Петражицкий Л.И. Права добросовестного владельца на доходы с точек зрения догмы и политики гражданского права

« Предыдущая |  Оглавление  | Следующая »

Точно так же из правил об evectio мы знаем, что легкомысленное нежелание оставаться в положении malae fidei possessor влечет за собою для субъекта то невыгодное последствие, что он лишается права регресса против продавца вещи, о которой возникло сомнение.

Во всех этих случаях право предписывает с точки зрения господствующей теории безнравственное поведение, а это является некоторым образом reductio ad absurdum обычной теории, потому что приведенные правила, как всякий согласится, не заключают в себе ничего безнравственного, а, напротив, вполне разумны; причина же недоразумения лежит в неправильном воззрении на bona и mala fides как на нравственные величины. Bona и mala fides представляют явления этически безразличные, бесцветные.

Употребление выражений "добросовестное", "недобросовестное" владение есть вредная и сбивчивая терминология, от которой бы хорошо было освободиться[194].

Мы должны объяснить правила о доходах с точки зрения остающегося элемента bonaе и malaе fidei. Какое значение может иметь знание или незнание при владении чужою вещью?

Мы познаем одно из важнейших последствий этого элемента, если сопоставим ответственность за плоды при bonaе и malaе fidei possessio. Особенно строгим правилом о знающем владельце является его ответственность за fructus percipiendi, которая в случае b. f. possessio cовсем не имеет места. Но это различие означает, что знающий владелец отвечает за culpa при извлечении доходов, а незнающий не отвечает. Конечно, иначе и быть не может. Знающему можно вменить в вину (culpae impu-tatio) нерадение при извлечении доходов, а незнающему нельзя его вменить. Объективный вред в обоих случаях одинаков. Но в случае bona fides недостает субъективного элемента, который необходим для полного состава вины. Нерадение незнающего владельца относительно плодов собственника право должно рассматривать как casus, точно так же, как убийство человека кем-либо, кто не мог подозревать его присутствия в направлении выстрела. Чтобы вменить culpa, право должно было бы предписать обязанность к соблюдению diligentia. Но нет разумного смысла возлагать какие-либо обязанности на того, кто об этих обязанностях по существу своего положения не может знать.

Sicut autem sumptum quem fecit deducit, ita si facere debuit nec fecit, culpae huius reddat rationem, nisi bonae fidei possessor esr: tuns enim, quia quasi suam rem neglexit, nulli querellae subiectus est ante petitam heredita-tem: postea vero et ipse praedo est. Illud plane praedoni imputari... (l. 31 § 3, 4 D. de H. P. 5, 3).

Ответственность за fructus percipiendi не представляет, следовательно, никакого наказания, предназначенного для malae fidei possessor как такового. Если он не окажется виновным ни в каком нерадении, то ему ничего не придется приплачивать из собственных средств. Римское право относится к знающему владельцу так же, как и ко всяком честному человеку, который знает о своей обязанности; ведь такие же правила существуют, например, для залогопринимателя, который владеет заложенным имением, для управляющего чужим имением и т. д. Если знающий владелец - добросовестный и дельный хозяин, то он будет старательно управлять чужим имением, держать наготове сумму извлеченных доходов на случай расчета, и он не потерпит никакого убытка. Итак, для объяснения ответственности знающего владельца совсем нет надобности обращаться к мысли о наказании за недобросовестность или вообще об особо строгих мерах, которых m. f. possessor заслуживает именно своею недобросовестностью. Против этого нельзя аргументировать и ссылкою на более строгую ответственность знающего владельца с момента litis contestatio. С этого момента знающий владелец, по господствующему мнению, отвечает за ту прибыль, которую истец-собственник мог бы извлечь из спорной вещи. Здесь заключается штрафной элемент в том смысле, что владелец при известных обстоятельствах и в случае заботливого управления принужден приплатить из собственного кармана. Но представляет ли это строгое правило наказание за mala fides как таковую? Очевидно, нет, потому что эта строгая ответственность до litis contestatio не имеет места, несмотря на mala fides. По принципам индукции эта ответственность должна была бы существовать в случае mala fides и до процесса, если бы она относилась к mala fides, как следствие к основанию, к причине.

Как объяснять сказанную строгую ответственность знающего владельца после litis contestatio, мы видим из l. 40 pr. D. de H. P. 5,3:

Paulus libro vicesimo ad edictum. Illud quoque quod in oratione divi Had-riani est, ut post acceptum iudicium id actori praestetur, quod habiturus esset, si eo tempore quo petit restituta esset hereditas, interdum durum est. quid enim, si post litem mancipia aut iumenta aut pecora deperierint? damnari debebit secun-dum verba orationis, quia potuit petitor restituta hereditate distraxisse ea. et hoc iustum esse in specialibus petitionibus Proculo placet: Cassius contra sensit. in praedonis persona Proculus recte existimat, in bonae fidei possessoribus Cas-sius. nec enim debet possessor aut mortalitatem praestare, aut propter metum huius periculi temere indefensum ius suum relinquere.

Это, стало быть, periculum, metus, которое знающего владельца должны удержать от продолжения неосновательного про-цесса. Это процессуально-политическая мера, направленная не против malae fidei possessio как таковой, а против неосновательных тяжб. Тот, кто уже и без возбуждения дела судебным порядком не верил в свое право, должен не затягивать процесс, а поскорее решиться добровольно возвратить чужую вещь ее собственнику, иначе ему угрожает ответственность за убытки и потери собственника, происшедшие от проволочки в удовлетворении его права. Здесь в основании соответственных правил лежит та же политика, которая заключается в правилах о проволочке в обязательном порядке, в правилах о неисправности должности (mora). Это явление и следует, по нашему мнению, юридически конструировать как неисправность (mora) с ее последствиями. Впрочем, так и поступали римские юристы (ср., например, l. 17 § 1 D. de R. V. 6,1 (si moram fecerit in homine reddendo possessor et homo motuus sit...), 1. 15 § 3 eod. (sed est verius, si forte distracturus erat petitor si accepiset. moram passo de, ere praestari...). Это уже современная наука создала себе особые затруднения, ограничивая почему-то теорию mora областью обязательств. Конечно, мы не утверждаем, что правила о вещной mora вполне тождественны с правилами об обязательственной неисправности. Одно из важнейших различий уже видно из предыдущего изложения[195]. Вещная mora не наступает до процесса; она поэтому может быть характеризована как процессуальная неисправность, между тем как напоминание (interpellatio) должнику производит обязательственную mora независимо от процесса. Отсутствие полного тождества, вероятно, и удерживает цивилистов от распространения теории mora на вещные притязания, но ведь на такие случаи логика имеет готовый рецепт. Следует констатировать genus и две species.

Итак, названная строгая ответственность владельца после l. contes-tatio cовсем не представляет особого наказания за mala fides как таковую, особой невыгоды, которой malae fidei possessor заслуживает своею недобросовестностью. Такое объяснение также не выдерживает критики, как бы было ниже критики объяснение ответственности должника в случае mora тем, что заключение обязательственных договоров представляет что-то безнравственное, что каждый должник - недобросовестный человек. Даже более, римское право обращается вежливее и осторожнее с m. f. possessor, нежели с socius, procurator, reus promittendi и другими вполне порядочными личностями. Мы уже выше упомянули, что должника веритель может поставить в положение debitor morosus простым напоминанием, между тем как собственник не может так легко навести на владельца страх особо строгой ответственности. С точки зрения господствующего воззрения на mala fides такая снисходительность должна показаться в высшей степени странной и необъяснимой. Но если принять во внимание, что "недобросовестный" владелец, может быть, честнейший и добросовестнейший человек, вся вина которого состоит в том, что еще не выяснено его юридическое положение, что он не уверен в своем праве, то положения римского права вполне понятны. Как можно на людей в таком положении производить искусственное психическое давление (metus periculi) и этим мешать им спокойно отстаивать свое возможное право! Может быть, сомнение владельца в своем праве лишено основания; может быть, он прав, а если нет, то действительное право, может быть, принадлежит другому, а не тому, кто заявляет себя собственником.

Что же касается различия правил для malae fidei и bonae fidei posses-sores после litis contestatio, то оно с точки зрения цивильной политики не заслуживает одобрения. Если кто-либо сомневается в своем праве, то начало процесса его еще не всегда убедит, что право принадлежит истцу. В таких случаях создаваемый строгой ответственностью в случае проигрыша процесса metus periculi производит вредное влияние. Но точно так же возможно, что владелец до возбуждения дела не имеет никаких поводов для сомнения, а между тем уже в начале процесса убедится, что истец несомненно прав и что продолжение процесса с его стороны было бы неосновательным. Правильнее с цивильно-политической точки зрения было бы поставить сказанную ответственность в зависимость от наличности culpa, от виновности в невозвращении вещи и вообще неудовлетворении истца. Впрочем, и на основании источников в существе дела нельзя считать принципом Юстинианова или классического права различие ответственности во время процесса, смотря по наличности bona или mala fides. Другие места, кроме приведенного, говорят в пользу иного решения. И из приведенного места видно, что вопрос был между римскими юристами весьма спорен. Господствующая же теория потому реципировала мнение Павла в 1. 40 cit., что (напрасно) считает его очень удачным и справедливым.

Как из знания или сомнения владельца, не предполагая никакой недобросовестности, можно объяснить его юридическое положение, точно так же мы должны попытаться объяснить правила о b. f. possessor из его незнания, не предполагая с его стороны никаких нравственных заслуг. Из (извинительного[196]) незнания следует, как уже замечено выше, невозможность вменения вины. Уже это последствие незнания уменьшает значительно ответственность владельца относительно плодов. О fructus percipiendi не может быть и речи. Но и разные виды consumptio извлеченных плодов не могут повлечь за собою ответственности владельца за соответственные поступки. Эти поступки являются по отношению к собственнику вещи не чем иным, как casus. Но здесь для нашего объяснения возникает затруднение, которое пока не может быть устранено. Дело в том, что после consumptio может остаться обогащение от con-sumptio. Невозможность вменения вины не объясняет, почему собственник не имеет права потребовать от незнающего владельца выдачи всего обогащения. Для обоснования такого права требования не требуется обязанности к diligentia и culpa. Впрочем, что мы так скоро не найдем объяснения нашего института, можно было предвидеть a priori, потому что он представляет функцию трех факторов (ср. выше, стр. 193 и сл.). Мы же пока имели дело только с одним из них. Но все-таки и уже добытые результаты очень ценны для дальнейшего исследования.

Понятия "честность", "добросовестность", "безнравственность" и т. п. мы можем совсем элиминировать.

Остается простое и ясное понятие: незнание (извинительное заблуждение) и знание. Исходя из этого различия, мы уже объяснили правила о malae fidei possessio и констатировали юридически необходимое ограничение ответственности незнающего владельца. Последний результат интересен в том отношении, что мы теперь знаем, чтo в юридическом положении незнающего владельца требует особого объяснения, чтo еще не вытекает из общего принципа права о culpa.

§ 20. 2. Consumptio. 3. Отличие плодов от капитала

С первого взгляда всякому ясно, что возвратить fructus extantes вообще легче, нежели fructus consumpti. Это обстоятельство объясняет особенности нашего института лишь в том случае, если предположить, что право желало предоставить добросовестному владельцу ввиду его досто-хвальной честности особое преимущество на счет собственника. Сбережение добросовестному владельцу труда и хлопот было бы здесь как раз подходящим подарком. Но если не верить в эти особые милости гражданского права по отношению к незнающему владельцу, тогда вопрос усложняется. Обыкновенно права верителей, собственников и других управомоченных не изменяются, смотря по тому, трудно ли или легко другой стороне удовлетворить их притязания. Часто трудность удовлетворения влечет за собою для обязанного еще большие затруднения и неудобства, как-то: необходимость вознаградить за вред, уплатить неустойку и т. п. Разные послабления в этой области и отступления от общих начал современного частноправного строя экономических отношений едва ли были бы разумны ввиду того, что известная степень строгости и последовательности права собственности и обязательственного права необходимы с точки зрения экономической и культурно-воспитательной.

Один из самых основных и существенных принципов современного общественного строя состоит в обеспечении собственнику доходов от предмета его собственности. Наш институт представляет, очевидно, ог-раничение этого коренного принципа; в пользу такой непоследовательности должны существовать особые основания.

Собственник лишается доходов от своей вещи вследствие consum-ptio со стороны добросовестного владельца. Какое значение может здесь иметь consumptio?

Для выяснения этого значения мы позволим себе начать с несколько тривиальных примеров. Первоначальное значение выражения con-sumptio - проглотить, съесть. У животных и примитивных людей соответственное явление имеет то решающее значение, что поймавший добычу или сорвавший плоды лишается добытых благ, если он возвратится к месту их нахождения после съедения их другим животным или человеком. Он может только прогнать или умертвить противника и воспользоваться лишь остатками, если таковые extant.

Теперь представим себе следующий возможный случай. Какое-либо животное проглотило случайно кусок бумаги, на котором сообщалась весьма важная для нас, но еще нам не известная тайна. Смотря по обстоятельствам, возможно, что животное будет немедленно убито для того, чтобы узнать эту тайну. Во всяком случае здесь возникает вред, необходимо разрушить живой организм.

Если бы то же сделал человек, то помочь делу невозможно, потому что для открытия тайны пришлось бы пожертвовать человеческою жизнью.

Теперь более романистическая аналогия: Seius застроил в свое здание bona fide или заведомо строевые материалы, принадлежащие Тицию. Здесь произошла, так сказать, не физиологическая, а механическая cоnsumptio. Аналогия с физиологическим поглощением состоит в том, что для извлечения застроенного бревна необходимо разрушить постройку. Этот случай предусмотрен законом XII таблиц.

Lex duodecim tabularum neque solvere permittit tignum furtivum aedibus vel vineis iunctum neque vindicare (quod providenter lex effecit, ne vel aedificia sub hoc praetextu diruantur vel vinearum cultura turbetur): sed in eum, qui convictus est iunxisse, in duplum dat actionem (l. 1 D. de tign. iuncto 47,3).

Стало быть, Titius, узнав, где находятся украденные у него бревна, получит лишь extantia tigna, т. е. лишь незастроенные бревна. Его право собственности на застроенные бревна не может быть осуществлено. Мотив закона состоит, конечно, не в оказании милости правонарушителю, который пользуется чужими материалами для своих целей, а в bonum publicum, в народнохозяйственных соображениях. Ограничение права собственности должно здесь предотвратить разрушение построек и виноградников (ne vel aedificia sub hoc praetextu diruantur vel vinearum cultura turbetur). Обыкновенно осуществление гражданских притязаний не вредит народному хозяйству. Известное хозяйственное благо переносится только из одного хозяйства в другое. Мало того, гражданское право вообще и в особенности те принципы его, которые касаются менового оборота, устроены так, что они способствуют движению хозяйственных благ туда, где эти блага имеют большую ценность и полезность; осуществление правил гражданского права вообще ведет к увеличению народного благосостояния, к умножению хозяйственных благ путем передвижения объектов к тем субъектам, которые из них могут извлечь особенно большую пользу с точки зрения производства или потребления (к подходящим дестинатарам). Здесь, напротив, последовательное проведение принципа частной собственности влекло бы за собою уменьшение народного богатства. Это было бы передвижение, соединенное с разрушением хозяйственных благ; такое разрушение предупреждает институт tignum iunctum (точно так же, как и соответственные более общие правила гражданского права, как-то: inaedificatio, implantatio, avulsio, adiunctio)[197].

Предыдущие примеры представляют конкретный символ нашего института. Институт tignum iunctum представляет наглядное воплощение[198] той же мысли, которая в более скрытом и отвлеченном виде лежит в основе принципов деления доходов между собственником и добросовестным владельцем. Дом или организм - это символы целого имущества в развитой экономической жизни. Чтобы более наглядно выразить нашу мысль, посмотрим на имущество в эпоху особенно развитой экономической жизни, в наше время, и притом на имущество, которое принимает участие в хозяйственном обороте, не лежит закопанным в земле или не хранится спокойно в чулке или в банке, а живет экономическою жизнью.

Такое имущество есть стройный организм, есть здание, которое имеет свой фундамент, свои стены, крышу и т. д. Это здание, из которого нельзя вынимать встроенных балок, иначе оно рухнет. Это машина, из которой нельзя вынуть ни одного винтика, иначе остается одна мертвая масса без движения.

---

Примечания:

[194] На немецком языке соответствующие термины еще более сбивчивы: «Redlichkeit», «Un­redlichkeit», честность, нечестность.

[195] Ср. также: «Lehre v. Einkommen» B. II, стр. 234 и сл.

[196] Конечно, понятно, почему требуется извинительность заблуждения. Если кто-либо причиняет вред другому по неизвинительному заблуждению, то ему можно и следует вменить culpa; последняя состоит уже в заблуждении, в ignorantia, которой бы при достаточном внимании можно было избегнуть. Вред, возникающий из неизвинительного заблуждения, представляет вред, причиненный по вине владельца.

[197] Общепринятые теории и систематика относят институты inaedificatio, implantatio etc. к способам приобретения собственности. С юридической точки зрения это так же неправильно, как неправилен буквальный смысл поговорки: b. f. р. fr. cousumptos suos facit. Точнее было бы относить эти институты к области потери, прекращения права собственности. Ведь собственник участка, на котором, например, выросла рожь, посеянная другим, или т. п., не имеет самостоятельного права собственности на рожь, потому что растение на участке (до отделения) не составляет самостоятельного объекта собственности. С юридической точки зрения в этом случае происходит не приобретение нового права собственности, а только изменение объекта прежнего права собственности (участка). Напротив, другая сторона действительно теряет свое самостоятельное право собственности (на строевые материалы, зерна и т. п.).

[198] Впрочем, психологически понятно и естественно, что продолжительное пассивное отношение со стороны управомоченного, напр., собственника, верителя, и в случае отсутствия bona fides на стороне должника или владельца обыкновенно ведет к экономическому сращению соответственного блага с хозяйством и житейскими планами лица, обязанного выдать или уплатить. Отсюда понятно, почему bona fides не всегда и не везде играет в гражданских правах роль необходимого условия давности. Но с цивильно-политической точки зрения едва ли какое-либо законодательство решает этот вопрос вполне правильно. Нельзя видеть удачного решения как в полном игнорировании элемента bona fides (как, напр., поступает русское гражданское право), так и в требовании bona fides в начале владения (римское право) или во все время продолжительного давностного срока (каноническое право, современное пандектное право и большинство прочих новых уложений, в том числе и германское, § 937). С точки зрения изложенного здесь взгляда на значение давности и bona fides правильнее было бы установление различных сроков для добросовестных и недобросовестных владельцев, напр., для последних вдвое большего срока, нежели для первых; bona fides superveniens в таком случае удваивала бы остающийся срок. Далее, с нашей точки зрения, bona fides получает законодательное значение и в области исковой давности. Иначе относится к этому вопросу господствующая теория и, в частности, исходящие из нее составители германского уложения. Мотивы (I, стр. 291) видят в исковой давности средство для того, чтобы освободить пользующегося давностью от старых претензий, защита против которых вследствие истечения продолжительного времени для него весьма трудна или невозможна. От противника зависит осуществить свое право раньше или выбрать такое неудобное для ответчика время. Из такой основной идеи давности вытекает само собою (ergiebt sich vou selbst, стр. 296), что добросовестность обязанного не может здесь иметь никакого значения, потому что центр тяжести института лежит в поведении управомоченного, а не обязанного, так что и условия давности должны быть извлечены из поведения первого субъекта (die Anspruchsverjhrung entnimmt ihre Voraussetzungen dem Verhalten des Berechtigten, nicht demjenigen des Verpflichteten).

« Предыдущая |  Оглавление  | Следующая »