Петражицкий Л.И. Права добросовестного владельца на доходы с точек зрения догмы и политики гражданского права
Не отрицаем мы даже и того, что после зарождения и более или менее ясной и прочной кристаллизации общих институтов и норм права из хаоса частных воззрений, стремлений и решений римские юристы размышляли об этих институтах как таковых, т. е. как общих и абстрактных принципах, и часто создавали соответственные общие теории. Точно так же естественно, что эти теории подчас служили основанием и источником дальнейших решений таких случаев и вопросов данного института, для которых еще не создалась определенная норма. Но и к таким теориям нужно относиться весьма критически и скептически, как со стороны их научности и дельности, так и со стороны их фактического значения и влияния на развитие права. Научной глубины и правильности при определении общественной функции и значения институтов права, в частности умения определить народнохозяйственное основание и влияние институтов имущественного права, от римлян ожидать нельзя. Поэтому их теории вели бы скорее к поверхностным и неудачным решениям, нежели к разумному усовершенствованию и здоровому развитию институтов. Но на самом деле и эти теории оказывались обыкновенно бессильными, если они вели к решениям, противным внушительной, хотя и бессознательной, тенденции массового опыта, если массы фактов дискредитировали соответственные решения. В борьбе за юридическое существование победа в конце концов доставалась не тем положениям, которые истекали из более или менее наивных и поверхностных теоретических воззрений юристов на институт, а тем, которые на деле оправдывались и требовались общественной преобладающей массой фактов[230].
Исторические данные относительно института приобретения плодов, несмотря на их скудость, представляют подтверждение высказанных выше взглядов. Наш институт принадлежит к числу таких, для которых римские юристы создали (весьма неудачную) объяснительную и оправдательную теорию, и притом теория эта играла в свое время известную роль при решении частных вопросов, но в конце концов институт достиг правильного развития вопреки ложной теории.
Уже выше мы привели место, где указывается основание приобретения плодов при b. f. possessio. Это 35 I. de rer. div. 2, 1, где говорится:
"naturali ratione placuit fructus quos percepit eius esse pro cultura et cura..."
Точно так же выше мы указали, что эта теория в высшей степени наивна и поверхностна сама по себе, и убедились, что догматические правила нашего института вовсе с ней не согласны и что они вполне удачно приноровлены вопреки этой теории к такой действительной функции института, которая с принципом cultura et cura не имеет ничего общего. Таким образом, в праве Юстиниана, представляющем окончательный результат развития, теория cultura et cura играет роль falsa demonstratio, quae non nocet nes prodest[231].
Из других мест источников видно, во-первых, что она не представляет изобретения Юстиниана (компиляторов), а является традиционным взглядом прежних римских юристов и, во-вторых, что она прежде играла роль не только наивного теоретического взгляда, но и исходной точки для практически неудачных решений.
Так, Помпоний выводил из нее заключение, что добросовестный владелец приобретает не все плоды, а только те, которые произведены благодаря cultura et cura владельца.
Pomponius libro vicesimo secundo ad Quintum Mucium: Fructus perci-piendo uxor vel vir ex re donata suos facit, illos tamen, quos suis ope-ris adquisierit, veluti serendo: nam si pomum decerpserit vei ex silva caedit, non fit eius, sicuti nec cuiuslibet bonae fidei possessoris, quia non ex facto eius is fructus nascitur (1. 45 D. de usur. 22. 1).
Это место весьма знаменито в истории романистической литературы. Со времени Глоссы до новейшего времени на нем опиралась теория, по которой добросовестный владелец приобретает по Юстинианову пра-ву только так называемые fructus industriales. Эту теорию можно теперь считать окончательно опровергнутой, поэтому мы не будем предпри-нимать против нее излишней полемики. Заметим только, что разделение плодов на fructus industriales и mere naturales, которое еще и теперь часто фигурирует в общем учении о плодах, представляется ошибочным даже в том случае, если бы мнение Помпония имело значение для Юстинианова права. Дело в том, что, с точки зрения Помпония, вовсе не важно то обстоятельство, произошли ли плоды благодаря человеческой indust-ria или они произведены природой без содействия человека, а имеет только значение вопрос, сам ли владелец произвел плоды или кто другой. В. f. possessor не приобретает плодов, посеянных другим, хотя эти продукты - fructus industriales в смысле романистической науки. Таким образом, традиционная в учебниках римского права рубрика изложения о fructus industriales и mere naturales должна быть исключена с точки зрения не только догмы, но и истории римского права.
В новейшей литературе много говорится о решении Помпония для других целей. А именно, теперешние романисты стараются устранить пpoти-вopечиe, которое существует между этим фрагментом и другими местами, которые отрицают значение различия между плодами, произведенными владельцем и им не произведенными (ср., например, l. 48 pr. D. de a. r. d. 41,1). Некоторые писатели[232] объясняют различие между этими двумя видами плодов в решении Помпония не с точки зрения учения о правах добросовестного владельца, а с точки зрения правил о дарении между супругами. Одаренный супруг, по этому мнению, приобретает в решении Помпония плоды не в качестве владельца участка, а как дарение. Это объяснение опирается главным образом на l. 8 С. de don. i. v. et. u. 5,16.
Si fructus eorum praediorum, quae in dotem accepisse te dicis, matrimo-nii tempore uxorem tuam percipere passus es eosque uxor tua absumpsit, res-titui tibi post divortium oportere nulla ratione contendis. sin autem ab his lo-cupletior facta est, in tantum potest conveniri.
На основании этого решения объясняют фрагмент Помпония в том смысле, что fructus mere naturales всегда влекут за собой обогащение и, следовательно, подходят под запрещение дарения между супругами; напротив, дарение fructus industriales действительно, потому что одаренный супруг сделал на их производство затраты из своего имущества.
Это толкование следует безусловно отвергнуть. Оно исходит из предположения, по меньшей мере странного, будто люди производят fructus industriales без пользы и прибыли для себя, будто при производстве fructus industriales издержки поглощают всю прибыль, так что нет места для обогащения.
На самом деле различие между fructus industriales и naturales (независимо от указанной выше ошибочности этой терминологии) для понятия обогащения и, следовательно, для правил о дарении между супругами не может иметь никакого значения, потому что, с одной стороны, fructus industriales обогащают в размере чистого дохода, а с другой стороны, и fructus naturales могут не оставить обогащения.
Далее, в l. 8. С. cit. речь идет об обязательственных отношениях, о возвращении обогащения, а в решении Помпония - о приобретении права собственности.
Наконец, в l. 8. С. cit., где не участок является предметом (капиталом) дарения, а сами сельскохозяйственные продукты, последние подчиняются правилам не fructus rei donatae, не доходов от подаренной вещи, a res donataе (капитала дарения). Между тем в решении Помпония говорится о fructus rei donatae. Этих различных явлений отнюдь нельзя смешивать, потому что правила о дарении между супругами совсем различны для капитала и доходов. Решение Помпония можно с этой точки зрения сопоставить с l. 17 D. de don. i. v. et u. 24,1:
De fructibus quoque videamus, si ex fructibus praediorum quae donata sunt locupletata sit (uxor), an in causam donationis cadant. et Iulianus significat fructus quoque et usuras licitam habere donationem (cp. l. 16, l. 15 eod. etc.), а отнюдь не с l. 8. С. cit[233].
Во всяком случае, если бы даже удалось устранить решение Помпония об одаренном супруге, как к нашему институту не относящееся, то все-таки остаются слова "sicuti ne cuiuslibet bonae fidei possessoris, quia non ex facto eius is fructus nascitur", которые достаточно ясно доказывают, что Помпоний выводил в случае bonae fidei possessio практические последствия из принципа cultura et cura.
Это единственно здесь важное для нас положение не устраняется и в том случае, если слова nес cuiuslibet толковать не в их естественном и простом смысле (= nес cuiusquam = nullius), а в том смысле, что Помпоний приписывает право собственности на fructus naturales не всякому добросовестному владельцу[234].
Но вообще, с научной точки зрения, гораздо было бы правильнее признать простой и ясный смысл текста решения Помпония, а именно тот факт, что он одаренного супруга обсуждает как добросовестного владельца и приписывает ему, так же как и прочим добросовестным владельцам, право собственности только на продукты его производства. Содержащееся в этом признание наличности противоречия в Corpus iuris - гораздо менее "отчаянная" научная мера, нежели всевозможные искусственные толкования и невероятные тeopии, созданные для устранения этого противоречия[235].
Кроме самого текста l. 45 cit. в пользу этого у нас случайно есть особые исторические данные, а именно из других мест источников видно, что в эпоху Помпония и Юлиана действительно существовало мнение, по которому добросовестному владельцу принадлежит право собственности только на те плоды, которые ex facto eius nascuntur.
Против этой теории направлена полемика Юлиана в l. 25 D. de usur. 22, 1 (...omnis fructus non iure seminis, sed iure soli percipitur ... si totum fundum alienum quis sciens possideat, nulla ex parte fructus suos faciat, quoquo modo sati fuerint ... In alieno fundo, quem Titius bona fide mercatus fuerat, frumentum sevi: an Titius bonae fidei emptor perceptos fructus suos faciat? (стало быть, было сомнительно) respondi ... cum ad fructuarium pertineant fructus a quolibet sati, quanto magis hoc in bonae fidei possessoribus recipiendum est, qui plus iuris in percipiendis fructibus habent).
Вся эта полемика тогда только и делается понятной и уясняется ее повод и основание, если мы сопоставим ее со словами Помпония:
Fructus suos facit illos tamen, quos suis operis adquisierit, veluti serendo.
Между тем как во время Юлиана и Помпония еще существовали сомнения и разногласия, в эпоху Павла теория, которую защищал Помпоний, считалась уже несомненно ошибочной. В таком смысле ее спокойно и категорически отвергает Павел в l. 48 pr. D. de a. r. d.:
Bonae fidei emptor non dubie percipiendo fructus etiam ex aliena re suos interim facit non tantum eos, qui diligentia et opera eius pervenerunt, sed omnes, quia quod ad fructus attinet loco domini paene est.
Отсюда видно, что l. 45 D. de usur. не только не должна приводить историков римского права в отчаяние и побуждать их к отчаянным и ненаучным попыткам выхода из существующего будто затруднения, а, напротив, должна радовать как разъяснение и подтверждение прочих исторических материалов.
Теория ограничения приобретения плодов сообразно с принципом "diligentia et opera", или, что то же, "cultura et cura", действительно существовала и находила защитников среди римских юристов, и притом теория эта относилась не к какому-либо специальному виду добросовестного владения, как предполагают Пернис и другие, а вообще к b. f. possessores. Для краткой характеристики этого и противоположного взгляда развилась даже особая терминология, гораздо более правильная, нежели новые выражения: fructus industriales - mere naturales, а именно: ius ceminis - ius soli.
Небезынтересна аргументация Юлиана, защищающего приобретение ius soli. Она состоит из ничего не доказывающих аналогий и petitiones principii. Он защищал вполне удачное практически положение, но теоретически его обосновать и оправдать он не был в состоянии. Что Юлиан был далек от цивильно-политического понимания нашего института, доказывает его решение о действии возникшего впоследствии знания владельца о чужом праве (ср. выше, стр. 113). Он решает, что первоначальный bonae fidei possessor, несмотря на mala fides superveniens, приобретает плоды дальше до момента evictio. Ввиду изложенного выше смысла института излишне распространяться о том, как мало такое решение соответствует экономическому назначению приобретения плодов. Замечательно, что и здесь Помпоний защищал мнение, противоположное мнению Юлиана (ср. выше, стр. 111), но в данном случае был прав Помпоний, хотя его решение не соответствовало его теории cultura et cura и он не мог его теоретически оправдать. В последующую классическую эпоху неправильное мнение Юлиана о mala fides superveniens было устранено и восторжествовало то положение, которое защищал Помпоний. Обратное случилось с их решениями по вопросу о ius seminis и ius soli. Цивильно-политически удачные положения в борьбе за существование с неудачными восторжествовали, хотя они были инстинктивно, бессознательно удачными, а не сознательно правильными, хотя их подсказывало вовсе не понимание общественного значения института и желание соответственно образовать его частные положения.
Точно так же мы имеем доказательства того, что право приобретения плодов первоначально римские юристы распространяли только на самый частый и важный случай b. f. possessio, на владение в виде собственности. На это указывает l. 54 D. de a. r. d. (ср. выше, стр. 113-114), где Модестин в комментаре ad Quintum Mucium утверждает распространение правил приобретения доходов на путативные вещные права пользования, например на путативный узуфрукт и usus, и это положение прямо противопоставляет прежнему, более ограниченному, признанию нашего института (non solum si nostros putaverimus - владение в виде собственности - sed et si communes aut fructuarios, ut tamen, quod adquisituri non essent, si re vera communes aut usuarii essent, id hodieque non adquirant). В эпоху комментируемого им прежнего юриста не было, следовательно, признано то общее положение, которое пользуется признанием "теперь" (hodie), т. е. в эпоху Модестина.
Мало того, предыдущие слова Модестина в том же фрагменте говорят в пользу того, что прежде институт приобретения плодов признавался только по отношению к bonae fidei emptores, т. е. к важнейшему случаю добросовестного приобретения владения вещи в виде собственности, к добросовестной купле. Вероятно, Quintus Mucius ограничивался таким весьма узким признанием права приобретения доходов, и Модестин именно его мнению противополагает утверждение относительно современного ему права: non solum si eos emerimus, sed etiam si donati fuerint nobis aut ex dotis nomine aut ex legati pertinere ad nos coeperunt etc. Что и это положение относится лишь к "hodie", так что прежде приобретали плоды только b. f. emptores, впрочем, только гипотеза. Но в пользу ее говорит и ею объясняется не только приведенное место, но также и то характерное обстоятельство, что и в прочих местах источников, относящихся к нашему институту, римские юристы обыкновенно традиционно говорят "bonae fidei emptor", а не b. f. possessor, так что защищаемое нами предположение не является простым гаданием без основания и объяснительной пользы, а обладает легитимацией научной гипотезы.
В пользу предположения, что прежде титул приобретения капитальной вещи не лишен был значения для нашего института, говорит и то указанное нами выше (стр. 109) обстоятельство, что самостоятельный и независимый от способа приобретения главной вещи titulus pro suo для приобретения продуктов есть успех позднейшего времени.
Но ограничение приобретения плодов категорией possessio pro emptore или во всяком случае владением в виде собственности тоже ясно свидетельствует в пользу того, что не изложенная выше цивильно-политическая теория дала жизнь нашему институту. Ибо с точки зрения защищаемого нами постулата распределения нет никакого основания для этих ограничений. Из теории правильного дестинатара и народнохозяйственного вреда от неожиданного изъятия fructus consumpti мы никоим образом не можем прийти к узким положениям более древнего римского права. Но и теория cultura et cura, если бы она была источником нашего института, тоже повела бы сразу к установлению более общих положений. Вообще исторические данные на всяком шагу компрометируют тот взгляд, будто правовые институты римского права являются продуктами сознательного, целевого творчества.
Напротив, с точки зрения высказанного выше взгляда о накоплении и кристаллизации массового бессознательного опыта и о психическом влиянии количества и веса масс фактов рассмотренные ограничения более древнего права вполне понятны. Существование их, с нашей точки зрения, можно было бы предположить a priori, хотя бы не было эмпирических подтверждений в источниках. В самом деле, в какой области общественные факты по своему количеству и значению могли оказать более интенсивное давление в пользу зарождения нашего института, как не в области купли-продажи (nam frequenter igno-rantia emimus)? Где, как не в этой области, отсутствие нашего института на деле чаще всего должно было вести за собой факты нанесения ран продуктивно-меновому массовому хозяйству и вести к его недомоганию? Здесь естественно (экстенсивно и интенсивно) концентрируется вес бессознательной народнохозяйственной эмпирики и здесь должна была произойти кристаллизация соответственной смутной тенденции и превращение ее в соответственные нормы права. При наличности этого правового кристалла, зародившегося в точке самого сильного давления народной эмпирики, а также ввиду постепенного возрастания нежности[*] и сложности строения частных хозяйств и народного хозяйства и усиления вследствие этого болезненности и разрушительности непредвиденных хозяйственных ударов (ср. выше, стр. 210-211), естественно, что наш институт потом должен был, так сказать, распространяться на периферии давления, сначала на прочие случаи добросовестного приобретения вещей (путативную собственность), а потом и на сравнительно менее распространенные явления usus и usus fructus putativus. Мы, с точки зрения сознательной хозяйственно-политической теории, в роли законодателя сразу бы установили общий юридический принцип для той обширной области, где наш общий постулат остается принципиально правильным, где цель нашего института уместна и осуществима. Но обычное право развивается не путем сознательного определения цели и средств и вывода из них общих норм права ради будущего общего результата, а вследствие бессознательного воздействия масс фактов и по мере и в местах накопления достаточного их количества и веса, чтобы создать правовые кристаллы.
Примечания:
[230] Во избежание возможных
недоразумений считаем нужным особо оговориться, что здесь речь идет не
о юридических теориях в смысле установления общих юридических понятий
или принципов. Здесь уже юрист Павел предостерегал: non ex regula ius
sumatur, sed ex iure quod est regula fiat (l. 1 D. 50, 17).
[231] Вредной она оказалась
лишь для современной романистической науки, поскольку одних из ее представителей
она подчинила своему ложному авторитету, а других заставляет верить в
интерполяционную теорию. Из предыдущего видно, что исходная точка защиты
интерполяционной теории со стороны Перниса, а именно указание на нелогичность
§ 35, l. cit. (где, с одной стороны, выставляется теория cultura
et cura, а с другой стороны, приводятся правила института, с ней несогласные)
покоится на его принципиально отличном от нашего взгляде на теории римских
юристов и на отношение их к положительному римскому праву.
[232] Ср.: Puchta, Inst.
II § 242; Gppert, стр. 334 и сл.; Pernice, 1. с., стр. 358.
[233] Ср. L. v. E. I,
стр. 22 и сл. Вообще критикуемое толкование находится в связи с неправильной
господствующей теорией плодов.
[234] Ср.: Pernice,
l. cit.; Kppen, стр. 104 и сл.; Czyhlarz, стр. 483 и сл. Это искусственное
толкование открывает в свою очередь поле для гаданий на тему, каких b.
f. possessores Помпоний имел в виду. Бринц предполагает (стр. 108 и сл.)
различие между бонитариями и добросовестными владельцами, Pernice – различие
между iusta и iniusta possessio, Karlowa (Rechtsgeschichte II В. 1-te
Abth., стр. 422) – различиe между владельцами с титулом и без титула.
[235] Pernice, 1.
с., стр. 358 называет наш фрагмент «отчаянным» («das verzweifelte fr.
45 de usur...») и употребляет соответственные усилия для того, чтобы его
одолеть. Для этой цели он с точки зрения Юстинианова права признает правильной
отвергнутую выше теорию о применении правил дарения между супругами и
отсутствии обогащения в случае fructus industriales. Странным образом
в подтверждение приводит он кроме l. 8 С. cit. также l. 17 D. de don.
cit. (ср. выше в тексте), которая именно свидетельствует о разноречии
между Юлианом и Помпонием и об антиномии в Corpus iuris. Но так как этим
не устраняются еще прочие исторические затруднения, создаваемые фрагментом
Помпония, то он обращается и к предположению, что слова nес cuiuslibet
следует толковать в смысле «не всякий» владелец... и высказывает упомянутую
выше гипотезу о различии iusta и iniusta possessio. Затем он сам признается,
что и это еще мало удовлетворяет. Поэтому он считает естественной мысль
об интерполяции. Ввиду «отчаянности» места, конечно, об открытии здесь
интерполяции позаботились соответственные специалисты уже раньше (Eisele,
Ubbelohde). Ubbelohde уже догадался, о чем шла речь в подлинном тексте,
а именно он предполагает, что Помпоний говорил об usureceptio и pro herede
usucapio. Пернис находит мысль, что в подлинном тексте шла речь об устаревших
явлениях права и что компиляторы «легкомысленно» изменили текст, весьма
достойный внимания.
