Петражицкий Л.И. Права добросовестного владельца на доходы с точек зрения догмы и политики гражданского права
Чтобы определить причинную зависимость правил нашего института от того, относятся ли известные хозяйственные блага к плодам или нет, мы соответственно нашему методу должны привлечь для индуктивного сопоставления другие правовые явления, где различие между плодами и прочими хозяйств. благами тоже не остается без влияния. Подробная индуктивная переработка соответственного материала для определения экономического существа понятия fructus и значения этого понятия для цивильной политики находится в другом нашем сочинении, "Lehre v. Einkommen" (§§ 3. 16), и мы можем поэтому сослаться на это сочинение и воспользоваться здесь непосредственно следующим, там подробно обоснованным, общим положением: существо плодов (fructus) состоит в том, что они представляют потребительный фонд boni patris familias. Соответственно периодичности наших потребностей bonus pater familias заботится о том, чтобы этим потребностям соответствовал периодический (периодически возвращающийся) потребительный фонд (fructus, reditus, rendita, revenue), и потребляет только такие прибыли, которые способны к периодическому возвращению (но не единовременные прибыли, например наследство, легат, theasurus, partus ancillae и т. п., которые причисляются к капиталу). Принципу периодичности дохода противоречит умаление или истощение источника дохода, поэтому с понятием frui соединяется постулат salva rerum substantia. Для хозяйственной правовой политики, в частности для финансовой политики (например, ordinarium и extraordinarium бюджета, определение объектов обложения, в частности и в особенности объекта подоходной подати[200]) и политики гражданского права эти общие постулаты (объективированные в понятии: доход, fructus, reditus) имеют весьма важное значение: нормы права, регулирующие хозяйственные явления, должны вообще принимать их во внимание и не мешать или даже положительно содействовать их осуществлению. Эти же хозяйственные постулаты необходимы и для понимания многочисленных правил римского права о fructus, между прочим, и правила о fructus при actio hypothecaria. Оставляя здесь в стороне весь прочий индуктивный материал римского права, дающий приведенные общие положения, мы все-таки считаем нужным сказать несколько слов об отношении actio hypothecaria к плодам ввиду того, что здесь мы находим поразительную аналогию с принципами нашего института. В закладном праве, точно так же как и в учении о добросовестном владении, имеет важное значение деление fructus на con-sumpti и extantes, а именно залогоприниматель может путем actio hypothe-caria требовать от залогодателя только fructus extantes. Потребление плодов освобождает залогодателя от всяких обязанностей по отношению к fructus (l. 16 § 4 D. de pign. 20,1). Так как это положение не зависит от bona fides владельца заложенной вещи, то здесь мы имеем особенно годный материал для индуктивного (вывода или) подтверждения значения различия между fructus и не-fructus. Здесь это значение выступает в более ясном и чистом виде, так как здесь элиминировано влияние усложняющего фактора, действующего в нашем институте, - bona fides. В самом деле, основание особых правил о плодах в области закладного права в высшей степени ясно и очевидно. Правило, по которому в иске залогопринимателя к залогодателю речь может идти только о fructus extantes, а плоды, потребленные до litis contestatio, судья игнорирует (nam de antecedentibus fructibus nihil potest pronuntiare, nisi extent et res non sufficit), санкционирует лишь нормальное хозяйство, делая возможным залогодателю, несмотря на залог имения, поступать с доходами сообразно с их назначением, т. е. потреблять их. Сама вещь и ее капитальные приращения должны путем сохранения их хозяйственно-физической целости служить реальным обеспечением для верителя. Но плоды не предназначаются для сохранения и право такового не требует, иначе залог имения вел бы за собою для залогодателя невозможность продолжать нормальное хозяйство и жизнь. Плоды, которые на деле еще не потреблены, представляют fructus extantes и выдаются залогопринимателю, поскольку они необходимы для обеспечения его требования[201].
§ 22. F. Объяснение формальной стороны института
Зная цивильно-политическую функцию, которую должен исполнять наш институт, нетрудно объяснить, почему он построен из тех, а не других юридических форм. Перед нами теперь второстепенный и более легкий вопрос: почему ограничение прав собственника капитальной вещи проведено в той форме, что незнающий владелец получил на плоды право собственности? Те, которые считают наше объяснение института правильным, признают a priori объясненным и право собственности на плоды. Вследствие несовершенства правопорядка может каждому приключиться, что он без вины с своей стороны сочтет чужие доходы за свои собственные. Наш институт желает устранить разрушительное влияние такой ошибки. Кто может предложить для этого лучшее и более простое средство, нежели юридическая санкция хозяйственного плана владельца, т. е. норма, по которой чужие плоды, положенные в основание хозяйственного плана владельца как его собственные, и со стороны права признаются за его собственность? Та юридическая болезнь хозяйства, которая возникает из трудноустранимых несовершенств организации собственности и которая состоит в юридическом отравлении хозяйства введением в него чужих доходов, подвергается радикальному исцелению. Ошибочный хозяйственный план относительно плодов делается хозяйственно безошибочным. Эта мера действует столь же решительно, как если бы страховое учреждение было в состоянии вместо сгоревшего, необходимого для хозяйства здания моментально заставить появиться новое такое же здание.
Вместо этого предлагают конструировать особое право, дозволение потребления (Consumptionsbefugniss) для добросовестного владельца. Уже само по себе такое право возбуждает сомнения; это право особенного типа, который вообще неизвестен гражданскому праву. Кроме того, мы имеем здесь дело с дозволением, уполномочием (Befugnis), о котором получивший разрешение по самому понятию bona fides не может знать. Дозволения имеют особую психическую цель, которая недостижима в том случае, если не доходит до сведения тех, на которых они должны оказать психическое воздействие. Далее, мы показали выше, что к этому дозволению должны присоединиться многие позитивные постановления, чтобы избегнуть хозяйственных замешательств etc.
Теперь мы можем просто сказать: чтобы устранить все разрушительные последствия ошибки в хозяйственном плане, право должно выработать целую массу постановлений, которые вместе составляют то правно-экономическое свойство плодов, на которое опирался хозяйственный план владельца. Но все эти постановления содержатся в понятии "собственность". Произнесши это знаменательное слово, право освобождается сразу от всей возможной патологии хозяйственной жизни, возникающей из bona fide fructus percipere, и от необходимости установлять для каждого рода болезненных явлений особые целебные средства. Для права нет более необходимости предвидеть и устранять всевозможные регрессы против незнающего владельца. Если незнающий владелец продаст, заложит плоды или установит на них иные вещные права, то эти права действительны и владелец свободен от неожиданных регрессов. Но регресс означает в хозяйственно-юридической жизни два процесса и два имущественных повреждения. А здесь регрессы были бы вполне неожиданными, непредвиденными. Далее, если право владельца на плоды кем-либо нарушено, то для объективного права нет необходимости для каждого случая выдумывать новые иски, как это, например, делает Gppert. Да и трудно конструировать достаточное число исков на тот случай, если различные правонарушения происходят до apprehensio плода со стороны владельца. Слово "собственность" устраняет здесь все затруднения. Оно дает все обыкновенные иски собственника уже на время до овладения отделенным плодом. Далее, если не признать за добросовестным владельцем права собственности на плоды, то необходимо установить границу во времени для всей массы виндикаций собственника. Если одно животное произведет на свет 5 детенышей, то появляются 5 виндикаций, потомство этих детенышей порождает новые иски и т. п. Если же признать за владельцем право собственности на плоды, то возможна лишь одна ограниченная во времени виндикация со стороны собственника.
Говорят: римское право дает одной рукой, чтобы взять обратно другой. Это неправильно как с материальной, так и с формально-юриди-ческой точки зрения. Обязательство не в состоянии взять обратно права собственности и его последствий. Это положение, формальная правильность которого не подлежит сомнению, имеет важное материальное значение. Как может личное обязательство возвратить fructus extantes, сделать бесполезными указанные выше, но не исчерпанные последствия права собственности? Это обязательство не лишает добросовестного владельца возможности установлять действительные вещные права, пользоваться полной защитой права собственности, оно не отнимает у него обеспечения против непредвиденного вреда от регрессов третьих лиц и виндикаций собственника, которые все исключены после usucapio, отчуждения или гибели плодоносной вещи. Обязанность возвратить fructus extantes лишает добросовестного владельца обыкновенно лишь незначительной части его обогащения.
Но суть дела в том, что это лишение происходит без вреда для народного хозяйства. Не о том следует толковать, чтo право дает добросовестному владельцу или берет у него (о частных интересах), а о том, чтo право делает для общего блага. Прочность хозяйства и правильное функционирование его, не нарушаемое неожиданными и разрушительными опасностями, даны нашим институтом и не взяты назад возвращением fructus extantes. В нашем институте также неуместно говорить о даянии и взятии обратно, как в институте tignum iunctum, в институтах implantatio, inaedificatio, iunctio etc. или в институте spesificatio, поскольку приобретший право собственности по правилам этих учений обязан возместить убытки или ценность материалов тому, кто лишается права собственности в его пользу. Кто застроит краденое бревно в свой дом, тот должен уплатить двойную стоимость материала. Тем не менее нельзя сказать, чтобы закон XII таблиц давал одной и отнимал другой рукой. Закон XII таблиц достигает без всякого обратного нарушения разумной цели: ne aedificia diruantur, ne cultura turbetur[229].
§ 23. G. Исторические вопросы
Из предыдущего изложения видно, что положение bonae fidei posses-sor fructus consumptos suos facit осуществляет в своей области важный на-роднохозяйственный постулат относительно правильного гражданско-пра-вового распределения благ. Этот постулат не принимается во внимание современной юриспруденцией и не обсуждается экономической наукой. Возникает вопрос: возможно ли, чтобы римские юристы в эпоху, когда еще не существовало экономической теории и научной хозяйственной политики, эту теоретическую и отвлеченную идею уразумели, оценили и сознательно осуществили в институте приобретения плодов?
Наше мнение таково: римские юристы сами не понимали экономического значения нашего института, тем не менее на практике они правильно осуществили изложенный постулат. Это мнение не так парадоксально, как бы могло показаться с первого взгляда. Если мы обозрим настоящие и прошедшие человеческие учреждения, то ясно убедимся, что важнейшие из них произошли не путем сознательного и целевого создания их людьми, а путем бессознательного зарождения и роста в силу бессознательных общественно-культурных причин. Институт частной собственности или предшествующие в истории культуры формы обладания, моногамический брак или предшествующие формы регулирования семейно-половой сферы, государственное уголовное право или предшествующие формы реакции против злодеяний etc. не были созданы и развиты благодаря теоретическому пониманию их значения и общественно-культурного смысла. Теоретическая наука дает или, по крайней мере, пытается найти здесь лишь ex post научное обоснование случившегося. То же явление встречаем мы во всех областях животного и человеческого мира. Математики констатировали, что пчелы строят соты математически правильно, выбирая такую именно геометрическую форму, которая при minimum издержки труда и воска вмещает maximum меда. Эстетики лишь в новейшее время открыли и теоретически обосновали те архитектурные правила, которые уже применялись в Древней Греции, между тем как прежде греческие архитектурные кривые линии считались неправильными. Правила обращения в обществе развились не из теоретических, сознательных положений, а путем бессознательно удачного выбора поведения, создаваемого и одобряемого массовым опытом. Точно так же не цель, т. е. сознание и желание будущих результатов, не сознательное творчество, а бессознательное приспособление дало жизнь великим институтам права, на которых зиждутся общественная жизнь и культура человечества. Приспособление это происходило путем накопления массы опыта, путем накопления инстинктивного отвращения к одним поступкам или общественным явлениям, ведущим за собой вредные последствия (например, ложь, кража, обман), и кристаллизации уважения и симпатии к другим явлениям, ведущим в массе случаев к благим результатам (например, уважение к исполнению заключенного договора, признание чужого обладания, подчинение авторитету старейшин etc.). Отсюда вера в необходимость одного рода поведения и соответственных правил общежития, скрепляемая обыкновенно санкцией религии, с одной стороны, вера в запрещенность и безбожность другого рода поведения, возмущение и озлобленная реакция против соответственных поступков, с другой стороны. Не сознательный расчет относительно будущего отдельных умных людей, а коллективный, массовый опыт, воздействие уже совершившихся фактов в течение многих поколений на массовые чувства и инстинкты порождают таким образом предписания и запрещения общежития. Не иначе возникли и развивались и основы римского права. И римские юристы, дополнявшие и развивавшие частности и подробности своего права, осуществляли не сознательную политику, основанную на понимании и предвидении общественного значения создаваемых ими норм, а главным образом выражение бессознательной, инстинктивной народной мудрости как естественного продукта массового опыта. Поскольку же к этой функции примешивалось и более индивидуализированное творчество юриспруденции как таковой, как особого класса народа, обладающего особыми воззрениями и техническими познаниями, то и здесь творческое значение следует приписать не столько пониманию функции и цели тех абстракций, которые называются институтами права, сколько классовому юридическому опыту, составляющему отражение больших масс конкретных, уже совершившихся species facti и их решений. Римские юристы не обсуждали данного или даже имеющего возникнуть института права с точки зрения единой совокупности его общих положений и его воздействия на массовые явления и, в частности, на народное хозяйство, а имели дело с конкретными случаями и отношениями между субъектами частных хозяйств, создавая конкретные решения (а не институт права как таковой) для и ввиду этих дел (а не для и ввиду народного хозяйства). Естественно, что при обсуждении этих конкретных, частнохозяйственных отношений юристы стремились создать для них и обосновать как-либо юридически сообразное решение, удовлетворяющее инстинктивному чувству справедливости и практическим интересам и нуждам конкретных сторон, и старались по возможности избегать решений, поражающих в конкретном случае своей несообразностью. При этом мы не отрицаем возможности и даже считаем вполне естественным, что в умах юристов по поводу конкретных случаев часто возникали такие частнохозяйственные соображения, которые вполне параллельны с народнохозяйственным значением того института, каковой в будущем должен был возникнуть как отложение и кристаллизация массы частных решений. Так, например, римский юрист, рассматривавший дело Гая с Сеем по поводу доходов fundus Sempronianus, находившегося в добросовестном владении Сея, мог сознавать разорительные последствия требования возвращения fructus consumpti для данного ответчика и стремиться найти и обосновать такое решение, которое бы спасло Сея от гибели, несмотря на свое уважение к собственности и ее правам. Но таких частнохозяйственных соображений по поводу конкретных случаев отнюдь нельзя отождествлять с народнохозяйственной сознательной политикой, а в соответственных конкретных решениях нельзя видеть сознательного создания нового института ради определенных будущих результатов для общества. Такое отождествление не только было бы принципиально неправильным, теоретически ошибочным, но и мешало бы пониманию тех практических сил и реальных факторов, которые определяют развитие права, и вело бы при желании подражать "методу римских юристов" к практическим ошибкам. Дело в том, что создавание норм права на основании конкретных случаев и стремление дать удачное и целесообразное решение для конкретного случая само по себе может навести не только на истинный, но и на ложный путь. Частные интересы Сея или Тиция в конкретном деле могут отнюдь не совпадать с благом общества и, в частности, с пользой народного хозяйства; обстоятельства конкретного казуса могут отнюдь не совпадать с типическим, имеющим преобладающее значение в массе случаев обликом известного рода отношений, а решение, могущее весьма понравиться в данном конкретном деле, может быть весьма зловредным, если его превратить в общую норму права. А между тем для общества требуются общие юридические нормы, а не калейдоскоп решений, соответствующих индивидуальным особенностям каждого конкретного случая. Сами по себе частнохозяйственные соображения по поводу конкретных дел не могут создать и основать общих разумных норм права. Если римское право развивалось удачно путем конкретных решений, то это следует объяснить вовсе не соображениями римских юристов по поводу конкретных случаев, а массовым воздействием житейских фактов, ведущим к торжеству и жизнеспособности решений, удачных в массе случаев, и устраняющим положения, может быть, удачные в конкретных делах, их породивших, но дискредитируемые преобладающей массой опыта. Решали и направляли развитие права и производили кристаллизацию однообразных общих норм и единых институтов из масс разнообразных решений во всяком случае не абстрактные умствования относительно народнохозяйственных явлений, а бессознательная массовая оценка фактов.
Примечания:
[200] Современные законы
о подоходной подати исключают те же предметы из понятия дохода, что и
римское право. Но в финансовой практике существуют некоторые сомнения
и неточности, которые с полным успехом могли бы быть устранены по принципам,
найденным римским правом. Случай, где, наоборот, правила новых законов
о подоходной подати поучительны для понимания римского права, ср. в L.
v. E. II § 6.
[201] По поводу того,
что судья в actio hypothecaria не присуждает к выдаче суммы денег, вырученной
при consumptio fructus, следует еще принять во внимание, что соответственное
право залогопринимателя было бы личным требованием и как таковое не соответствовало
бы смыслу закладного права и actio hypothecaria как средства реального
обеспечения. Личное требование не обеспечивало бы главного долга.
[229] Этот параграф представляет
почти дословный перевод соответственного параграфа в Fruchtvertheilung.
Несмотря на то, в рецензии Эртмана после изложенных и рассмотренных выше
замечаний его против моего определения экономической функции института
приобретения плодов читаем: «И далее: если restitutio (потребленных плодов)
действительно должна была быть вполне исключенной, то было бы излишне
и сбивчиво на этом основании давать владельцу право собственности на плоды,
между тем как того же результата можно было достигнуть проще путем исключения
его ответственности по vindicatio или condictio собственника» (стр. 584).
Настоящий параграф предназначен для разъяснения этого недоумения. Против
моей аргументации критик ничего не возражает, а только возбуждает вопрос,
как будто он ему впервые пришел в голову по поводу моей теории и мог создать
для нее непредвиденные затруднения. Это можно объяснить разве тем, что
автор рецензии при составлении ее забыл о настоящем параграфе.
