Пассек Е.В. Неимущественный интерес и непреодолимая сила в гражданском праве
Глава третья. Римское право. Спорные случаи.
2) Отдельные юридические отношения
2) Отдельные юридические отношения
В настоящей главе должны быть рассмотрены те юридические отношения, в которых ответственность обязанных лиц переходит за обычные пределы ответственности за легкую вину (culpa levis) уже в силу закона, без особого о том соглашения. Помимо того что самое число этих юридических отношений представляется, как мы уже имели случай указывать, довольно значительным, мы можем и должны ожидать встретить при исполнении нашей задачи целый ряд и других затруднений, на которые не бесполезно, быть может, обратить внимание заранее, чтобы заранее же составить себе правильное представление о качестве и сущности тех результатов, получить которые мы можем в данном месте рассчитывать.
Современная догма пандектного права, признающая существование всего двух степеней вины (culpa lata и culpa levis), возлагает на должника во всех тех случаях, о которых придется вести речь, ответственность не более чем за легкую вину. Прежние авторы, принадлежавшие по вопросу о числе степеней вины к так называемым трихотомистам, признававшим подразделение вины не на две, а на три степени (culpa lata, culpa levis, culpa levissima), относили целый ряд этих случаев к числу тех, в которых на должнике лежит ответственность именно за вину легчайшую (за culpa levissima)[599]. Из современных авторов к этому, еще глоссаторами обоснованному взгляду, ближе всего примыкает Барон, требующий в ряде случаев от должника наивысшей осмотрительности (diligentia exactissima, diligentia diligentissimi patrisfamilias) и называющий ответственность за такую осмотрительность ответственностью за custodia в субъективном или техническом смысле слова, граничащей непосредственно с понятием непреодолимой силы[600]. Брукнер в свою очередь, устанавливая для многих из подлежащих в последующем рассмотрению отношений ответственность за custodia, понимает под этим безусловную ответственность должника за все случаи утраты владения чужой вещью, за исключением опять-таки тех, причиной которых была непреодолимая сила[601]. Среднее между обоими названными авторами место занимает Пернис, усматривающий в переданном нам римскими источниками понятии custodia как бы историческое переживание, обозначавшее для старого права безусловную до границ непреодолимой силы ответственность должника за пропажу и повреждение чужих, находящихся в его руках вещей, но подведенное юристами классического периода (под влиянием главным образом авторитета Юлиана) под общий критерий субъективной вины[602]. Мы со своей стороны имеем в виду провести в настоящем исследовании новую точку зрения как на самые стоящие в тесной взаимной связи понятия custodia, с одной стороны, и непреодолимой силы - с другой, так и на историческое происхождение и историческое развитие этих понятий. Возможность таких разногласий в понимании одних и тех же текстов уже сама по себе указывает на то, что источники, с какими нам в данном месте придется иметь дело, не содержат в себе в достаточной степени ясного и категорического ответа на подлежащий обсуждению вопрос и поддаются более или менее свободному толкованию. Оба эти обстоятельства являются естественными причинами своеобразных затруднений. Если, с одной стороны, именно устранение неясности и является задачей толкования, то предоставляемая такой неясностью широкая свобода в последнем может вести к тому, что даже и при наибольшей добросовестности автор легко может впасть в ту ошибку, что он внесет в понимание текстов свои предвзятые мнения и придаст поэтому всему результату до известной степени одностороннюю, субъективную окраску. Об этом не приходилось бы, конечно, упоминать отдельно, если бы не было оснований убедиться в том, что именно от такой, бессознательно допущенной односторонности не оказались свободны и различные, построенные по данному вопросу теории.
Дальнейшее затруднение, с которым придется в значительной степени считаться, состоит в том, что если действительно вопрос об ответственности должника в различных юридических отношениях подвергался в римском праве изменениям в связи с историческим развитием и с изменениями в области применения понятия вины (а сомневаться в этом факте, само собою разумеется, невозможно), то мы должны ожидать встретить в наших источниках следы именно такого развития и отражения взглядов различных периодов. В зависимости от этого представляется возможным впадение в ошибку другого рода - в придание характера действующей нормы для классического или Юстинианова права таким словам и замечаниям отдельных юристов, которые имеют лишь значение историческое и с этой точки зрения могут быть чрезвычайно ценными, абсолютно утратив, однако, для позднейшей эпохи значение действующей нормы. Возведение такого рода исторических данных в догматическое правило было бы очевидным произволом; аналогичным произволом был бы, однако, и обратный прием - перенесение позже образовавшейся нормы на предшествующие времена. И об этом не приходилось бы, конечно, упоминать отдельно, если бы именно те источники, с которыми нам придется иметь дело, не представляли для исследователя ряда опасностей как в том, так и в другом направлении.
Не бесполезно, наконец, упомянуть и еще об одном затруднении, но уже чисто внешнего свойства. Число тех юридических отношений, для которых вопрос об ответственности в них лица обязанного до пределов непреодолимой силы в настоящее время спорен, представляется довольно значительным. Удобным поэтому было бы рассмотрение их в известном систематическом порядке. Между тем установление какой бы то ни было классификации для этой цели встречается с тем затруднением, что единственный общий признак, который лежит в основании всех этих отношений, есть тот, что должник везде несет ответственность за целость и сохранность движимой вещи. Каким должно быть отношение лица обязанного к этой последней: тем ли, что должник "rem tenet domini voluntate", как это утверждает Брукнер, или оно может такого характера и не иметь - это в свою очередь подлежит еще дальнейшему определению.
Ввиду всех указанных обстоятельств, в основание дальнейшего изложения могут быть положены следующие соображения.
Что касается до подлежащих рассмотрению юридических отношений, то они с удобством могут быть расположены для этой цели в том порядке, что на первое место станут отношения обязательственного права, как имеющие более важное значение для выяснения стоящих во взаимной связи понятий custodia, с одной стороны, и непреодолимой силы - с другой; на втором месте затем могут быть рассмотрены имеющие меньшее значение отношения из других областей права. Обязательства же в свою очередь могут быть расположены в системе известной римской классификации, недостатки которой для нашего вопроса вполне безразличны. При всем том, однако, обязательства аналогичного содержания могут для удобства обозрения быть рассматриваемы рядом, хотя бы они и занимали различное место в системе этой классификации.
Переходя теперь к рассмотрению отдельных обязательств, остановимся сперва на обязательствах, возникающих из договоров и аналогичных оснований.
I. Здесь ясно прежде всего, что об ответственности за custodia, а следовательно, и об освобождении от ответственности вследствие непреодолимой силы не может быть речи в литтеральном контракте. Не представляя из себя обязательства с каким-либо самостоятельным содержанием, литтеральный контракт есть лишь особая форма, в которую облекается или договор займа денег, или возникшее из других оснований денежное обязательство, переводимое в эту форму впоследствии для большего обеспечения взыскания или для достижения вместе с тем еще и других целей (transscriptio a re in personam, - a persona in personam). Во всяком случае, будучи обязательством, аналогичным займу (mutuum), возникающее из литтерального контракта обязательство подчиняется и установленному для займа правилу, в силу которого обязанность должника к уплате должной им суммы безусловна, - случайная утрата этой последней должника от лежащей на нем обязанности ни при каких условиях и ни в каком случае не освобождает[603].
II. Иначе могло бы и по существу и по содержанию юридического отношения обстоять дело в контракте вербальном, в стипуляции.
Если обратить внимание на стипуляции, содержание которых составляет dare, то для тех из них, в которых объектом dare являются генерические вещи, ответственность должника будет, естественно, носить такой же безусловный характер, какой она имеет в литтеральном контракте и в займе. Что же касается до стипуляций, направленных на dare индивидуально определенной вещи (species), то по отношению к ним вопросы о значении для ответственности должника как понятия custodia, так равно и понятия непреодолимой силы могли бы подниматься с тем же основанием, с каким те же вопросы поднимаются для других должников, обязанных к передаче кредитору определенной вещи (что действительно, как мы уже видели, и имеет место по отношению, например, к продавцу, мандатару и др.). В источниках и на самом деле нет недостатка в текстах, обсуждающих ответственность должника в стипуляциях такого содержания, но правила, ими устанавливаемые, во многих отношениях своеобразны. Правила эти вкратце сводятся к следующим:
1) Должник не освобождается от ответственности перед кредитором в тех случаях, когда исполнение обязательства делается для него невозможным вследствие уничтожения стипулированного предмета. Но для этого необходимо, чтобы такое уничтожение предмета, а следовательно, и зависящая от этого невозможность исполнения были результатом действия, совершенного самим должником (factum debitoris). Если же стипулированный предмет уничтожен действием не самого должника, а третьего лица, то должник освобождается от ответственности по стипуляции во всяком случае, причем вопрос о том, с достаточной ли степенью осмотрительности он охранял вещь от постороннего воздействия (вопрос о culpa in custodiendo), значения не имеет. С другой стороны, однако, безразлично и то, знал ли или не знал должник о существовании обязательства, - если невозможность исполнения наступила вследствие его собственного действия, то он отвечает за это безусловно, может отвечать, следовательно, и без всякой вины со своей стороны. Отсюда ясно, что момент вины в собственном смысле слова (небрежности или неосмотрительности) в данном случае в сущности вполне безразличен, важно одно: сделалось ли исполнение обязательства невозможным вследствие действия самого должника или независимо от этого. Поэтому и тексты, хотя и говорят иногда в случаях такого рода о вине (culpa) должника, но еще чаще пользуются вместо этого термина более общим выражением: "Stat per debitorem (quominus rem daret)"[604].
2) Еще более тесные границы установлены для ответственности должника за повреждения стипулированной вещи. В этом направлении даже и умышленные действия самого должника (dolus) подвергают его ответственности по стипуляционному иску лишь в случае особого о том соглашения при стипуляции (clausula doli), за небрежность же и неосмотрительность он не отвечает вовсе. Из этого само собою следует, что он не отвечает и за те повреждения вещи, которые причинены третьими лицами[605].
3) Отвечая в указанных пределах за фактическую невозможность исполнения основанного на стипуляции обязательства, должник несет безусловную ответственность перед кредитором в том случае, если юридическим актом, совершенным для исполнения лежащей на нем обязанности "dare", он не переносит на кредитора имевшегося в виду права на стипулированную вещь или переносит это право не в том полном виде, какой предполагался сторонами при заключении стипуляции (если он передает, например, чужую вещь или вещь, обремененную залогом, узуфруктом). Невозможность передачи кредитору права (невозможность dare) и есть, таким образом, истинная причина ответственности должника в случае уничтожения вещи действием самого должника[606].
Оставляя в стороне вопрос о том, в зависимости от каких причин образовались такие нормы ответственности для стипуляций на dare индивидуально определенной вещи, мы можем, однако, легко понять, что при этих условиях здесь не могло подниматься и речи об ответственности должника до пределов непреодолимой силы.
Иначе решен был вопрос об ответственности должника для стипуляций, направленных на facere. Насколько можно судить по источникам, в этой области немногочисленным, в обязательстве, вытекающем из стипуляции такого содержания, должник отвечает в том случае, если исполнение обязательства делается для него невозможным вполне или частью по причинам, которые он мог предвидеть и предотвратить осмотрительностью "доброго домохозяина"[607]. В стипуляциях на facere, другими словами, должник отвечает за culpa levis, но до границ непреодолимой силы ответственность его и здесь не доходит.
III. Обращаясь к рассмотрению реальных контрактов, мы опять должны прежде всего указать еще раз на то обстоятельство, что в договоре займа (mutuum) должник ни при каких условиях не освобождается от обязанности возвратить кредитору полученное им от последнего в собственность (существенная черта займа) определенное количество заменимых вещей. Риск ущерба, происходящего вследствие случайного повреждения или уничтожения вещи (periculum casus), переходит здесь на должника уже по самому содержанию обязательства, и в этом отношении не лишен характерного значения тот способ выражения, каким пользуется § 2. I q. mod. re. 3. 14 в формулировке этой нормы: "Et is quidem qui mutuum accepit, si quolibet fortuito casu quod accepit amiserit, veluti incendio ruina naufragio aut latronum hostiumve incursu, nihilo minus obligatus permanet"; приводимые текстом примеры все без исключения относятся к типическим случаям, постоянно упоминаемым при пояснении понятия непреодолимой силы.
Все остальные виды реальных контрактов отличаются от займа тем существенным признаком, что во всех них должник обязан к возвращению кредитору полученной им от последнего вещи in specie (de ea ipsa re quam accepit restituenda tenetur), причем везде же он имеет эту чужую вещь в руках по воле и с согласия собственника. Везде, следовательно, находятся налицо главные моменты для возложения на должника обязанности к охране чужой вещи и к связанному с этим возможному повышению его ответственности за пределы легкой вины. Остается рассмотреть, поскольку таковое действительно имеет место в остальных реальных контрактах, - в поклаже, ссуде и ручном закладе.
1) По отношению к договору поклажи (depositum) источники как нельзя более ясно высказывают и неоднократно повторяют то правило, что поклажеприниматель (депозитар) отвечает перед поклажедателем (депонентом) только за умышленное причинение вреда (за do-lus)[608]. Там, где это правило юристами мотивируется по существу, обыкновенно указывается на то обстоятельство, что, с одной стороны, в договоре поклажи должник не извлекает из обязательства никаких выгод и что, с другой стороны, депонент, избравший для отдачи вещи на сохранение ненадежное (в смысле недостатка осмотрительности) лицо, сам поступает неосторожно и может поэтому "пенять на самого себя" (de se queri debet)[609]. С исторической же точки зрения такое ограничение ответственности депонента в достаточной степени объясняется ее первоначальным деликтным характером[610]. С той же точки зрения делаются понятными и те затруднения, какие именно по отношению к поклаже должно было встретить применение позже формулированного принципа о приравнении грубой небрежности (culpa lata) к злому умыслу (dolus)[611].
Из того, что депозитар отвечает только за dolus и за culpa lata, само собою вытекает, что он не отвечает за custodia как за нечто отличное от culpa (здесь - lata) in custodiendo[612]. Тем не менее договор поклажи для выяснения понятия custodia не безразличен.
Отметим прежде всего, что, несмотря на сказанное, цель договора поклажи в известном определении последнего, данном Ульпианом в L. I pr. D. depos. 16. 3, становится с понятием custodia в прямую и непосредственную связь. Мало того, в этом определении custodia объявляется единственным содержанием договора поклажи (depositum est, quod custodiendum alicui datum est, dictum ex eo quod ponitur: praepositio enim de auget depositum, ut ostendat totum fidei ejus commissum, quod ad custodiam rei pertinet). Если поэтому другие тексты не менее категорически подтверждают принцип ответственности депозитара за custodia (ср., например, § 17 (19) I. de oblig. ex del. 4. 1 = Gai 3. §§ 207, 208. Sed is, apud quem res deposita est, custodiam non praestat, sed tantum in eo obnoxius est, si quid ipse dolo malo fecerit:) и если сам Ульпиан в § 35 того же фрагмента косвенно утверждает то же самое, говоря, что при налич-ности особых обстоятельств депозитар может отвечать и за custodia, то здесь, очевидно, не может быть речи о каких бы то ни было разногласиях в источниках и об антиномиях. Такое кажущееся противоречие является, наоборот, одним из наиболее убедительных доказательств в пользу того, что выражение "custodia" действительно употребляется в источниках в двух различных смыслах: за custodia в техническом смысле слова, как за нечто отличное от вины, депозитар не отвечает, но что он обязан заботиться о целости и сохранности переданной ему в поклажу вещи, что он обязан поэтому принимать в устанавливаемых критерием грубой небрежности пределах меры к ее охране от утраты и повреждения (custodia в этом смысле), ясно само собою. С этой точки зрения сбережение вещи от утраты и повреждения есть действительно основная цель заключения договора поклажи.
Примечания:
[599] Ответственность
за culpa levissima в свою очередь нередко отождествлялась с ответственностью
за custodia и за diligentia exactissima (ср., напр., Ioan. d’Avezan. Contractuum
Lib. prior, cap. XXVI; Guil. Prousteau. Recitat. ad L. 23 D. de Reg. Jur.,
cap. VII, pr., § 1 – в Meerman. Nov. Thesaur. jur. civ., T. IV, стр.
55, ср. стр. 58; Т. III, стр. 494, ср. стр. 497, §§ 1, 2 и стр.
522, § 27). Custodia же (и diligentia exactissima), по мнению одних
авторов, граничит непосредственно с непреодолимой силой, по мнению других,
события, лежащие за пределами custodia (а следовательно, и culpae levissimae),
входят все-таки в область простого случая, а к непреодолимой силе могут
быть отнесены лишь некоторые особые виды случая; ср. пока Glück.
Pandect. – Comment. T. VI. §§ 486, 487, 490; стр. 108, 109,
119–121.
[600] Теория Барона,
как мы увидим ниже, совпадает во всех существенных пунктах с тем мнением,
по которому непреодолимая сила начинается там, где кончается легчайшая
вина (culpa levissima). Сам Барон, правда, хорошо понимая, что такое совпадение
(будучи по существу не чем иным, как возвращением ко взгляду заведомо
несостоятельному) способно лишь подорвать доверие к его собственным выводам,
не раз оговаривается в том смысле, что он никоим образом не имеет в виду
восстановления учения о culpa levissima (ср., напр., Arch. T. 52, стр.
45; Т. 78, стр. 206; Pandekten, § 237), но такого рода оговорки не
могут, конечно, ни в чем изменить сущности дела.
[601] Ср. выше, С.
238–239.
[602] Culpa in custodiendo,
– Pernice. Labeo. T. II, стр. 359, 360.
[603] Все дошедшие
до нас сведения приводят к тому выводу, что предметом литтерального контракта
были исключительно деньги (pecunia); едва ли можно найти хотя один только
текст, в котором шла бы речь о другом объекте договора. О том, что непреодолимая
сила ни в каком случае не может служить оправданием неплатежа денежного
долга (см. Jhering. Jahrb. f. Dogmat. T. XVIII, стр. 117 сл. (Gutachten
betref. die Gäubahn)).
[604] Pernice. Labeo.
T. II, стр. 296 сл. Мы не останавливаемся здесь на тех средствах, которые
имеет кредитор для предотвращения несомого им в таких случаях ущерба:
иногда для него окажется возможным предъявление к самому должнику или
к третьему лицу иска об обмане (actio doli), иногда Аквилиева иска, в
других случаях кредитор может требовать от должника уступки возникших
для последнего исков против третьих лиц и т.п. Везде, однако, он будет
иметь другие иски, а не иск из стипуляции.
[605] L. 91 pr. D.
de V. O. 45. 1; L. 7 § 3 D. de dol. mal. 4. 3; L. 38 § 1 D.
de solut 46. 3, cf.; L. 12 D. de auro. 34. 2; Pernice. Labeo. T. II, стр.
275 сл.
[606] L. 51, 91 §
1 D. de V. O. 45. 1; L. 20, 27, 98 pr. D. de solut. 46. 3, cf.; L. 7 §
4 D. de dol. mal. 4. 3.
[607] L. 137 §§
2, 3 D. de V. O. 45. 1. В стипуляциях на dare тот же результат мог, по-видимому,
быть достигнут особым, аналогичным оговорке об отсутствии обманного способа
действий (clausula doli), соглашением о «recte dari fieri» или «recte
praestari» (L. 71 § 1; L. 73 D. de V. S. 50, 16, cf.; L. 122 §
1 D. de V. О. 45. 1).
[608] § 2 I. q.
m. re 3. 14; § 17 (19) I. de obl. ex del. 4. 1. = Gai 3. §§
207, 208; L. I §§ 6, 7, 16, 20–23; L. 32 D. depos. 16. 3; L.
23 D. de R. J. 50. 17; L. I C. depos. 4. 34 и др.
[609] L. 5 § 2
D. commod. 13. 6; L. 1 § 5 D. de O. et A. 44. 7; Collat. X. 2, §§
1, 4; 7, § 6. – § I. q. m. re. 3. 14; L. I § 5 D. cit.
[610] Jhering. Das
Schuldmoment im römisch. Privatr. (Vermischte Schriften), стр. 188
сл.; Pernice. Labeo. T. II, стр. 433 сл.
[611] L. 32 D. cit.
16. 3. Затруднение состоит здесь уже и в том, что такое приравнение грубой
небрежности к злому умыслу для многих случаев должно было оказаться равносильным
признанию понятия «dolus in non faciendo».
[612] О такой culpa
in custodiendo говорит, напр., § 3 l. m. re. 3. 14 (vv. «itaque securus
est qui parum diligenter custoditam rem furto amisit»).
