Петражицкий Л.И. Права добросовестного владельца на доходы с точек зрения догмы и политики гражданского права
Мы указали уже выше (стр. 163)[214], что теория cultura et cura не в состоянии объяснить нашего института и, в частности, что принцип "продуктивности труда" должен был бы вести к предоставлению плодов и недобросовестному владельцу. В самом деле, если плоды - продукт труда и должны достаться тому, чьим трудом они произведены, то и недобросовестный владелец имеет основание требовать, чтобы его труд был признан производительным и чтобы произведенные им плоды были оставлены за ним. Положим, с господствующей точки зрения на bona и mala fides этому можно противопоставить возражение, что недобросовестный владелец недостоин приобретения, что лишение его продукта его труда является наказанием за mala fides. Точно так же господствующая теория объясняет институт specificatio тем, что справедливо предоставить рабочему продукт его труда; тем не менее представители этой теории, как сказано было выше, различают specificatio bona и mala fides и только добросовестного рабочего считают достойным приобретения по specificatio. Но теория награждения честных владельцев и карания нечестных падает сама собой, если принять нашу теорию bona и mala fides. Поэтому Oertmann, желая защитить теорию cultura et cura и тем не менее предоставить плоды только добросовестному владельцу, должен был прежде всего опровергнуть мою теорию bona и mala fides или указать какое-либо другое основание лишения malae fidei possessorа продукта его труда. Ни того ни другого он не делает; напротив, на той же стр. 584 он заявляет, что, несмотря на его полемику против моего объяснения института, в соответственной части моего исследования есть многие мысли, к которым критик вполне присоединяется, и что сюда, в частности, относятся мои замечания о bona и mala fides ("denen wir uns vollinhaltlich anschliessen mchten, so S. 169 fg. ber bona und mala fides, S. 180 ber die Behandlung der Jmpensen u. s. w.").
Но и независимо от того, может ли теория cultura et cura объяснить постановления римского права, она ложна в своих основаниях и представляет соединение крупных ошибок по самому существу своему.
Римские юристы, которые объясняли право собственности владельца на плоды той naturalis ratio, что эти плоды произведены его трудом, и новые романисты, присоединившиеся к этой теории римских юристов, не претендовали и не претендуют на экономический анализ и народнохозяйственное обоснование своих взглядов, а просто высказывают свое житейское воззрение, констатируют свое естественное чувство справедливости. Поэтому я в немецком издании этого сочинения считал достаточным указать, что теория cultura et cura не годится для объяснения римского права, и не считал нужным подвергать ее экономической критике, тем более что желательно было возможно более ограничить шокирующую и непривычную "примесь экономии политической к римскому праву" до необходимого minimuma.
С б?льшими претензиями выступает теория cultura et cura в формулировке Эртмана. Здесь она имеет внешний вид теоретико-экономичес-кий. Мало того, наш противник называет ее даже "хозяйственно-политической". Так, он замечает на стр. 584: "Действительно, приобретению плодов добросовестным владельцем способствовали хозяйственно-политические точки зрения, но они были иного рода, нежели те, которые предлагает Петражицкий". Это принуждает нас подвергнуть эту теорию соответственной критике.
Прежде всего мы должны заметить, что референт напрасно видит в своей теории ту же точку зрения, которая заключается в нашей теории, т. е. хозяйственно-политическую. Его замечания о продуктивности труда и воплощении этого принципа в нашем институте относятся к области экономической теории, а не политики. Он не показывает, какое желательное влияние на экономическую жизнь оказывает наш институт, а только выставляет ошибочное теоретическое утверждение, что плоды - продукт труда добросовестного владельца, и этим объясняет наш институт.
Кроме смешения экономической теории с экономической политикой мы должны здесь констатировать смешение точки зрения производства с точкой зрения распределения. Наш институт есть правило распределения и требует объяснения с этой точки зрения. Анализ соответственного явления с точки зрения производства может показаться достаточным объяснением только при смешении этих двух различных точек зрения.
Но, далее, весьма несостоятелен с экономической точки зрения и взгляд, будто владелец в данном случае выступает в качестве представителя труда (рабочего), а плоды - в качестве продукта его труда. Аналогичное господствующее мнение называет спецификанта рабочим (Arbeiter), a nova species - продуктом его труда. Точно так же германисты при обсуждении соответственных явлений германского права говорят о рабочем и продукте его труда (или о плодах как награде за труд)[215].
Так никогда бы не формулировали этого явления цивилисты, если бы они были более знакомы с политической экономиeй. Экономист по поводу института specificatio или fructus sues facere не сказал бы, что продукт здесь принадлежит рабочему, а назвал бы субъекта приобретения предпринимателем. Поэтому трудовая теория институтов спецификации и приобретения плодов не только не выдерживает экономической критики, но даже в ней не нуждается. Она представляет только курьезное недоразумение. Рабочему (в техническом экономическом смысле) эти институты ведь ничего не дают. При этом мы имеем в виду не то обстоятельство, что в Риме производство основывалось на рабском труде и что продукты сельского хозяйства и промышленности принадлежали не рабам (и не их господам, капитал которых они представляли как таковым), а предпринимателям, также и не тот факт, что теперь на место рабов появились свободные рабочие и что они не имеют больше прав на продукт, нежели их предшественники, причем совершенно безразлично, принадлежат ли перерабатываемые материалы или сельскохозяйственные участки субъекту хозяйства на праве собственности или нет. При некоторой привычке к экономическому мышлению мы бы даже тогда не приписали продукта spesificatio или плодов "рабочему", когда случайно в лице спецификанта или владельца совмещаются роли предпринимателя и рабочего, например если сапожник сделал пару сапог из чужого или собственного материала собственноручно, без чужой наемной помощи, или если b. f. possessor сельскохозяйственного участка все полевые работы произвел без помощи батраков; напротив, и в таких случаях мы бы сказали, что сапожник или сельский хозяин пользуется и распоряжается продуктами своего производства в качестве предпринимателя[216].
В 950 нового германского уложения, исходящего в области spesificatio из трудовой теории, значится:
"Сделавший (создавший, herstellt) посредством переработки или преобразования одного или нескольких материалов новую движимую вещь приобретает на нее право собственности, если ценность переработки или преобразования не является значительно ниже ценности материала..."
Но всякий судья был бы весьма удивлен, если бы какой-либо рабочий на основании этого параграфа потребовал признания за собою права собственности на сделанный им в промышленном заведении, где он служит, предмет. Если бы этот закон толковать в буквальном смысле (т. е. в смысле господствующей теории, по которой произведение труда принадлежит субъекту этого труда, т. е. рабочему), то он бы явился социальной революцией и существенным образом изменил бы господствующий теперь экономический строй (§ 950 относится также и к обыкновенному случаю переработки материала, принадлежащего предпринимателю на праве собственности).
Такое же недоразумение, такую же революцию на словах мы встречаем в учебниках римского права, где традиционно сообщается, что прокулианцы приписали право собственности на продукт переработки рабочему и т. п.[217], или в сочинениях германистов, которые гордятся принципом германского права, приписывающим работе решающую роль в вопросе о праве собственности на плоды и обсуждающим плоды как вознаграждение за труд (Lohn der Arbeit).
Но оставим в стороне теоретическое смешение предпринимателя с рабочим, на котором основывается трудовая теория, и остановимся на тех случаях, где это смешение фактически безвредно, потому что in concreto роли предпринимателя и рабочего совпадают в одном лице, потому что предприниматель не пользуется для производства наемным трудом, а сам исполняет все рабочие функции.
Можно ли в этом случае с экономической точки зрения сказать, что плоды являются продуктом работы владельца, и на этом основать объяснение нашего института? Экономисты констатируют в доходе сельскохозяйственного предприятия следующие составные части: 1) ренту, 2) доход от капитала, 3) зарабочий доход, 4) предпринимательскую прибыль[218].
Принимая во внимание этот анализ результата производительного предприятия, представители цивилистической трудовой теории легко констатировали бы, что их взгляд на продуктивность труда и на плоды как справедливое вознаграждение за труд заключает сам в себе самоуничтожение и reductio ad absurdum их теории. И притом экономическая несообразность цивилистической трудовой теории одинаково очевидна, из какой бы экономической теории производительности труда мы ни исходили.
Судя по словесной форме, по внешнему виду цивилистической "трудовой теории", она могла бы рассчитывать на согласие или по крайней мере снисхождение со стороны тех экономистов, которые придерживаются трудовой теории ценности и распределения. Но на самом деле именно представители экономической трудовой теории были бы особенно удивлены и возмущены по поводу трудовой теории цивилистов. Считая справедливым предоставить добросовестному владельцу ренту, доход от капитала и предпринимательскую прибыль, цивилисты с точки зрения экономической трудовой теории наполняют его карман разными несправедливыми прибылями, возникающими из лишения труда его прав и ограбления многих рабочих. Так, например, поскольку доход от имения сводится на связанный с участком капитал (например, сельскохозяйственные постройки, инвентарь, заборы, канавы etc.), т. е. кристаллизованный (по отношению к владельцу чужой) труд, постольку в этой части подарка добросовестному владельцу заключается результат нарушения справедливых прав целой, может быть весьма большой группы рабочих. Точно так же целые большие группы рабочих должны быть ограблены для того, чтобы доставить добросовестному владельцу ренту и предпринимательскую прибыль.
Само собой разумеется, что и с точки зрения экономистов, защищающих производительность капитала и справедливость процента от капитала, ренты и предпринимательской прибыли, цивилистическая теория не выдерживает критики.
Итак, Эртман совершенно напрасно считает защищаемую им теорию "экономической". Этого эпитета она заслуживает только в том смысле, что (ошибочно) употребляет экономические термины.
Возражения Перниса направляются против второй части моей теории, против объяснения значения fructus extantes для собственника, получающего имение от добросовестного владельца. Авторитетный автор "Лабеона" прежде всего высказывается принципиально против умствования насчет того, чем объясняется возвращение fructus extantes. По его мнению, эта обязанность владельца представляется нововведением, связанным с появлением когниционного производства. При этом он считает вероятным, что это расширение ответственности владельца было основано на аналогии hereditatis petitio, но не отрицает, что и целесообразность и справедливость должны были оказать свое влияние. "Но, - замечает он далее (стр. 363), - относительно направления этих мыслей нет никаких намеков (в источниках); поэтому благоразумнее не создавать по этому поводу никаких слишком глубокомысленных гипотез. В конце концов вся мудрость, может быть, состояла в том, что собственник получает то, что есть налицо"[219].
Тем не менее Pernice делает против моей теории сверх того и специальные возражения: "1. Идея (что fructus extantes возвращаются как предметы, необходимые для дальнейшего хозяйства) подходит только к участкам, но не к движимым вещам. Но и в случае недвижимостей она предполагает виндикацию целых имений. Частый (может быть, самый частый) случай, когда спор относится к отдельному куску земли, сюда не подходит: один и тот же сорт хлеба не сеется дважды подряд на одном и том же поле, поэтому нет надобности в зерне для посева. 2. Но если даже принять критикуемое объяснение с этим двойным ограничением виндикацией целых имений, то оно мне кажется не безупречным. Время, в которое плоды должны быть налицо, избрано произвольно, и его наступление зависит от произвола виндиканта. Поэтому нет никакой гарантии, что цель будет правильно достигнута". Далее многоуважаемый критик указывает, что иногда под видом fructus extantes весь сбор может достаться собственнику, иногда же в имении не окажется никаких fructus extantes. 3. Третий пункт, выставляемый Пернисом против моей теории, состоит в том, что не только классические юристы, но и компиляторы умели весьма всесторонне принимать в соображение хозяйственные моменты, как это показывает учение об издержках; поэтому невероятно, чтобы они не сумели провести ту мысль, которую я им приписываю, более удачно и последовательно.
В защиту моей теории против этой полемики можно привести следующее:
1. По поводу принципиального возражения о мудрствовании лукавом относительно мыслей, руководивших римскими юристами при образовании нашего института, при отсутствии всяких исторических указаний в этом направлении, и по поводу третьего специального возражения (об остроумии римских юристов) нам приходится отметить, что здесь в полемике кроется весьма существенное недоразумение и притом свойственное не только нашему почтенному противнику, а вообще современной романистике.
А именно, римских юристов романисты считают весьма осторожными и дальновидными представителями цивильно-политического мышления (выражения традиционных восхвалений в этом направлении, конечно, иные, но суть такова), и для объяснения исторических явлений или догматических положений римского права они обращаются к мыслям, воззрениям и целям, которые руководили римскими юристами при их воздействии на развитие права.
Некоторые, как, например, Pernice, проявляют при этом большую научную осторожность, приписывая римским юристам только те воззрения и мысли, о существовании которых можно убедиться из источников.
Другие, в особенности Ihering, поступают при этом более произвольно, придумывая и приписывая римским юристам без исторических доказательств разные цели и умыслы (подчас весьма низкие и невероятные)[220].
И вот почтенный критик относит мою теорию к той категории объяснений римских правовых явлений, которая состоит в ненаучном приписывании римским юристам таких мыслей и целей, наличности коих в то время не подтверждают никакие исторические данные. Против этого течения, которое автор считает (совершенно справедливо) язвой современной романистики, лишающей, в частности, историю римского права исторической почвы и научной достоверности, направлены не только его замечания против моей теории, но и в значительной части вся его книга. И если моя теория действительно является образчиком тех исторических взглядов и способов объяснения римского права, борьбе против которых посвящает свою научную деятельность автор Лабеона, то для ее полного научного уничтожения вполне достаточно было общего замечания критика о построении исторических гипотез без исторической почвы, а дальнейшие специальные замечания являются для моей "гипотезы" слишком большой честью, тем более что Pernice обыкновенно ограничивается молчаливым отрицанием произвольных теорий или опровержением только с точки зрения источников.
Но в том-то и дело, что мое объяснение института приобретения плодов не относится ни к той категории теорий, которую признает - и сам с блестящим остроумием обогащает - мой противник, ни к той, против которой он восстает.
Мое отношение к исследованиям о мыслях, воззрениях и целях римских юристов состоит в следующем.
Поскольку эти исследования состоят в произвольном выдумывании и приписывании своих выдумок римским юристам, то я смотрю на них так же, как и мой противник. Поскольку же они обладают тем научным характером и исторической почвой, какие мы находим в "Labeo", то я, конечно, не отрицаю вполне их исторической ценности и достоверности, но иначе понимаю эту ценность. А именно, по моему мнению, исторически доказанные мысли и воззрения римских юристов на основания, причины и цели разных позитивных норм или их исторических изменений следует относить не к истории права в тесном смысле и ее объяснению, а к истории литературы права. В этом смысле я значительную часть "Лабеона" отношу не к исследованию и объяснению права, а к изложению литературы, и притом считаю эту литературу весьма примитивной и мало научной.
Для того чтобы правильно выяснять и обсуждать значение институтов гражданского права, недостаточно обладать житейской опытностью и практическим взглядом на вещи, каким обладали римские юристы, и обсуждать право с житейской и практической точки зрения (как это, например, делают Иеринг и его последователи), а требуется методическое, систематическое и подчас весьма сложное исследование, экономическое образование и вообще такой научный аппарат, которым римские юристы не могли пользоваться.
Поэтому нельзя требовать от римской юриспруденции и нельзя найти в римских источниках научного цивильно-политического мышления и достаточно глубокого и правильного определения общественной функции институтов гражданского права. Общественная и культурная разумность различных институтов римского права есть не продукт сознательного правно-политического мышления римских юристов, а бессознательная кристаллизация массового и продолжительного народного опыта (ср. ниже 23).
Примечания:
[214] Ср.: Fruchtvertheilung,
стр. 162, 205 и сл.
[215] Сообразно с известным
выражением «verdientes Gut», которому германисты приписывают огромное
значение, их теории и рассуждения соответствуют более точке зрения распределения.
Притом они считают принцип, по которому «плоды являются наградой за труд»,
особым национальным достоянием, драгоценным проявлением «национального
духа». Ср., напр.: Gierke, Der Entwurf e. b. G. В. 1889, стр. 293 (mit
dem innersten Кern unseres nationalen Rechtsbewusstseins), стр. 344 («Die
nationale Anschauung, dass die Frchte Lohn der Arbeit sind...»), стр.
345 («Wir haben schon an anderen Stellen, an denen wir auf die Konsequenzen
der romanistischen Ordnung des Fruchterwerbes stiessen, diese Snde gegen
den deutschen Geisf bekampft»). Мы в этом видим не особое явление германского
права, а общее для современной цивилистики, не только германистической,
но и романистической, ошибочное теоретическое воззрение, являющееся свидетельством
и продуктом отсутствия экономического образования (ср. ниже).
[216] С другой стороны,
ясно и без всякого экономического знания, что институты specificatio и
fructus suos facere действуют на пользу предпринимателей, а не рабочих,
в тех случаях, когда предприниматель не привносит никакого труда со своей
стороны в дело производства плодов или novae species, напр., ограничивается
получением доходов из рук своего управляющего (имения, фабрики т. п.)
или арендатора. Особенно ясно разделение ролей предпринимателя и рабочего
в случае акционерной компании.
[217] Ср., напр.: Ваron,
§ 136 (стр. 260 в 9-м издании):... die Sabinianer dem Eigenthmer
des Stoffes, die Proculianer dem Arbeiter das Eigenthum der neuen Sache
zuschrieben: einige Juristen stellten eine mittlere Аnsicht auf, welche
Justinian billigte, und nach welcher der Arbeiter das Eigenthum der neuen
Sache nur dann erwirbt... Streitig ist heutzutage, auf welchem Grunde
der Erwerb seitens des Specifikanten ruht: ob er Kraft Occupation erwirbt
...oder als Belohnung fr seine Arbeit (denn er erzeugte die neue Sache);
die letztere Meinung ist die richtige... daraus folgt, dass der Specifikant
nur dann erwirbt, wenn er die Specifikation redlicher Weise vollzog (denn
nur dann verdient seine Arbeit einen Lohn)». Dernburg I § 204: «Die
Prokulianer dagegen betrachteten in vorzugsweiser Betonung der umschaffenden
Arbeit das Resultat als neue Sache. Sie theilen das Eigenthum daher dem
Arbeiter zu». «Wer aber den Erwerb durch Specifikation auf die Verarbeitung
grundet, muss es entsprechend finden, dass nur die «redliche Arbeit» geschtzt
wird».
[218] В другом месте
(Lehre vom Einkommen II, стр. 390–433) я пытался доказать, что предпринимательская
прибыль не является особой составной частью общего дохода, но здесь этот
вопрос не имеет значения, и мы можем исходить из обычной точки зрения.
[219] «Aber es fehlt
uns jede Andeutung ber die Richtung dieser Gedanken; und es ist wohl klger,
sie nicht allzu tiefsinnig zu vermuten. Am Ende knnte die ganze Weisheit
gewesen sein, dass der Eigenthumer kriegt, was da ist».
[220] Ср.: E. Eck. Zur
Feier des Gedchtnisses von B. Windscheid und R. v. Ihering.
