Петражицкий Л.И. Права добросовестного владельца на доходы с точек зрения догмы и политики гражданского права
Разделяя в этом отношении вполне взгляд г. Петражицкого на необходимость частноправовой политики, я не могу согласиться с предлагаемой им постановкой ее. "Гражданская политика должна так же, как и гражданская юриспруденция, исходить из принципов частной собственности, договора, вообще из признания принципа децентрализации, как прочных данных, исключая из своей области исследования вопрос, что лучше, централизация или децентрализация или не следует ли расширить или сузить область действия одной системы на счет другой. Отсюда очевидно, что так называемый социальный вопрос мы исключаем, ограничиваясь только стремлением усовершенствовать систему частного права, как систему децентрализованного порядка, где и поскольку она действует" (К. У. И., 1896, N 8, стр. LV). Но политика права не может заранее устранить себя от всяких социальных вопросов. Если они ставятся самой жизнью, если в действительности принципы централизации и децентрализации борются, то обсуждение социальных вопросов, то или иное решение их необходимо для политики, насколько они соприкасаются с гражданским правом. Остаться исключительно на поле существующего порядка - значит свести политику права лишь к логическому развитию основ гражданского строя. Но на наших глазах происходят уже реформы, противоречащие этим основам, напр., ограничение свободы договоров для крупных предприятий. Политика права не может отставать от законодательной деятельности. Мы находимся в таком периоде, когда государственное вмешательство в хозяйственную жизнь принимает все большие размеры, несомненно противореча основным принципам "децентрализованной системы". В этом отношении г. Петражицкий расходится с другими представителями политического направления, Менгером и Офнером, которые и не думают о таких ограничениях задач политики права.
Такое ограничение не согласуется и с тем высшим принципом, который г. Петражицкий кладет в основу своей политики, а именно принципом любви. Неужели автор решится утверждать, что этот высший христианский принцип есть в то же время принцип современного гражданско-правового порядка? А если этого нет, каким образом, логически развивая основы современного строя, автор будет руководствоваться чуждым ему принципом? В хозяйственной деятельности частных лиц, которая составляет главный предмет определения со стороны гражданского права, проявляется эгоизм и на его действии основываются все экономические законы. Правда, под влиянием альтруистических чувств сила этих законов ослабляется в жизни, но сами-то законы остаются. Любовь говорит: отдай все нуждающемуся, но гражданская политика так говорить не может. На вмешательстве постороннего принципа нельзя основывать политики, которая должна быть стройным осуществлением принципов, ей самой свойственных.
Устраняя от гражданско-правовой политики социальные вопросы, г. Петражицкий в то же время признает ее ветвью экономической политики. Но последняя не избегала и не может избегнуть социальных вопросов.
Таким образом, одно из двух: или г. Петражицкий напрасно ограничил задачу политики права, или же он неудачно выбрал высший принцип политики. Мне кажется, что вернее первое.
В постановке, какую автор дает отстаиваемой им политике права, замечаются и другие неточности. Автор придает важное значение праву в общественной жизни. Но остается не вполне ясным, на какую сторону этого влияния приходится обращать преимущественное внимание, на нравственную или на экономическую и, в последнем случае, что составляет главный интерес политики, вопросы ли производства или распределения. Несомненно, автор сам дает повод к недоразумениям.
"Высшее благо, к которому мы должны стремиться в области политики вообще и политики права в частности, - нравственное развитие человека, достижение высокой разумной этики в человечестве, а именно идеала любви" (К. У. И., 1896, N 8, стр. XI). "Разумная политика права производит или ускоряет нравственный прогресс; разумное право представляет нравственную школу, воспитательное учреждение для народа и человечества вообще" (там же, стр. XIII). Из этих и других мест мы можем заключить, что цель политики состоит в воздействии юридическими средствами на нравственную жизнь общества. С другой стороны, как мы уже видели, "специальная и непосредственная задача гражданской политики - экономического свойства, а именно усовершенствование децентрализованной системы правовой организации народного хозяйства в смысле достижения возможно лучших результатов в этой области" (там же, стр. LVI). Спрашивается, в каком отношении находятся эти две задачи, которой из них при столкновении должно быть дано преимущество? А возможности подобных столкновений при существовании так называемой децентрализованной системы не будет, я полагаю, отрицать и сам автор. Все написанное до сих пор г. Петражицким не дает полного ответа на этот вопрос, который невольно возникает у каждого читателя.
Затем, если мы обратимся специально к экономической задаче, то и тут возбуждается сомнение, имеет ли в виду автор интересы производства или распределения? Важно ли, с точки зрения гражданской политики, установить условия, благоприятные достижению наибольшей высоты народного богатства или благоприятные наиболее равномерному его распределению? Автор сам протестует против смешения точки зрения производства с точкой зрения распределения (Bona fides, стр. 174), но сам автор подает основание к сомнениям. "Осуществление правил гражданского права вообще ведет к увеличению народного благосостояния, к умножению хозяйственных благ путем передвижения объектов к тем субъектам, которые из них могут извлечь особенно большую пользу с точки зрения производства или (!) потребления, к подходящим дестинаторам" (Bona fides, стр. 134). В учение о способах приобретения права собственности автор предлагает ввести главный принцип следующего рода: "народное благосостояние увеличивается, если хозяйственные блага соединяются с годными дестинаторами, уменьшается, если такая связь нарушается" (Bona fides, стр. 137, прим.). Между тем положение о сохранении за добросовестным владельцем потребленных плодов "есть правило распределения и требует объяснения с этой точки зрения" (стр. 174). А главное основание такого права автор видит в необходимости предупредить расстройство хозяйств от совершенно непредвидимых при производстве уменьшений той части доходов, которую хозяин успел с пользой вложить в дело (стр. 187). Можно ли на основании этих выдержек определить, какую именно точку зрения кладет автор в основание своей политики, - производства или распределения? Которой из них должно быть отдано предпочтение в случае их столкновения? А едва ли автор и на этот раз решится отрицать возможность подобного столкновения.
Вполне сочувствуя намерению г. Петражицкого извлечь из архивной пыли политику права, признавая всю важность ее для гражданского правоведения и весь вред, причиненный правовому быту игнорированием ее, я тем не менее отказываюсь признавать за ней научную самостоятельность, и, к сожалению, автор не представил достаточно данных для убеждения в противном.
Систематически построить основные начала гражданско-правовой политики, независимо от политики права вообще, по моему мнению, дело безнадежное. Прежде всего сам г. Петражицкий, избрав высшим принципом любовь, не дал почвы для такого обособления. Если такой принцип может быть признан, то он должен быть основанием всей вообще политики права, а не только гражданской. Более специального, чисто гражданского принципа г. Петражицкий не дает. Но и независимо от того основные вопросы гражданского права, в политическом их освещении, касаются всего правового порядка, а не только гражданской его стороны. Регулирование отношений между фабрикантом и рабочим, касаясь гражданского договора личного найма, в то же время далеко выходит за пределы гражданского права. Вопрос об общинном землевладении, касаясь права собственности, в то же время затрагивает и политическую сторону крестьянского быта. Поэтому, я думаю, что построение политики права может быть сделано только в целости, без всяких раздроблений.
Раз такая наука (искусство) станет на ноги, то гражданское право могло бы пользоваться ее выводами для своих целей, т. е. не для построения новой специальной науки (искусства), а для непосредственного применения. Вопреки мнению г. Петражицкого, я думаю, что самое удобное было бы соединить обсуждение вопросов гражданской политики с изложением истории и догмы положительного права, хотя нашему автору такое смешивание представляется подходящим под польскую поговорку (как горох с капустой). Но лучшим опровержением непригодности подобных смешений может служить собственная диссертация автора, которая представляет собой образцовое mixtum compositum.
Различные отделы гражданского права развиваются неравномерно, настоятельность реформы разных институтов неодинакова, а дальнейшее развитие совершается не по единому плану, а по различным комбинациям исторических условий. Если мы создадим одну общую гражданскую политику, имеющую применение к быту всех народов, то мы не избегнем еще другой политики, а именно той, которая бы указывала, каким образом общие начала должны быть приведены в соответствие с местными историческими условиями. Ведь юристы не могли бы сложить с себя труд обсуждения этих вопросов. Если гражданская политика будет излагать общие принципы, "которые одинаково годились бы для теперешней Италии и для древнего Рима, для Франции, Соединенных Штатов и Бессарабской губернии", то можно опасаться, что она не удовлетворит той творческой потребности, которая вызвала ее на свет, что она станет недоступной для людей данной эпохи, что она не окажет поддержки законодателю.
Политику права г. Петражицкий, как мы видели, охотно готов отождествить с философией права. С этим я не могу согласиться. Если философия права должна быть ветвью вообще философии, то ее задача не может быть иной, чем та, какую себе ставит последняя. В небольшом кругу юридических наук философия права предназначена играть ту же роль, какую играет философия среди всех вообще наук. Она не имеет особого предмета исследования вне того, какой ей доставляют специальные науки. Она исследует основные вопросы, общие всем юридическим наукам, а именно вопросы о сущности права, о его образовании и формах, о государстве, о юридическом отношении, о правонарушении, о целях наказания, о применении права, о методологии и некоторые другие. Все это вопросы, разрешение которых должно составлять задачу философии права, в зависимости от данных, какие предлагают другие науки, как психология, этика, социология, логика. Но все эти вопросы выходят за пределы политики права. Только долго допускавшееся смешивание философии права с естественным правом ограничило до такой степени задачи философии права, что она отказалась от философского исследования того, что есть, ради исключительного исследования того, что должно бы быть. Но философия права в указанном сейчас смысле должна рано или поздно приобрести значение, и о совпадении ее с политикой права не может быть и речи.
После рассмотрения общих взглядов г. Петражицкого переходим теперь к специальной теме его диссертации. Сочинение это обнаруживает, как и все другие труды автора, поразительное знакомство с римскими источниками, редкое даже среди немецких юристов. Но это-то обстоятельство и заставляет несколько остановиться на тесной связи автора с римским правом.
В течение XIX века перед глазами русского общества сменилось несколько направлений в гражданском правоведении. Странное явление! Как ни различны были задачи, которые они себе ставили, и методы, которыми они пользовались, все же каждое из них неизменно тяготело к римскому праву, оставляя у зрителя тяжелое впечатление, что от этого векового ярма нет надежды когда-либо освободиться. Выступает сначала историческое направление, которое протестует против возможности права, годного для всякого времени и для всех народов, потому что право есть продукт всей прошлой жизни данного народа. После этого можно было ожидать, что место римского права во внимании науки займут национальные права. Но нет, изобретается довольно искусственное, хотя и не искусное, превращение римского права в национально-германское, и именно представителям исторической школы более всего обязано римское право своими успехами в нынешнем столетии. На смену историческому выходит социологическое направление, которое требует изучения законов развития правовых норм. На этот раз можно было надеяться, что материал, доставляемый сравнительным правоведением, отодвинет интерес к римскому праву, которое станет в положение одного из материалов. Не тут-то было. Мы вдруг узнаем, что "изучение римского права составляет форму, в которой зародилась и из которой должна развиться в будущем общая наука о гражданском праве". Представители социологического направления погружаются в изучение истории римского гражданского права и все свои демонстрации к теоретическим положениям производят на римском праве. Наконец, в последнее время выдвигается политическое направление, которое требует обратить внимание на то, каким должно быть гражданское право, а не на то только, каким оно было и есть. На этот раз мы уверены, что новое направление оставить римскую почву как несоответствующую современным условиям и, следовательно, негодную для построения будущего гражданского строя. Но даже и теперь наше ожидание не оправдывается. Главный и самый видный представитель нового направления - романист до мозга костей. Хотя он не разделяет взгляда на материальные и формальные достоинства римского права, но он находит ему новое оправдание в том, что оно есть "бессознательный продукт народной эмпирики".
В диссертации г. Петражицкого центральное место занимает римское право. Он с большим знанием дела и остроумием хозяйничает в римских источниках, как у себя дома. Но необходимо ли это? Важно ли, если он докажет тот или другой взгляд римских юристов или, напротив, обнаружит их бессознательное творчество? Так или иначе был поставлен известный институт в римском праве, для политики права существенно лишь, как он должен быть поставлен в настоящее время, при современных экономических и психических условиях.
В чем же заключается исследуемый г. Петражицким вопрос?
Добросовестный владелец, уступающий собственнику его вещь, сохраняет за собой по римскому праву право собственности на потребленные плоды (fructus consumpti), тогда как наличные плоды (fructus exstantes) он обязывается возвратить собственнику. Современные законодательства, не исключая и новейшего германского кодекса, решают этот вопрос иначе. Французский кодекс, а за ним и итальянский оставляют за добросовестным владельцем все плоды, извлеченные до окончания владения, не делая различия между потребленными и наличными. К сожалению, г. Петражицкий не выяснил, какие соображения побудили французского законодателя отступить в этом случае от римского права, которому вообще он так покорно следовал.
Современные романисты, находя второе решение вопроса более логичным и справедливым, пытались представить взгляд римского права извращенным в императорской переделке и несоответствующим воззрению римских классических юристов. Против такого извращенного исторического толкования восстает энергично г. Петражицкий и с замечательным остроумием разбивает все аргументы сторонников такого направления. Более того, г. Петражицкий приходит к заключению, что римская точка зрения представляется гораздо правильнее, и он предлагает римское положение для современного права. Расширяя силу положения и на другие случаи путативного права извлечения доходов, автор дает такую формулу: "кто добросовестно осуществляет не принадлежащее ему право пользования вещью, приобретает до прекращения добросовестности плоды ее в собственность, как если бы мнимое право на вещь ему действительно принадлежало; тем не менее те естественные плоды, которые во время прекращения добросовестности у него есть налицо, он обязан возвратить действительному управомоченному" (Bona fides, стр. 241).
Какие же соображения политического характера приводят г. Петражицкого к такому положению?
Закон оставляет в пользу добросовестного владельца потребленные плоды, потому что иное отношение к плодам, т. е. хозяйственным благам, которые с точки зрения нормального хозяйства предназначены к свободному потреблению и издержанию, вело бы к потрясению и разрушению хозяйств. Для добросовестного владельца требование потребленных уже плодов было бы неожиданностью, которая в состоянии расстроить все его планы. Если бы он знал о своем юридическом положении, он был бы осторожен и сообразовал бы свой хозяйственный план с предстоящими платежами. Не предвидя их возможности, добросовестный владелец как добрый хозяин не оставит этой части доходов без производительного употребления. Если отнять их у него в пользу собственника, то это приведет к разрушению его хозяйства. Те потери, которые он несет, не уравновешиваются теми выгодами, которые получил бы собственник, потому что погибшее хозяйство представляет невознаградимую потерю для народного хозяйства, с точки зрения которого только и можно смотреть на вопрос.
Такова аргументация автора. Прежде всего, со стороны политика, каковым является г. Петражицкий, непонятно, почему вопрос ставится не о том, как следует с народнохозяйственной точки зрения определить отношения между собственником и добросовестным владельцем, а о том, почему римское право сохранило в пользу bonae fidei possessor'a fructus consumpti и почему обязало его возвратить собственнику fructus exstantes. Во-первых, для меня и после сочинения г. Петражицкого осталось неясным, действительно ли по указанным соображениям дало римское право такое решение. Исторических доказательств автор не представил. Во-вторых, с точки зрения политики права это и безразлично, как решало вопрос то или иное положительное право. Вот если бы автор мог доказать историческими данными, что решение римского права имело благодетельное влияние на экономическую жизнь, тогда это имело бы большое значение для политики права. Но этого автор не доказал и, я полагаю, не может доказать.
