердые руководящие правила в этом отношении для судебной практики" (sic!).
Римское право не поручало, подобно объяснительной записке, "судебной практике" исследовать в каждом отдельном случае "вопрос о влиянии страха на свободу воли" и "субъективные свойства данного лица", а пользовалось тем же по существу остроумным изобретением, какое применяется при определении culpa. Сравнивалось поведение дан-ного лица с поведением того же среднерезонного человека при подобных обстоятельствах; таким образом, не только философствованием на тему о свободе воли и влиянии на нее страха, но и никаким исследованием свойств характера контрагента никто не занимался. Это следует принять во внимание и при окончательной редакции проекта, ибо в противном случае ст. 28 вводила бы публику в заблуждение и порождала бы напрасные споры и процессы.
Точно так же cum grano salis следует разуметь много тех цивилистических положений или изречений источников, которые говорят о наличности или отсутствии "воли", о "последней воле" наследодателя и т. п. Часто дело идет вовсе не о "воле", а о написанных в документе (например, в завещании) или сказанных в стипуляции словах, и т. д.
Следует, впрочем (особенно ввиду ошибочной теории о том, что право в отличие от морали не касается "внутреннего мира"), оговориться, что право не любит упомянутых и тому подобных фактов не из-за их психической природы как таковой, а из-за опасности коллизий между представителями императивной и атрибутивной стороны юридических норм, вообще из-за трудности объективного констатирования и контроля. Некоторые психические факты (например, "запальчивость и раздражение" при убийстве) легче поддаются контролю (телодвижения и т. п.), нежели иные чисто физические факты (например, момент зачатия младенца и отчество, момент смерти в безвестном отсутствии, порядок смертей разных лиц, погибших в одной катастрофе, например, во время кораблекрушения). И право такие психические факты охотнее принимает во внимание, нежели разные физические факты, более ускользающие от констатирования. Возведения зачатия в юридический факт право более решительно избегает (заменяя его разными суррогатами), нежели принятия во внимание разных психических моментов. Свидетели, письменная, нотариальная форма сделок и т. п. не превращают доказываемых ими фактов из психических в физические, однако право часто возводит эти средства доказательства в необходимые принадлежности юридических фактов, не довольствуясь действием без свидетелей, договорным разговором, не облеченным в письменную форму, и т. п., или даже требуя нотариального засвидетельствования или иного акта, имеющего свойства fides publica[226].
Вот намеченные выше два положения полезно принять во внимание и для освещения положения bonae fidei possessor fructus consumptos suos facit.
1. Прежде всего для правильного понимания самого понятия bona fides следует отметить, что не только разговоры о "добросовестности" и "недобросовестности", честности и нечестности вообще принципиально здесь не уместны и никакого отношения к римскому техническому понятию bona fides не имеют, но что и знание или сомнение, предвидение возможной опасности играют в римском праве (точнее, в нашей теории) роль цивильно-политического момента, а не формально-юридического критерия, во всяком случае не исключительно решающего юридического критерия. И здесь в душу человеческую нет необходимости заглядывать, чтобы констатировать там сомнения, знание или отсутствие такового, а достаточно указания таких обстоятельств, например, сопровождавших покупку вещи, из которых известное уже нам чучело, bonus pater familias, вывело бы заключение, что продавец незаконно распоряжается чужой вещью и т. п., или во всяком случае усомнилось бы в обеспеченности приобретения (ср. l, 3 D. 22,6: ignorantiam... non deperditi et nimium securi hominis; l. 6 eodem и т. п.). Другими словами, то, что по существу важно в случае bona fides, но трудно поддается контролю и доказательству, заменяется суррогатом. Bona fides и mala fides в техническо-юридическом смысле представляют такие же суррогатные понятия, как и culpa римского права, metus и т. п.
2. Точно так же заменен суррогатами и принцип надлежащего дестинатара в нашем институте (как и в области давности, specificatio и т. п.), и этим устранены, во-первых, гибкий и растяжимый масштаб, во-вторых, поставление прав и обязанностей в зависимость от фактов, которые бы подавали повод для лжи и укрывательства, с одной стороны, для подозрений и неосновательных претензий, с другой стороны, вообще от фактов, не имеющих характера явности и несомненности.
В самом деле, можно было бы предписать для каждого отдельного случая, с одной стороны, определение, какую часть суммы извлеченных доходов добросовестный владелец может выдать без существенного потрясения хозяйственного организма, а с другой стороны, принятие во внимание и хозяйственных нужд нового хозяина, количество продуктов, необходимых для дальнейшего хозяйства, и т. д. Равнодействующая этих двух моментов давала бы разнообразные и изменчивые конкретные решения, тяготеющие к границе, отделяющей fr. consumpti от extantes, но колеблющиеся то в ту, то в другую сторону этой границы. Иногда пришлось бы добросовестному владельцу возвращать большую или меньшую часть fructus consumpti, а то и всю сумму извлеченных доходов, если в конкретном случае это с народнохозяйственной точки зрения было бы абсолютно безвредной операцией. Иногда же он удерживал бы большую или меньшую часть fructus extantes, выдавая именно только те, которые абсолютно необходимы для правильного дальнейшего хозяйства, и т. д.
Но всегда или почти всегда такое право порождало бы конфликты, вражду, процессы; далее, такое право создавало бы искушение для владельца измышлять одни обстоятельства, укрывать другие (например, относительно кассовой наличности и т. п.), а для противника - поводы для подозрений - вообще такое право порождало бы больше злобы и иного нравственного, а пожалуй, и экономического вреда (процессы), нежели получалось бы блага от непосредственного проведения начала годного дестинатара.
Непременно получалось бы различие взглядов относительно размера той суммы полученного дохода, которая может быть без разрушительных последствий выдана владельцем, было бы и разногласие относительно того, что требуется собственнику для дальнейшего хозяйства; это осложнялось бы разногласиями относительно комбинации обоих моментов, а сверх того была бы и почва для раздоров и процессов и по поводу фактических обстоятельств (не только их квалификации и оценки, но и наличности).
Вместо этого римское право здесь, как и в других случаях, изобрело удачные суррогаты: fructus consumpti - fructus extantes. Наличность сырых продуктов и их количество в имении легко проверить, а гибкие и растяжимые понятия, почва для субъективной оценки, разнообразной по различию взглядов и интересов, устранена совсем, как это и соответствует природе права с его двойственной императивно-атрибутивной функцией и вытекающими отсюда дальнейшими последствиями.
Из предыдущих замечаний, между прочим, видно, что тот прием критики, тот сорт аргументации, который применил Пернис в полемике против моей теории, доказывая, что fructus extantes не всегда представляют именно продукты, необходимые для дальнейшего хозяйства, годен для опровержения почти любой теории, представляющей правно-политическое объяснение того или иного института права.
Примечания:
[226] Особенно резко
проявляются указания в тексте тенденции права (стремление к точной определенности
гипотез и диспозиций и к несомненности юридических фактов) в более древних
правах. Ср., напр., характерные статьи Русской Правды о бороде и о зубе
(ст. 78, 79 кар. сп., цит. по Христ. Буданова):
