Петражицкий Л.И. Права добросовестного владельца на доходы с точек зрения догмы и политики гражданского права
Интересно, что право собственности добросовестного владельца не выводится здесь из более общих юридических принципов, а оправдывается непосредственно ссылкою на cultura et cura. Что же касается самого объяснения института указанием на cultura et cura, то оно не лишено для нас значения с исторической точки зрения (ср. ниже § 23), но с теоретической точки зрения оно, как сказано выше и подробнее будет обосновано ниже, не выдерживает критики.
Далее в l. 44 pr. D. de usuc. 41,3 указывается на публичный интерес как на основание института, но в чем состоит этот интерес, подробнее не объясняется: ... ibi propter adsiduam et cottidianam comparationem servo rum ita constitui publice interfuit, nam frequenter ignorantia liberos (sc. homines pro servis) emimus.
Здесь еще интересно, что защита добросовестного владения поставлена в зависимость от развития гражданского оборота (frequenter emimus). Это заключает в себе некоторое общее указание относительно исторического развития института, но особенностей последнего не объясняет.
А эти особенности чрезвычайно своеобразны и будут мучить науку, пока не будет найдено удовлетворительного объяснения. Те писатели, которые не выставляют специального объяснения приобретения права собственности на плоды, называют это право справедливым преимуществом, которого заслуживает добросовестность, и на этом успокаиваются. Но это оригинальное возвращение fructus extantes! Почему одинаковые ценности предоставляются различным лицам, смотря по их внешней форме? С точки зрения справедливого распределения благ ведь безразлично, получил ли кто 100 рублей в естественных продуктах или в другой форме, сберег ли он их или издержал. Распределение, основанное на таких случайных различиях, кажется произвольным и несправедливым. Несправедливостью является и то обстоятельство, что наш институт создает, по-видимому, особое преимущество для расточителей и privi-legium odiosum для бережливых.
Ввиду этого неудивительно, что наука стала искажать объяснения института в произволе законодателя. Несмотря на все доводы, которые мы привели против теории интерполяций, для подобных теорий остается благоприятная почва, пока мы не укажем возможности другого исхода.
Чтобы отыскать функцию института, чтобы определить потребность, вызвавшую его к жизни, как его оправдание и причину, мы обращаемся к методу определения причин, т. е. к индукции[190]. Ближайший материал для применения индуктивного метода, а именно метода различий, дают нам сами римские правила:
1. Они относятся к плодам, но не относятся к прочим приращениям; следовательно, причины следует искать в отличии плодов от прочих приращений.
2. Они относятся к добросовестному владельцу, но не относятся к недобросовестному; следовательно, причина коренится и в отличии bona om mala fides.
3. Они иначе относятся к fructus extantes, нежели к fructus сonsumpti; следовательно, причина коренится и в отличии fructus extantes от сonsumpti.
Напротив, основания института не следует искать во владении в виде собственности, в давностном владении, в titulus verus или putativus, causa lucrativa или onerosa владения главною вещью, в cultura et cura, в отличии fructus industriales от naturales, в интересе третьего приобретателя, в небрежности собственника и т. д., потому что присутствие или отсутствие этих обстоятельств, как мы убедились, остается без влияния на институт. Несмотря на упрощение задачи вследствие устранения этих осложнений негодным материалом, вопрос остается очень сложным ввиду взаимодействия трех указанных факторов. В окончательном результате кроется одновременное влияние трех моментов. Задача состоит в определении того участия, которое следует приписать в институте каждому из трех факторов[191]. Для этой цели мы должны привлечь такие явления гражданского права, в которых названные факторы в других комбинациях и сочетаниях проявляют различное или аналогичное действие. Положим, обыкновенно утверждают, что во всей системе римского права нельзя ничего найти аналогичного постановлениям нашего института, но в действительности дело не обстоит так плохо. Уже теперь (ср. ниже § 21) мы приведем два аналогичных случая, чтобы извлечь из них известное методологическое поучение:
Fundum quis donavit; si non restituat, ut quivis possessor damnandus est: si autem fundum restituit, fructuum nomine, si non eos con-sumpsit, in solidum condemmandus est: potuit enim non periclitari, si statim restituisset: si dolo desiit possidere, in litem iurabitur, et tanti sequetur condemnatio (l. 41 § 1 D. de re iuducata 42,1).
Второй случай более известен, чем этот, но также не принимается во внимание в качестве аналогии в исследованиях о приобретении собственности на плоды добросовестным владельцем:
Interdum etiam de fructibus arbitrari debet iudex, ut, ex quo lis inchoata sit, ex eo tempore etiam fructibus condemnet. quid enim si minoris sit praedium, quam debetur? nam de antecedentibus fructibus nihil potest pronuntiare, nisi exstent et res non suffucit (l. 16 § 4 D. de pign. 20,1 Marcianus).
В первом случае речь идет о дарителе, который после перенесения права собственности удерживает в своем владении подаренный участок, во втором случае - об ответчике по закладному иску. Оба случая, что касается юридической конструкции отношения к плодам, ничего не имеют общего с bonae fidei possessio, тем не менее и здесь возвращаются fructus extantes, как и при b. f. possessio.
Эта аналогия пригодится нам в будущем в других отношениях, а теперь мы извлекаем из нее только то поучение, что нам следует дальше отдельно искать оснований, по которым римское право предоставляет добросовестному владельцу материальную выгоду, lucrum потребленных плодов, и отдельно объяснить, почему этого материального эффекта оно достигает посредством такой, а не иной возможной юридической конструкции.
Материальный эффект института метко выражен кратким изречением: b. f. possessor fructus consumptos suos facit. Отыскав основание этого положения, нам будет нетрудно решить вопрос, почему для предоставления владельцу lucrum потребленных плодов избрана такая, а не иная комбинация юр. форм. Итак, после обсуждения трех названных факторов мы сначала ответим на первый вопрос. При этом нам следует исходить из того основного положения современного частно-правного строя, что собственнику капитала принадлежит и доход от этого капитала и что наш институт представляет исключение из этого общего принципа современного капиталистического строя. Требуется объяснение и ответ, стало быть, отнюдь не на вопрос, почему добросовестный владелец не получает всех плодов, а, напротив, на обратный вопрос, а именно почему ему предоставляется lucrum потребленных плодов, почему права собственника ограничиваются только наличными плодами.
D. Значение трех факторов, определяющих институт
§ 19. 1. Bona и mala fides
Какое значение имеет bona fides в институте приобретения плодов? Этот основной вопрос меньше всего возбуждает сомнений в литературе. Что может быть естественнее и справедливее, как покровительствовать добросовестным и наказывать недобросовестных. Одни писатели прямо указывают, что добросовестный владелец заслуживает выгод, ему предоставленных, именно своею добросовестностью; другие этого прямо не указывают, но они тоже исходят из того же требования справедливости, как видно уже из того, что они считают излишним заняться вопросом, почему для добросовестного владельца действуют иные правила, нежели для недобросовестного.
Нам кажется, этот вопрос нельзя решать так просто. В самом деле, разве bona fides есть какая-либо положительная заслуга? А если бы добросовестность и была положительною заслугою, то разве дело гражданского права награждать нравственные заслуги? Оставляя в стороне общий вопрос о нравственном влиянии денежных наград за нравственные заслуги, мы спрашиваем, уместно ли награждать заслуги средствами, взятыми из кармана частного лица, которому эти заслуги по меньшей мере не оказали никакой пользы. Но мы не видим на стороне добросовестного владельца ничего положительно нравственного, никакой заслуги. Добросовестное владение есть не более как объективное правонарушение. Bona fides может при этом играть роль только обстоятельства, избавляющего от наказания или других строгостей, а ничуть не основания для особых положительных милостей. Можно освободить убийцу от наказания, если он убил нечаянно, не зная, что в направлении его выстрела находится человек. Но награждать кого-либо за случайное убийство никто не вздумает. А bonae fidei possessio не представляет никакой большей заслуги, нежели всякое случайное правонарушение.
Bona fides не заключает в себе никакого нравственного ключа и не может предъявлять притязания на награду. Чтобы определить, какой элемент в bona fides относится к предоставлению доходов чужого участка добросовестному владельцу, как причина к следствию, важно найти основание более строгого отношения права к недобросовестному владельцу. Здесь точно так же невольно возникает мысль, что недобросовестный владелец подвергается именно за свою недобросовестность особому гражданско-правовому наказанию. Эта мысль кажется вполне естественною и не требующею дальнейших доказательств. Против нее еще ничего не говорят и наши замечания о bona fides: если bona fides не заключает в себе ничего положительно нравственного, то отсюда еще не следует, что mala fides не есть явление положительно безнравственное, нравственный минус.
По нашему мнению, ни римские юристы (их теоретические воззрения и изречения, что менее важно), ни римское положительное право не находят в случае malae fidei possessio ничего безнравственного, достойного порицания или наказания.
По мнению римских юристов, всякий добросовестный владелец превращается с момента litis contestatio в malae fidei possessor. Это обстоятельство общеизвестно, поэтому мы не будем накоплять доказательств, а только примера ради приведем два места:
"Рetitam autem hereditatem" et cetera: id est ex quo quis scit a se peti: nam ubi scit, incipit esse malae fidei possessor. "id est cum primum aut de-nuntiatum esset": quid ergo si scit quidem, nemo autem ei denuntiavit, an in-cipiat usuras debere pecuniae redactae? et puto debere: coepit enim malae fi-dei possessor esse" (l. 20 § 11 D. de H. P. 5,3).
"Si ante litem contestatam" inquit "fecerit": hoc ideo adlectum, quoniam post litem contestatam omnes incipiunt malae fidei possessores esse, quin immo post controversiam motam... (1. 25 § 7 eod).
Этих фрагментов достаточно, чтобы убедиться, что эта терминология не случайного свойства, а имеет для римских юристов серьезное и обдуманное значение: превращение добросовестного владельца в недобросовестного путем litis contestatio (или 1. denuntiatio) берется здесь в основание юридических выводов как посылка, необходимая для правильного толкования закона о владении наследством.
Независимо от того, чтo новая литература говорит о значении этой терминологии[192], мы должны прийти к заключению, что римские юристы понятие "mala fides" не соединяли необходимо с понятием "недобросовестность" в обыденном, житейском смысле. Основание для этого вывода очень просто. Ведь litis contestatio или denuntiatio представляют внешние, с нравственностью или безнравственностью владельца ничего не имеющие общего факты. Нелепо было бы предположить, что получение повестки из суда или выдача исковой формулы истцу может кого-либо превратить из нравственного и честного в безнравственного и недобросовестного человека. А между тем такие внешние и от владельца независимые факты, как 1. denuntiatio или contestatio, превращают, по мнению римских юристов, bona fides в mala fides. И, как увидим ниже, это мнение вполне правильно и имеет вполне разумное основание.
Далее, несомненно, что malae fidei possessor не может превратиться в bonae fidei possessor, хотя бы он наидобросовестнейшим образом старался разыскать действительного собственника, и затем добиться от него или посторонних лиц разъяснения насчет действительного юридического положения и т. д. Часто придется скорее похвалить "недобросовестного" владельца, нежели добросовестного - ceteris paribus. Кто по ошибке владеет чужой вещью, как своей, тот находится in bona fide, если его нельзя упрекнуть в небрежности как причине незнания, т. е. в непроявлении обыкновенной осторожности среднего bonus pater familias. Но педантично добросовестный и осторожный человек не удовольствуется такою среднею diligentia; при всяком для обыкновенного человека слишком ничтожном поводе для сомнения насчет своего права на вещь он станет наводить справки и добывать сведения, которые, может быть, дадут достаточное основание для предположения, что вещь в действительности ему не принадлежит. Узнав о таких обстоятельствах, он попал в mala fides именно вследствие своей педантичной добросовестности. Он будет вести себя и дальше образцово, справится, как зовется предполагаемый действительный собственник, где он живет, известит этого господина об обстоятельствах дела, попросит его сообщить доказательства своего права собственности, облегчит ему доказывание соответственными указаниями со своей стороны и т. д. Вот вам образец честнейшего "недобросовестного" владельца. Если бы он удовольствовался обыкновенной осторожностью и добросовестностью, то остался бы bonae fidei как за нравственную заслугу, достойную всяких особых милостей и наград со стороны гражданского права. Между тем его чрезвычайная добросовестность навлекла на него со стороны господствующего мнения нравственные упреки и требования принятия соответственных строгих мер.
В основе господствующей теории лежит принципиальное заблуждение. В понятии mala fides нет никаких отрицательных нравственных элементов, а достаточно scientia malae possessionis (l. 2 C. de fruct. 7, 51: ex quo re in iuducium dedicta scientiam malae possessionis accepit) и даже сомнения в правомерности владения. В этом отношении мы находим удачную характеристику в l. 10 С. de acq. et r. p. 7,32:
Ex interposita contestatione et causa in iudicium deducta super iure possessionis vacillet ac dubitet.
Cюда относится также решение l. 6. § 1 D. pro emt. 41,4:
"Si ex decem servis, quos emerim, aliquos putem alienos, et qui sint, sciam, reliquos usucapiam; quodsi ignorem, qui sint alieni, neminem usucape-re possum". (Cр. также l. 4 pr. eod.)
Usucapio чужих рабов невозможна, потому что покупщик подозревает, что некоторые из купленных рабов ему не принадлежат. Если он не знает, относительно каких именно следует сомневаться, то его сомнение, стало быть, касается каждого из купленных рабов, и поэтому по отношению ко всем им не может быть bona fides.
Уже теперь нам вполне понятно, почему litis contestatio уничтожает bona fides. Здесь дело идет, конечно, не о честности или недобросовестности в обыденном смысле, а только о том, что обыкновенная diligentia требует, чтобы мы обратили серьезное внимание на процесс и его эвентуальный исход. Если мы проиграли процесс, то нам нельзя оправдывать своих неосмотрительных действий во время процесса нашею ошибкою, нашим заблуждением относительно юридического положения. Если мы действительно, несмотря на такое серьезное предупреждение и предостережение, как litis contestatio, все-таки не допускали возможности правоты противника, считали всякую dubitatio излишнею, так это была небрежность, неосторожность, неизвинительное заблуждение. Отсутствие dubitatio после начала процесса не есть bona fides, потому что для bona fides требуется извинительное заблуждение. Необходимое наступление mala fides вследствие litis contestatio представляет, таким образом, с нашей точки зрения, вполне естественное явление; оно означает только, что право устанавливает вполне резонный общий принцип, по которому после 1. contestatio не допускается ссылка на извинительное неведение[193].
Если мы признаем, что сомнения (или основательного повода для сомнения) в правомерности владения достаточно для признания наличности mala fides, то не может быть и речи о правильности традиционного воззрения на mala fides как на что-то предосудительное. Сомнение в нашем праве и недобросовестность в обыденном смысле представляют два совсем различных явления; это - обстоятельства, которые даже относятся к совсем различным категориям психических состояний и которые могут случайно быть налицо у одного и того же человека, но могут существовать и отдельно. Можно себе представить массу случаев, в которых кто-либо сомневается в правомерности своего владения, отнюдь не переставая быть добросовестнейшим человеком. Недобросовестность в обыденном смысле заключается отнюдь не в mala fides как таковой, а в корыстном или злостном поведении, которое может сопровождать malae fidei possessio, но может и не сопровождать.
И о поведении malae fidei possessor'a следует судить очень осторожно. В частности, нельзя еще видеть ничего недобросовестного в том, что владелец, несмотря на mala fides, продолжает хозяйничать в имении и не уступает его как можно скорее тому, кто претендует на право собственности. Что было бы, если б все бросали свое возможное право в случае сомнения в его действительном существовании?
Мало того, мы утверждаем, что во многих случаях наша прямая не только нравственная, но и юридическая обязанность - оставаться во вла-дении, несмотря на mala fides. Что бы мы сказали о представителе казенного ведомства, который бы в случае сомнения в праве собственности казны на известный кусок земли поскорее бы распорядился о сдаче имущества претенденту, или о муже, который бы так же поступил с дотальным участком, или о таком же поведении управляющего чьим-либо имуществом по доверенности? Очевидно, мы бы заподозрили этих лиц в крайнем легкомыслии или недобросовестности, а по гражданскому праву они навлекли бы на себя ответственность за убытки.
Примечания:
[190] Общее и более подробное
теоретическое обоснование применения этого метода к переработке римского
и вообще обычного права и оценка результатов такой переработки находятся
в «Lehre v. Einkommen», II, стр. 581 и сл.
[191] Все вышеприведенные
объяснения института принимают во внимание не все три фактора, а лишь
один или два из них. Поэтому их неудовлетворительность можно было предвидеть
a priori. Это замечание пусть послужит извинением и оправданием нашего
методологического педантизма.
[192] Как известно, она
считает ее неточною и ошибочною.
[193] Как знание о процессе
litis contestatio действует и против третьих лиц, ср. l. 2 С. de pet.
her. 3, 31 (questionis illatae non ignarus comparavit).
