Пассек Е.В. Неимущественный интерес и непреодолимая сила в гражданском праве
Нельзя не признать, что точка зрения Сената не отличается ни ясностью, ни последовательностью: суду предписывается рассматривать исковые притязания и постановлять по ним решения, не обращая внимания на то, могут ли эти решения быть приведены в исполнение или не могут; указывается специально на неполноту правил об исполнении решений, содержащихся в уставе гражданского судопроизводства и этим как бы признается за органами судебной власти право принимать в случае такого пробела по своему усмотрению меры к вынуждению повиновения со стороны ответчика. И тем не менее какие бы то ни было меры принуждения ответчика к совершению действий in natura объявляются невозможными; между тем указание Сената на возможность добровольного исполнения обязательства со стороны должника в большинстве случаев, конечно, на деле не оправдается, а право на вознаграждение за причиненные неисполнением договора убытки кредитор имеет во всяком случае, в особом признании для этого договора действительным со стороны суда нет никакой надобности.
Итак, принудительное исполнение договоров производится по праву in natura, если такое исполнение возможно путем мер, направленных против имущества должника. В противном случае право кредитора по обязательству обращается в право требовать от должника возмещения убытков, последовавших для первого от неисполнения вторым принятых на себя обязанностей. При таких условиях решающее значение для удовлетворения кредитора получает вопрос о том смысле, какой придается нашими законами понятию убытка или, выражаясь техническим термином русского законодательства, понятию "вреда и убытков".
Нормы, специально регулирующие право вознаграждения за понесенные вред и убытки, составляют содержание шестой главы, раздела второго, второй книги Х. т. Ч. 1 Св. Зак. Гражд. Глава эта распадается на два отдела, из которых первый говорит "о вознаграждении за принудительное отчуждение недвижимых имуществ, временное занятие их и установление права участия в пользовании ими", второй - "о вознаграждении частном"; последний в свою очередь подразделен на три рубрики: "о вознаграждении за владение чужим имуществом"; "о вознаграждении за вред и убытки, причиненные преступлением или проступком" и, наконец, "о вознаграждении за вред и убытки, последовавшие от деяний, не признаваемых преступлениями и проступками".
Уже из простого перечисления заглавий отдельных рубрик легко усмотреть, что, во-первых, каждая из них рассматривает какую-нибудь специальную группу случаев и что, во-вторых, весь вопрос о вознаграждении за вред и убытки ставится десятым томом в ближайшую и непосредственную связь с ущербом имущественным; последнее станет еще более ясным, если принять в соображение, что книга вторая этого тома свода озаглавлена "О порядке приобретения и укрепления прав на имущества вообще", а раздел второй названной книги - "О существе и пространстве разных прав на имущества". Таким образом, самого поверхностного взгляда на наш гражданский кодекс достаточно для убеждения в том, что к вопросу о защите неимущественных интересов в отношениях договорных (о правонарушениях ниже) он относится отрицательно.
Тем не менее следует заметить, что единственная статья общего содержания, предпосланная в шестой главе всем перечисленным специальным рубрикам, не входя, правда, в точное определение вреда и убытков, давала бы сама по себе полную возможность подвести под это понятие и неимущественный ущерб. Статья эта (ст. 574 Х. т. Ч. 1) устанавливает общее правило, что "как по общему закону никто не может быть лишен прав, ему принадлежащих, то всякий ущерб в имуществе и причиненные кому-либо вред или убытки, с одной стороны, налагают обязанность доставлять, а с другой - производят право требовать вознаграждения". Ничто не препятствовало бы на практике применению указанной статьи и к случаям ущерба неимущественного, тем более что самый текст закона дает основание к различению "ущерба в имуществе" от "вреда и убытков", на которые указывается отдельно. Не входя в подробности, которые завели бы слишком далеко, мы можем, однако, утверждать, что твердо установившаяся судебная практика понимает под вредом и убытками исключительно ущерб имущественный и что ущерб нравственный (préjudice moral, ideeller Schaden) не признается подлежащим удовлетворению. Статья 574 неизменно толкуется в смысле общего положения, гласящего, что "никто не вправе обогащаться за чужой счет"[233], - положения, несомненно, в ней заключающегося, но далеко не исчерпывающего всего ее содержания. Названная статья могла бы являться в руках суда могучим орудием для защиты всевозможных, достойных этой защиты интересов, - орудием, от которого русская практика добровольно и сознательно отказывается.
Относительно обязательств по договорам мы должны, таким образом, прийти к убеждению, что по русскому праву имущественный интерес объявляется существенным условием их действительности, но не в том смысле, что отсутствие такого интереса влечет за собой ничтожность обязательства, а в том, что в практическом результате кредитор, не потерпевший от неисполнения обязательства имущественного ущербы, лишен возможности предъявить к должнику какое бы то ни было требование о возмещении вреда и убытков. Мы не должны, однако, упускать из виду, что везде, где это возможно, обязательство приводится в исполнение in natura и что поэтому кредитор остается без защиты только в тех случаях, когда договор, неисполнение которого должником ущерба кредитору не причинило, состоял в исполнении известных действий лично самим должником.
Нам остается в заключение рассмотреть постановления русского права, относящиеся к обязательствам, возникающим из правонарушений и аналогичных оснований. Постановления эти составляют содержание ст. 644-689 X т. Ч. 1 Св. Зак. Гражд.
Общее правило ответственности по правонарушениям дают ст. 644 и 645. Виновный в совершении правонарушения или проступка обязан вознаградить потерпевшего за все, непосредственно причиненные последнему правонарушением вред и убытки, независимо от того, совершено ли правонарушение умышленно или нет. Если же правонарушение совершено именно с целью причинить убытки или потери потерпевшему, то виновный обязан вознаградить последнего не только за убытки, непосредственно происшедшие от его действий, но и за все те, более отдаленные, которые таким последствием являются.
Точного определения понятия вреда и убытков не дается и здесь; мы принуждены, таким образом, обратиться к рассмотрению отдельных правонарушений, последствия которых регулированы нашими гражданскими законами. Результаты, к которым мы приходим, могут быть, в коротких словах, изложены следующим образом.
Понятие нравственного ущерба как следствия правонарушения (préjudice moral, ideeller Schaden) в нашем законодательстве мало развито, хотя и нет недостатка в отдельных указаниях на признание его со стороны права[234]; вообще же говоря, ответственность правонарушителя везде определяется исключительно размером чисто имущественного ущерба потерпевшего[235].
Что касается, наконец, до ответственности за вред и убытки, получившиеся как следствие действия, не признаваемого ни преступлением, ни проступком, то совершивший такое действие также признается обязанным возместить этот вред и убытки потерпевшему. Понятие это и здесь может быть определено в смысле ущерба имущественного[236].
Таким образом, мы приходим к выводу, что по вопросу о необходимости для обязательства имущественного интереса русское право требовательнее, чем какое-либо другое, что имеет значение и в обязательствах по договорам, но в особенности резко выступает в обязательствах по правонарушениям. Тем не менее не следует упускать из виду, что в данном отношении текст закона во многих случаях давал бы возможность применения иных принципов, чем те, какими руководится судебная практика.
Заключение, которое мы должны вывести из всего вышесказанного, может быть изложено следующим образом. Ни одно законодательство не содержит в себе прямого предписания о признании недействительными договоров, не обладающих имущественным интересом; в этом отношении не является исключением и русское право. Таким образом, везде вопрос о защите таких обязательств предоставлен усмотрению судебной практики и установить правильные основания для этой практики есть прямая задача юридической теории; на деле - вопрос этот решается различно в различных странах, причем наиболее строгим может быть названо русское право. Более точно регулирован вопрос об ответственности, возникающей из правонарушений; при этом опять-таки суду предоставлена бóльшая или меньшая свобода в определении размеров гражданской ответственности. Сами по себе многие правонарушения представляют из себя не что иное, как нарушение именно неимущественных интересов потерпевшего, но по вопросу об оценке этих интересов в виде имущественной ответственности правонарушителя перед потерпевшим могут в свою очередь быть отмечены значительные разногласия между отдельными законодательствами. И здесь русское право опять-таки является наиболее строгим.
§ 7. Догматическая история вопроса о необходимости имущественного интереса в обязательстве
Излагая отношение французского права к вопросу о необходимости имущественного интереса для действительности обязательства, мы имели уже случай убедиться, что французской юридической литературе такое требование известно давно; что оно как нельзя более ясно и точно формулировано Потье, одним из наиболее выдающихся романистов прошлого века. Обращаясь далее к специальному рассмотрению германской пандектной литературы, мы должны заметить, что здесь ясное указание на существенность названного момента для обязательства начинает встречаться приблизительно лишь с 30-х годов текущего столетия. Ни в монографиях по праву обязательственному, ни в наиболее распространенных учебниках пандект прошлого и начала текущего века о необходимости имущественного интереса не упоминается ни одним словом[237], и первое указание на это требование делают только Гошен и Унтергольцнер; позволительно поэтому предложить себе вопрос о причинах такого явления.
Иеринг дает ему объяснение на первый взгляд чрезвычайно естественное. Ложной, по его убеждению, доктриной о необходимости для обязательства имущественной ценности юридическая наука обязана открытию подлинных институций Гая или, точнее говоря, встречающемуся у Гая (IV. 48) замечанию, что приговор римского судьи должен всегда быть направлен на определенную денежную сумму. Историческая школа в своем плодотворном, но не свободном от увлечений и крайностей стремлении извлечь возможно бóльшую пользу из открытий по истории права ввела, основываясь на замечании Гая, догму об имущественной ценности действия в практическую юриспруденцию, причем за подтверждением этой догмы обратилась к известному тексту Дигест (L. 9 § 2 D. de statulib. 40. 7): "Ea in obligatione consistere, quae pecunia lui praestarique possunt". Раньше это требование германской практике было абсолютно неизвестно[238].
Таким образом, по мнению Иеринга, учение о необходимости имущественной ценности действия, составляющего предмет обязательства, происхождения весьма недавнего: оно явилось на свет благодаря открытию подлинных институций Гая (имевшему место, как известно, в 1816 г.) и ошибочному пользованию ими со стороны исторической школы, начало деятельности которой падает приблизительно на то же время.
Ввиду указанного выше полного молчания по данному вопросу германской юридической литературы до нашего века мнение Иеринга на первый взгляд подкупает своим правдоподобием тем более, что, как мы увидим ниже, оба текста, и институций Гая и L. 9 § 2 D. cit., приводятся господствующей теорией в качестве едва ли не главнейших доказательств. При ближайшем рассмотрении не может, однако, не возникнуть значительных сомнений в правильности такого изложения.
Прежде всего независимость господствующей теории от ошибочно истолкованного текста Гая, а вместе с тем от заблуждений и увлечений исторической школы ясна уже из того простого факта, что сторонником и выразителем этой теории является Потье, писавший свое "Traité des obligations" более чем за полвека как до открытия подлинных институций Гая, так и до нарождения исторической школы[239]. Затем нельзя не обратить внимания и на то обстоятельство, что внешняя картина борьбы между двумя взглядами - о необходимости имущественного интереса в обязательстве и о действительности последнего при отсутствии такого интереса - была бы совершенно иная, если бы пробивать себе дорогу приходилось не второму, а первому из них. Как ни сильно было влияние исторической школы, его, однако, всегда оказывалось недостаточно для того, чтобы одним взмахом пера уничтожить старую, твердо укоренившуюся в науке и практике теорию и поставить на ее место новую, диаметрально противоположную первой. В данном случае борьба ведется в противоположном направлении: очищать себе путь, искать сторонников приходится не мнению исторической школы, увлекающейся, по выражению Иеринга, ложными взглядами, а мнению, по свидетельству того же автора, безраздельно господствовашему в теории и практике, начиная с глоссаторов и вплоть до начала текущего столетия. Отношение, таким образом, получается совершенно обратное тому, какое должно было бы иметь место при ходе дел, как его рисует Иеринг.
Мы со своей стороны считаем правильным диаметрально противоположное положение. Господствующим в течение целого ряда лет должен быть назван именно тот взгляд, по которому имущественный интерес представляется необходимым условием действительности обязательства. Отсутствие ясной формулировки этого взгляда в пандектной литературе объясняется прежде всего его общепризнанностью, но главным образом тем, что весь вопрос этот теснейшим образом связан не с материальным гражданским правом, а с правом процессуальным, причем авторитет Донелла дал в свое время полный перевес той теории, возникновение которой Иеринг приписывает заблуждениям исторической школы.
Нам приходилось уже указывать, что вопрос о том или другом характере интереса получает практическое значение лишь в том случае, если обязательство должником добровольно не исполняется. Нарушенное право кредитора превращается при этих условиях в право иска к должнику и поэтому сам собою выдвигается дальнейший вопрос: к чему может быть присужден должник, не исполнивший лежащих на нем обязанностей. Поставив этот дальнейший вопрос, связь которого с первым очевидна, мы вступаем в область, где спорен едва ли не каждый шаг, но взамен этого мы получаем возможность проследить историю спора, начиная со времен глоссы, и восстановить шаг за шагом развитие и образование догмы о необходимости имущественного интереса в обязательстве, которая не явилась вопреки утверждению Иеринга во всеоружии как плод заблуждений Савиньи и его последователей, а возникла и образовалась именно на этой почве, составляя естественный результат взгляда, получившего здесь доминирующее значение.
Взяв исходной точкой нашего исторического очерка кодификацию Юстиниана[240] как базис, на котором основано все дальнейшее развитие науки гражданского права, мы должны сказать следующее.
Общий результат реформ позднейшего императорского периода в области римского гражданского процесса был, как известно, тот, что различие между обыкновенным производством по гражданским делам (ordo judiciorum privatorum) и магистративным дознанием (cognitio extra ordinem) было уничтожено; начиная с Диоклетиана и Максимиана весь гражданский процесс регулируется нормами, относившимися прежде исключительно к производству экстраординарному, к магистративному дознанию. Сказанное в полной мере применимо и к процессу времен Юстиниана[241].
Из многочисленных последствий указанной реформы специальное отношение к нашему вопросу имеют два: изменение под ее влиянием, во-первых, содержания судебного приговора; во-вторых, - способов приведения его в исполнение.
В ordo judiciorum privatorum, где спорное дело решалось на основании формулы, приговор присяжного судьи при решении процесса в пользу истца всегда, каков бы ни был предмет иска, должен был быть направлен на определенную денежную сумму, к уплате которой истцу присуждался ответчик. Только в одной группе исков (actiones arbitrariae) судья раньше постановки окончательного приговора обращался к ответчику с приказом возвратить истцу спорный объект (arbitrium de restituendo); исполнение этого приказа для ответчика было необязательно, но неповиновение (contumacia) влекло за собой для него известные невыгоды. Таким образом, достигнуть фактического осуществления своего права не только обязательственного, но даже и вещного истец в формулярном процессе не мог и должен был во всяком случае удовлетвориться получением присужденной ему денежной суммы с ответчика. Сообразно этому исполнение судебного приговора состояло во взыскании с имущества ответчика определенной денежной суммы в пользу истца.
В производстве extra ordinem действовали иные нормы: приговор судьи-магистрата, не стесненного рамками формулярного процесса, был направлен на фактическое признание права истца и приводился в исполнение средствами, которыми располагал магистрат в силу принадлежавшей ему дискреционной власти; при этом оказывалось возможным не только реальное исполнение приговора (напр., насильственное отнятие вещи от ответчика и передача ее истцу, совершение действий за счет должника и т.д.), но и произведение давления на волю непослушного ответчика в виде штрафов той или другой формы (pignoris capio, multae dictio).
Примечания:
[233] Ср., напр., Реш.
Гр. Кас. Деп. 1879 г. № 339; 1880 г. № 218; 1882 г. № 60; 1883 г. № 32;
1887 г. № 13 и мн. др.
[234] Ср., напр., Т. Х.
Ч. 1, ст. 662–664; 666, 667; 678–682.
[235] Мы, к сожалению,
не имеем возможности, по громадности материала, остановиться хотя бы несколько
подробно на изложении правил, регулирующих оценку такого имущественного
ущерба, тем более входить в рассмотрение судебной практики по этому вопросу.
Общее направление этой практики склонно, однако, скорее суживать, чем
расширять пределы гражданской ответственности правонарушителя.
[236] Т. Х. Ч. 1, ст.
684–689.
[237] О нем не упоминают,
напр., Bucher. Das Recht der Forderungen; Koch. Das Recht der Forderungen
nach Gem. und nach Preuss. R., не упоминают учебники Thibaut, Mühlenbruch’a,
Mackeldey.
[238] Ihering. Gutachten
in Sachen der Gäubahn. Jahrb. f. Dogm. XVIII, стр. 41, 42.
[239] На это указал уже
Dernburg. Preuss. Privatr, II, § 21, прим. 3; Pandecten. II, §
17, прим. 6.
[240] Изложение чисто
римского права составит специальное содержание следующего отдела.
[241] Bethmann-Hollweg.
Civilprozess. III, § 129; Keller-Wach. Civilprozess, § 1, стр.
5; ср. pr. J. de succession suhlat. 3. 12; § 8 J. de interdict. 4.
15. L. 2. 5; C. de pedan. judicib. 3. 3.
