Петражицкий Л.И. Права добросовестного владельца на доходы с точек зрения догмы и политики гражданского права
И вот классическое римское право постановляет, что муж должен возвращать fungibilia постепенно в течение трех лет с момента прекращения брака, так что он каждый год уплачивает лишь 1/3 всей суммы:
Dos si pondere, numero, mensura contineatur, annua, bima, trima die redditur (Ulp. fr. VI, 8).
Это с точки зрения хозяйственной политики в высшей степени удачное право было неудачно изменено реформой Юстиниана. А именно 7а в l. un. C. de rei ux. act. 5, 13 гласит:
Exactio autem dotis celebretur non annua bima trima die, sed omnimodo intra annum in rebus mobilibus vel se moventibus vel incorporalibus: ceteris videlicet rebus quae solo continentur ilico restituendis, quod commune utriusque fuerat actionis.
На место различия между вещами, предназначенными для usus (постоянным капиталом) и, следовательно, находящимися в нормальном случае при возвращении приданого у мужа в виде res extantes, с одной стороны, и вещами, предназначенными для consumptio (оборотным капиталом), по закону Юстиниана вступает различие между движимостью и недвижимостью. В этом мы видим результат непонимания экономического значения принципа классического права и существенную порчу этого права под видом его упрощения. Вместо подробного доказательства неудачности этой реформы достаточно представить себе хозяйственное положение жены, которой муж, сообразно с действующим правом, возвратил имение, удержав пока необходимый инвентарь как res mobiles и sese moventes, и положение мужа, который может по праву причинять вред и неприятности жене, не выдавая ей целый год необходимого для хозяйства инвентаря, но зато всю сумму денег или прочих res fungibiles должен возвратить сразу в течение года, хотя бы для этого пришлось ему ликвидировать собственное хозяйство[205].
Возвращаясь к нашему институту, мы должны остановиться еще на значении fructus extantes для собственника. Мы уже указали выше, что возвращение этих плодов столь же неопасно для целости собственного хозяйства владельца, как и возвращение еще не застроенных в здание бревен (tigna extantia) или еще не употребленных на поддержание виноградных лоз кольев; здесь нет опасения, ne aedificia diruantur aut cultura vinearum turbetur. Это опасение относится только к tigna "consumpta", к fr. consumpti. Этого достаточно для оправдания принципов нашего института. Но для полной оценки цивильно-политической рациональности и полезности правил римского права мы должны обратить внимание еще на следующее с точки зрения сельского хозяйства весьма важное обстоятельство.
Fructus extantes представляют естественные сельскохозяйственные продукты. Эти продукты каждый хозяин разделяет на две группы. Одна часть предназначена для сбыта и не подлежит сохранению в натуре. Другую часть образуют те продукты, которые необходимы для дальнейшего хозяйства. Сюда, например, относятся навоз, солома, сено, овес для скота, зерно для посевов, хлеб, предназначенный для прокормления рабочего персонала до следующей жатвы, дрова, предназначенные для кухни и отопления жилых помещений, строевой лес, заготовленный для постройки или ремонта хозяйственных построек, и т. д. Эти плоды не подвергаются немедленной продаже, а сохраняются для необходимых потребностей хозяйства. И вот, если действительный собственник имения неожиданно поставит владельца в положение mala fides и пожелает констатировать количество fructus extantes, то в обыкновенном, среднем случае, который именно должно принимать во внимание право[206], он найдет свое имение в нормальном хозяйственном состоянии, т. е. он найдет там именно те fructus в виде fr. extantes, которые необходимы для дальнейшего хозяйства. И вот эти плоды представляют для владельца, который дальше не будет хозяйничать в имении, гораздо меньшую ценность, нежели для собственника, к которому переходит хозяйство. Некоторые продукты лишаются для владельца почти всякой ценности; для чего ему навоз, солома или иные продукты, вообще имеющие значение почти только в связи с данным хозяйством или так обработанные, что они приспособлены исключительно для нужд данного имения, - если он впредь не будет хозяином имения? Напротив, эти продукты имеют высокую ценность для собственника, потому что без них невозможно хозяйство. Другие продукты владелец, положим, может продать, но и они необходимы для собственника; для него они представляют гораздо большую ценность, нежели продажная цена. Для собственника они представляют даже большую ценность, нежели покупная цена; трудности и хлопоты приобретения, издержки транспорта, неотложная необходимость их для хозяйства должны быть приняты тоже во внимание.
Из сказанного видно еще одно основание, почему fructus extantes в нормальном случае могут быть взяты у владельца без расстройства его собственного хозяйства. Если он имеет свое собственное предприятие, например, другое собственное имение, завод, дом в городе, гостиницу, торговое заведение или т. п., то его собственное хозяйство не потерпит вреда от отнятия fructus extantes, потому что эти сельскохозяйственные произведения фигурировали лишь в той части его хозяйственного плана, которая относилась к чужому имению. Но эта часть его прежнего хозяйства теперь его больше не интересует. Напротив, непредоставление fructus extantes новому хозяину, собственнику, повлекло бы за собой необходимо зловредные последствия и затруднения для дальнейшего сельскохозяйственного производства в имении. Хозяйство в имении в среднем случае страдало бы, может быть, в течение нескольких лет от последствий расстройства, которое возникло от того, что имение было передано, так сказать, в голом виде, без необходимейших средств всякого нормального хозяйства. Римское право содействует в соответственной области успеху сельскохозяйственного производства, соединяя с rei vindicatio возвращение fructus extantes. В среднем случае fructus extantes находятся в тесной органической связи со всем хозяйством, представляя необходимый естественный оборотный капитал последнего.
Оставляя fructus consumpti владельцу и предоставляя fructus extantes собственнику, римское право распределяет плоды между этими двумя субъектами, так что как fr. extantes, так и consumpti достаются их экономически правильным дестинатарам и что предупреждается разрушение и расстройство в обоих хозяйствах.
Аналогичный пример такого двусторонне удачного распределения хозяйственных благ мы находим в титуле дигестов о hereditatis petitio.
Item veniunt in hereditatem etiam ea, quae hereditatis causa comparata sunt, ut puta mancipia pecoraque et si qua alia, quae necessario hereditati sunt comparata. et si quidem pecunia hereditaria sint comparata, sine dubio veniunt: si vero non pecunia hereditaria, videndum erit: et puto etiam haec venire, si magna utilitas hereditatis versetur, pretium scilicet restituturo herede (1. 20 pr. D. her. pet. 5, 3).
При возвращении наследства действительному наследнику владелец обязан выдать не только то, что он имеет из наследства, но также и то, что для нового хозяина наследства необходимо, хотя possessor hereditatis приобрел соответственные предметы на собственные средства. При hereditatis petitio, следовательно, владелец выдаст, например, не только те сельскохозяйственные произведения, которые он извлек из наследственных участков, но также и те, которые он вследствие неурожая или по другим причинам должен был для нужд хозяйства купить. Конечно, pretium ему возвращается.
Та же точка зрения, та же хозяйственная magna utilitas имеет решающее значение при обсуждении тех вещей, которые приобретены владельцем на средства наследства:
Sed non omnia, quae ex hereditaria pecunia comparata sunt, in hereditatis petitionem veniunt. denique scribit Julianus libro sexto digestorum, si possessor ex pecunia hereditaria hominem emerit et ab eo petatur hereditas, ita venire in hereditatis petitionem, si hereditatis interfuit eum emi: ut si sui causa emit, pretium venire (eod. § 1).
И здесь обращается внимание на то, для которого из двух хозяйств вещь необходима. Если она была куплена для хозяйства владельца, то она остается за ним, если для нужд hereditatis, то она должна быть выдана вместе с наследством. Так, по возможности безболезненно, производится операция разделения двух хозяйственных организмов, дабы каждое из двух хозяйств после отделения могло далее успешно функционировать. Оба хозяйства имеют свои органы, которые должны быть оставлены за ними.
Наш институт точно так же разделяет два хозяйства, не разрушая ни того, ни другого. Если мы себе представим написанный хозяйственный план незнающего владельца, то он распадается на несколько отделений. Одно из отделений относится исключительно к имению, на которое владелец ошибочно приписывает себе право собственности, узуфрукт или т. п. В этом отделении значится: для посевов в имении А. припасены такие-то количества таких-то родов зерна, для прокормления скота - такие-то количества таких-то продуктов и т. д. И вот это отделение хозяйственного плана, которому соответствует фактическое состояние имения с fructus extantеs, как бы вырезывается и передается для дальнейшего исполнения действительному управомоченному. Прочие же части хозяйственного плана и хозяйства оставляются за владельцем, причем здесь предупреждается расстройство производства тем, что не допускается потрясение или разрушение хозяйства ради извлечения органически с ним соединенной (или во всяком случае не могущей быть из него извлеченной без болезненных последствий) суммы fructus consumpti[207].
Добавление. Отношение критики к изложенной теории. Между тем как догматическая часть настоящего ис-следования встретила вообще со стороны критики полное признание и не вызвала почти никаких возражений, по поводу изложенного объяснения экономической функции института голоса критиков разделились[208].
В пользу его особенно решительно высказался Леонард l. с., стр. 279 и 281 и в своем учебнике институций ( 77); ср. также: Дернбург (I 205 в 4-м и 5-м изд.), Hellmann (в Krit. Vierteljahrsschrift N.F. XVII, стр. 88 и сл. стр. 96[209]). Оспаривают мою теорию Oertmann (в Zeitschr. f. d. Privat-und ffentl. R. XX, стр. 582 и сл.) и Pernice (Labeo II, 1-te Abth. 2-te Aufl., стр. 363 и прим. на стр. 363 и 364). Впрочем, полемика Перниса относится только ко второй, так сказать, добавочной части моей теории - к объясне-нию значения fructus extantеs для собственника. Наоборот, Oertmann не спорит против этой части теории (и даже, по-видимому, считает ее достаточным объяснением римского правила о fructus extantеs, стр. 585), а нападает на основную и существенную ее часть - на мои рассуждения о fructus consumpti.
Главное возражение Эртмана состоит в том, что моя теория содержит в себе смешение народно- и частнохозяйственной точки зрения: "Не народное имущество как целое уменьшается, если заставить владельца выдавать плоды, а только его частное имущество, между тем как, с другой стороны, собственник получает этим путем равную прибыль" (стр. 583). Это возражение весьма существенно и разрушает в случае своей правильности мою теорию в корне. Если действительно правда, что извлечение суммы fructus consumpti из имущества владельца и передача ее собственнику означает отнятие от одного частного имущества и прибавление к другому имуществу равно ценного блага, так что народное хозяйство и богатство от этого не изменяются (+ а - а = о), то моя теория страдает тем же недостатком, в котором я обвиняю обыденные практические рассуждения современной практическо-догматической школы, а именно является частнохозяйственным рассуждением, обсуждением права с точки зрения частных интересов одной из сторон. Только ее внешний вид был бы экономический, что ставило бы ее еще ниже обыденных практических рассуждений, которые не маскируют своего существа и не претендуют на различение частно- и народнохозяйственной точки зрения, довольствуясь тем, что говорят о реальных и практических интересах той или другой гражданской стороны.
Отрицая самое основание и существо моей теории и видя в отнятии fructus consumpti у владельца и передаче их собственнику явление, безразличное для народного хозяйства и только неудобное с точки зрения интересов владельца, Эртман, конечно, без труда опровергает далее мою теорию следующим соображением: "Такая нежная забота о должнике, которая для избежания расстройства его хозяйственного плана освобождает его от долгов, противоречит римскому праву, мало того, мы утверждаем, всякому правопорядку - к каким последствиям повело бы принятие во внимание таких субъективных точек зрения?"
И здесь, как и в первом возражении, критик бьет меня моим же собственным оружием, парафразируя мое же собственное возражение против частнохозяйственной точки зрения на институт (Fruchtvert-heilung, стр. 173, 174; ср. выше, стр. 204-205).
Далее, почтенный критик указывает, что достаточной мерой для предотвращения расстройства хозяйства владельца было бы предоставление ему срока для возвращения суммы fructus consumpti. "В крайнем случае право могло бы, по примеру известного положения дотального права, счесть нужным предоставить владельцу для возвращения плодов более или менее продолжительный срок для того, чтобы предупредить нарушение правильного течения хозяйства (zur Vermeidung von storen-den Eingriffen in den Wirthschaftsbetrieb); полное освобождение от возвращения было бы мерой, идущей дальше цели".
Наконец, наш противник находит, что наша теория не объясняет, почему римское право предоставляет владельцу право собственности на плоды, между тем как оно могло бы его просто освободить от ответственности за доходы по vindicatio или condictio собственника, если уж по каким бы то ни было причинам его надо было освободить от restitutio fructuum.
Последнее возражение относится к следующему параграфу, обсуждающему формально-юридическую сторону института; поэтому рассмотрение его мы пока откладываем и ограничимся здесь первыми тремя возражениями.
Но и по поводу этих возражений нам долго говорить не приходится, потому что как самые идеи, которыми Эртман пользуется для полемики против моей теории, так и определение значения этих идей находятся уже в предыдущем изложении (и в Fruchtvertheilung), и нам достаточно было бы сослаться на соответственные страницы нашего исследования.
В частности, что касается первого и самого существенного возражения, а именно что, передавая сумму fructus consumpti собственнику, право дало бы последнему такую же выгоду, какой оно лишило бы владельца, то все наше изложение было направлено на доказательство противного, и наш критик должен был бы доказать ошибочность нашей системы доказательств или представить свои особые контраргументы для того, чтобы выставить свое, противоречащее нашему, утверждение. Иначе мы, не имея нового материала для полемики и считая предыдущее изложение исчерпывающим, можем только сослаться на изложенное выше[210]. Впрочем, полемика против первого возражения отчасти излишня уже потому, что критик сам же дальше от него (сам того не замечая) отрекается, говоря о дотальных сроках и о том, что для предупреждения расстройства в хозяйстве владельца достаточно было бы дать более или менее продолжительный срок для уплаты суммы fructus consumpti. Отсюда видно, что Oertmann все-таки признает вредное значение нарушения правильного течения хозяйства вследствие неожиданной и внезапной необходимости извлечь из хозяйства известную сумму денег. Оказывается, что между нашими взглядами на самом деле нет того принципиального различия, о котором можно бы заключить по началу его полемики. И мой противник признает, что внезапное изъятие суммы fructus consumpti из хозяйства владельца наносит этому хозяйству больший вред, нежели простое уменьшение имущества на соответственную сумму. Различие взглядов сводится, собственно, лишь к тому, какая мера требуется для предупреждения этого вреда. Мой противник, пользуясь моей теорией института дотальных сроков, находит, что и здесь аналогичная мера была бы достаточной. Но это положение тоже опровергнуто нами наперед в соответственном месте. А именно, объясняя институт дотальных сроков, мы указали, чем разнится положение добросовестного владельца от положения мужа, возвращающего приданое, и почему мера обеспечения, соответствующая положению последнего субъекта, не соответствовала бы положению первого. К сожалению, и здесь наш критик не занимается критикой в точном смысле, а просто игнорирует наши аргументы, так что и здесь нам остается только сослаться на соответственную страницу нашего исследования: выше, стр. 236; Fruchtvertheilung, стр. 192.
Вообще приведенные возражения сами по себе невольно наводят на мысль, что не в них заключаются главная причина и основание отрицательного отношения критика к нашей теории. Истинной причиной его несогласия скорее являются иные два обстоятельства: 1. Несогласие с моим взглядом на историческое развитие института в римском праве[211]. 2. Убеждение критика в правильности другого обоснования права собственности добросовестного владельца на плоды, которое он защищал в од-ном из своих предшествующих сочинений и продолжает отстаивать в рас-сматриваемой рецензии, а именно в правильности теории cultura et cura[212].
Правильную точку зрения, по мнению референта, "указал Юстиниан в 35, J. II, 1: добросовестный владелец получает плоды pro cultura et cura. Поэтому прежде ему предоставляли, как это делал еще Помпоний, только fructus industriales, и многие фрагменты позднейшего происхождения еще считают нужным говорить об этой ограничительной теории. Владелец приобретает плоды, потому что они существуют благодаря его труду. Это положение есть одно из многих доказательств признания продуктивности труда в римском праве императорской эпохи; может быть, лишь то обстоятельство, что в возникновении большинства плодов принимают трудно различимое участие natura и industria, побудило позднейших римских юристов оставить различное их обсуждение; может быть, и мысль о справедливом примирении противоположных интересов собственника и владельца сознательно или бессознательно оказала влияние на позднейшие постановления о restitutio; решающую роль при этом могли играть и приведенные автором, стр. 194, точки зрения" (стр. 584)[213].
Примечания:
[205] Против моей критики
закона Юстиниана полемизирует Leonhard в Zeitschraft der Savigny-Stiftung,
B. 14, rom. Abth. стр. 280. Мое объяснение смысла положения классического
права о annua, bima, trima dies он считает удачным, но тем не менее в
реформе Юстиниана он видит улучшение в смысле более гуманного и мягкосердечного
отношения к вдовцу-мужу. Юстиниан «дает вдовцу год для нового хозяйственного
устройства, оставляя на время в его пользовании движимости». Поэтому «если
император поступил неправильно, мешая жестокосердным тестям отнимать над
гробом дочерей движимое содержимое жилищ у своих зятей», то автор предпочитает
ошибаться вместе с ним, чем защищать вместе со мной жестокосердное классическое
право.
[206] Iura constitui
oporter, ut dixit Theophrastus, in his, quae accidunt, non quae (l.3 D.
de leg. 1, 3)... nam ad ea potius debet aptari ius, quae et frequenter
et facile, quam quae perraro eveniuut (l. 5 eod.).
[207] Предыдущее изложение
содержит, как нам кажется, научное и ясное определение того «публичного
интереса», о котором говорит Папиниан в l. 44 pr. D. de usuc. 41, 3 в
общих выражениях и едва ли с полным и ясным сознанием основания и содержания
того publice interfuit, на наличность которого ему указала его интуиция.
[208] Как и по вопросу
об интерполяции, причем противниками моей теории явились именно те романисты,
которые выступили с защитой теории интерполяции (Pernice и Oertmann);
при этом их полемика против моего объяснения института тесно связана с
их полемикой против моей критики теории Чиляржа. Так, Перниса интересуют
не столько мои экономические рассуждения сами по себе, сколько вопрос
об интерполяции спорных фрагментов, и его возражения против моей экономической
теории играют роль добавочного аргумента против моей критики теории интерполяции.
Точно так же Oertmann считает в моем исследовании о приобретении плодов
«особенно интересными» замечания по поводу теории Чиляржа. «Ибо здесь,
– восклицает он на стр. 581, – Петражицкому приходится свести счеты с
новой теорией, являющейся теперь господствующей и, насколько нам известно,
не подвергшейся еще никогда подробному спору!». Признавая, что моя аргументация
в этой области, как и в других, «соответствует высоте исследуемой проблемы»
(которую почтенный критик, очевидно, ставит сравнительно с прочими вопросами,
затронутыми моим исследованием, весьма высоко. «Wie immer, bewegt sich
der Verfasser auch hier durchaus auf der Hhe des behandelten Problems;
seine Argumentation ist...»), Oertmann находит, что мои рассуждения, несмотря
на свои логические качества, не в состоянии опровергнуть исторической
теории Чиляржа, и после оживленной полемики в пользу Чиляржа указывает,
что мои неправильные исторические взгляды на институт ведут и к неправильному
объяснению института с экономической точки зрения. Естественно, и опровержение
моей экономической теории ему представляется важным аргументом в пользу
исторической теории Чиляржа.
[209] Hellmann (стр.
89) упрекает меня лишь в том, что я не коснулся вопроса о регрессе добросовестного
владельца против его auctor, между тем как этот регресс в случае признания
обязанности владельца возвращать и fructus consumpti обнимал бы также
тот убыток владельца и смягчал бы вредное значение отнятия суммы потребленных
плодов. Впрочем, этот упрек почтенного критика имеет значение скорее повода
для дополнения моей теории, нежели основания для сомнения в ее правильности
(ср. стр. 96 eod.). «Конечно, – замечает он, – можно было бы, пожалуй,
возразить, что эвикционный регресс при несостоятельности auctorа и продолжительности
процесса часто не в состоянии был бы задержать расстройства («die Deroute»)
хозяйства владельца и что поэтому указанная выше экономическая необходимость,
как общее правило, остается в силе. Тем не менее автору следовало высказаться
по этому поводу».
[210] Источник оппозиции
по этому вопросу заключается, по-видимому, в известном уважаемому рецензенту
традиционном положении, повторяющемся в учебниках политической экономии,
по поводу вопросов о различии имущества, богатства, капитала, дохода etc.
с точки зрения экономической (народнохозяйственной) и частнохозяйственной
и состоящем в том, что с точки зрения народного богатства, дохода etc.
увеличение на известную сумму одного частного хозяйства безразлично, если
тот же предмет eo ipso отнимается у другого частного хозяйства.
[211] Ср. замечание на
стр. 582, 583 его рецензии. Автор «доказывает невозможность объяснить
приобретение плодов путем формально-юридической конструкции и ищет его
объяснения на хозяйственно-политической почве. Народнохозяйственные точки
зрения, которые он при этом развивает, являются ценными, интересными и
часто несомненно правильными. Таким образом, автор был на лучшем пути
отыскания истины, и если это ему тем не менее не удалось, то причиной
этого является, по нашему мнению, тот совсем ложный свет, в каком ему
представляется историческое развитие института».
[212] По этому поводу
он замечает на стр. 584: «Эти мысли референт изложил подробно уже в другом
месте (в своей «Volkswirthschaftslehre des Corpus Iuris Civilis», Berlin,
1891, стр. 125 и сл.); но содержащиеся там замечания автору, по-видимому,
были неизвестны».
[213] Характерно, что
и здесь Эртман еще раз делает уступку в пользу моей теории и ослабляет
свое первоначальное абсолютное ее отрицание. Видно, ему «нравится» и моя
теория, но еще больше – своя. Выход из такого затруднительного положения
состоит в том, что свою теорию он кладет в основу исторического развития,
а моим «точкам зрения» позволяет принимать участие в позднейшем окончательном
регулировании вопроса.
