Суворов Н.С. Об юридических лицах по римскому праву
Эта мысль не могла, правда, укрыться от романистов, но они боялись применить понятие юридического лица к отношениям публичного права, отождествляли это понятие с понятием имущественной правоспособности и тем самым отмежевывали определенную область предметов, которой должно ограничиваться это понятие. Так-то и получилось в господствующей юриспруденции готовое понятие юридической личности как способности быть носителем имущественных прав. До абсурда доведено это воззрение тем, что вместо возможности или способности иметь имущество самое это имущество в его реальности вздумали поставить на место юридического лица. Если сообразить, что юрист, для области частного права нуждающийся в субъекте имущественных прав, и для области публичного права нуждается в субъекте права судить, наказывать, требовать уплаты податей и отбывания повинностей, так как право без субъекта его немыслимо, то нельзя не согласиться, что попытка объявить понятие юридического лица - этот базис и твердыню всего государственного права и всей юриспруденции вообще - за пугало и за бесполезную фикцию представляется крайним пределом, до которого могла дойти односторонне развивавшаяся романистическая юриспруденция. Всего более тут приходилось терпеть государству. Хотя, по меткому выражению Бэра, для непредзанятого взгляда ясно, что государство и фиск находятся между собой в таком же точно отношении, как физический человек и его кошелек, и дело может идти лишь о различных юридических качествах одного и того же юридического лица - государства, однако романистическая литература все еще находится в рабской зависимости от вышеуказанного предзанятого взгляда, что, как скоро речь идет о юридической личности государства, всегда имеется в виду только государственное имущество, как будто других прав государства не существует; встречается даже воззрение, что государство и фиск суть два различные юридические субъекта. Бернатцик высоко ценит заслугу германистов, отстаивающих единство нашего понятия для всех юридических областей и невозможность объяснить это понятие фикцией, резко, впрочем, упрекая <органистов>, которые довольствовались положением, что государство есть организм, а учреждения и должности суть <государственные органы>, не удостаивая объяснением, что они называют <организмом> и <органом>, и полагая, что означенными словами не только сказано все существенное для научного познания государства, но и обозначается момент, который отделяет публицистику, витающую в высших философских или политических сферах, от низшей юриспруденции. Если некоторые из органистов и не боялись связывать понятие лица с понятием организма, то не делали при этом никакой попытки объяснить их духовную связь и к тому же придавали слову <лицо> такой широкий смысл, что оно оказывалось совершенно непригодным для юриспруденции: всякая форма общности, всякое товарищество причислялись к <лицам>, а Краузе не только всякую национальность называет лицом, для него даже и человечества мало, - он говорит о <совокупности существ всех миров> (Gesammtheit der Wesen aller Welten)[319].
Для юриста <лицо> существует настолько, насколько существуют права, к которым оно способно, и насколько дана ему эта способность юридическим порядком. Один ли человек есть субстрат личности или множество таковых, совершенно безразлично, так что и личность единичного человека не с меньшим и не с большим правом следовало бы называть юридической, чем и личность союза, или же наоборот, следовало бы отказаться от употребления этого предиката вообще, т. е. в применении и к индивиду, и к союзу. Итак, <лицо>, или, если угодно, юридическое лицо, есть тот человек, или тот человеческий союз, который имеет дарованную ему или признанную за ним юридическим порядком способность быть носителем субъективного права. Значит, центр тяжести - в субъективном праве; но что же такое субъективное право?[320] Разнообразие взглядов по этому вопросу Бернатцик сводит к двум главным направлениям: волевому и целевому. Он - решительный противник <догмата воли>, как он выражается, воли как воплощенной, так и бестелесной, и, выходя из вышеобъясненного положения, что понятие субъективного права и юридического субъекта должно быть рассчитано и на область публичного права, двумя группами фактов из этой области изобличает абсурдность догмата воли.
Первая группа фактов относится к тому явлению, что почти всякое общение имеет нескольких носителей воли, из которых каждый в пределах своей компетенции может порождать волю общения с юридическими последствиями (напр., в конституционном государстве - корона, парламент, суд), откуда возникают следующие неудобства: 1) всех этих носителей нужно бы было признать юридическими субъектами и в то же время требовалось бы поддерживать единство воли целого общения; 2) различные носители воли общения могут делать взаимно противоречивые волеизъявления, и как раз именно современное конституционное и парламентарное устройство отличается, к своей невыгоде, от предшествовавшего тем, что, на случай конфликтов воли разных органов устройства, организованного по рецепту разделения властей, оно не знает никакого объединяющего исхода, так как, согласно означенному рецепту, в независимости различных органов друг от друга как раз и усматривается твердыня всякого свободного развития; 3) даже если взять одну только судебную власть, оказывается, что различные суды могут постановлять различные решения по одному и тому же вопросу, вступают в пререкания о подсудности, а кассационная инстанция отменяет решения инстанций, рассматривавших дело по существу; 4) недопустимость зачета между разными stationes fisci тоже указывает на несостоятельность догмата воли, - базисом тут, очевидно, служит принцип самостоятельности волевой акции отдельных государственных органов, т. е. принцип, что воля одного органа насчет того, что сторона обязана заплатить столько-то, не должна быть ниспровергаема волей другого органа, в глазах которого эта же самая сторона есть кредитор государства и т. д.[321]
Вторая группа фактов, изобличающих несостоятельность <догмата воли>, характеризуется тем, что по смыслу догмата лицом, юридическим субъектом должен бы быть всякий человеческий союз, порождающий единую волю, отличную от воли отдельных членов и обязывающую этих последних. Между тем, не говоря о таких общениях публичного и частного права, в которых волевая организация публичным порядком вообще не признана и следовательно возможности перевесить мнение не соглашающегося члена большинством нет (множественность туторов и кураторов, призываемых к нераздельному управлению, коллегиальность римской магистратуры, активный корреалитет, церковный сопатронат и т. д.), - не говоря далее о таких формах общения, где множество воль должно соединиться, с тем чтобы мог состояться акт с юридическим значением, а между тем волевой организации нет и для каждого собирательного решения требуется единогласие (сособственность, сонаследство, communio incidens, товарищество), - римское право представляет случаи, когда и вне universitatis признавалась обязательная сила большинства (при moratorium'е, при управлении конкурсной массой и при выборе куратора), а в германском праве оказывается и еще более таких форм общности zur gesammten Hand, в которых, несмотря на признанное юридическим порядком соединение воль, продолжает существовать множественность субъектов, и которым юридическая личность не приписывается, что, однако, было бы единственно правильным выводом из догмата воли. Затем допускается выступление многих под собирательным именем (клубы, комитеты, ферейны), которым в практике, особенно административной, предоставляются права стороны, хотя бы они и не были юридическими лицами. Есть далее и такие союзы, особенность которых состоит в том, что члены их в корпоративной или в институтной организации осуществляют чужие права, каковы в особенности государственные учреждения и должности. Нельзя судебное учреждение считать субъектом права судить и наказывать, податного чиновника - субъектом права взимать подати или воинское присутствие - субъектом права набирать рекрутов, а между тем догмат воли заставляет нас сами эти должности и учреждения считать юридическими субъектами, в подрыв единству воли целого государственного общения как субъекта[322].
Доказав обеими группами фактов несостоятельность догмата воли, Бернатцик принципиальным признаком права и юридического субъекта ставит целевой момент, но не в формулировании Иеринга и Беккера, не доводя его до абсурдного преувеличения совершенным изгнанием другого момента - волевого - из понятия права и юридического субъекта, так как именно благодаря игнорированию этого последнего момента понятия права и субъекта теряют свое самостоятельное значение, право и интерес отождествляются, и в звание субъектов права возводятся все возможные или действительные интерессенты[323]. Оба момента - волевой и целевой - существенны для понятия юридического субъекта, и оба они условливаются взаимно, ибо без воли не может быть достигнута цель, а без цели невозможно определить направление воли. Поэтому юридический субъект есть носитель всякой человеческой цели, которую господствующий юридический порядок признает самоцелью через предоставление юридической силы той воле, которая требуется для достижения цели[324]. Пока субъект, ставящий для себя признанную юридическим порядком цель, тождествен с тем субъектом, которому предоставлено право избирать, по его усмотрению, средства к ее достижению, сам вопрос о понятии юридического субъекта едва ли бы мог возникнуть. Иное дело, когда носитель воли и носитель цели не совпадают. Вся трудность, которая возникает здесь и на которую потрачено немало остроумия, разрешается, по мнению Бернатцика, с точки зрения его конструкции, очень просто: целевой и волевой субъекты не необходимо должны совпадать; воля, осуществляющая цели данного субъекта, не необходимо должна быть его волей, а может принадлежать и другому субъекту, так что субъект этой воли осуществляет чужое право, в противоположность чему сам юридический субъект осуществляет свое право как собственное. В таких случаях говорят о действовании во имя другого. Подобное распадение волевого и целевого момента наблюдается при представительстве, как добровольном, так и законном; при последнем, предполагающем наличность публичного интереса, представитель есть вместе орган призвавшего его общения (опекун, попечитель, регент и т. п.).
Второй и более сложный феномен наблюдается в т. н. юридическом лице: и здесь, как при представительстве, реализуемая волей цель чужда волевому субъекту. С внешней стороны оба юридических института сближаются благодаря тому, что возможно представительство и таких интересов, субъекта которых в данный момент нельзя указать, потому ли, что его еще нет, хотя появление его вероятно, или потому, что его уже нет, хотя смерть его не может быть доказана, потому ли, что представляется сомнительным, кто именно есть управомоченный субъект. Но в подобных случаях не новый центр интересов создается, а только принимаются известные провизорные меры, более или менее похожие на ту юридическую защиту, которой обставлено физическое лицо, с тем, чтобы при вступлении его в сферу его интересов или при восстановлении его в этой сфере поставить его так, как будто он от начала блюл или никогда не переставал блюсти свои интересы. С физическим лицом юридическое имеет общий всякому в юридическом смысле лицу признак: признанную юридическим порядком в качестве самоцели цель человеческой воли и волю, способную и предназначенную к достижению этой цели. Тот признак, который различает их, для понятия лица несуществен: он заключается лишь в том, что целевой субъект не есть отдельный человек; что же касается качества воли, достигающей цели, между физическим и юридическим лицом нет никакой разницы. Если во множестве одновременно или последовательно действующих людей преследование общей цели признается за обязательную норму, то тем самым делается возможным такое отрешение индивида или индивидов, ставящих эту цель, от всех остальных целей, что такая цель начинает, так сказать, свою собственную жизнь, ибо она нашла волю, которая будет постоянно осуществлять ее. Цель эта осуществляется теперь уже не ради цели участников, а может даже оставаться чуждой, враждебной им, в каковом случае индивидуальные цели должны быть приносимы в жертву этой самоцели. Таковые, вечно повторяющиеся, конфликты между индивидуальными и коллективными интересами делают невозможным непрерывное осуществление собирательной цели, если нет воли, которая бы подчиняла сопротивляющиеся индивидуальные интересы собирательной цели - следовательно, требуется волевая организация. Подобный человеческий союз, преследующий собирательные цели при помощи волевой организации, есть общение (Gemeinwesen). Общения могут образоваться и без государства, вне государства, над государством, и само государство есть одно из таких общений, отличающееся от всех других своей властью. Это есть центр факторов власти, благодаря чему оно господствует над всеми остальными общениями, в нем находящимися, контролирует образование собирательных целей помимо государства и, где нужно, влияет на такое образование, причем, однако, само образование общей цели и волевая организация для ее осуществления происходят независимо от государства. Всякое общение имеет свой собственный юридический порядок, от которого юридический порядок государства отличается лишь своей высшей властью, но юридическим лицом общение становится только благодаря тому, что государство признает поставленную множеством людей для себя цель, обещая и предоставляя юридическую силу той воле, которая предназначается для ее осуществления. А что само государство есть юридическое лицо, это вытекает из самого понятия правоспособности: государственный юридический порядок, - источник всякой правоспособности, - должен поставить себя как субъект всякого права, следовательно как юридическое лицо, - ведь и государство есть общение, следовательно должно осуществлять общую цель, стоящую выше интересов всех отдельных его членов[325].
Признаки общей цели и общей воли одинаковы во всех общениях; различие же между ними вносится признаком, не существенным для их понятия: способом установления общей цели и способом образования воли для ее осуществления. Могут быть различаемы два типа или две основные формы. Как отдельный человек или сам избирает свои цели, или цель ставится ему волей, которую он признает господствующей над собой, так и для множества людей собирательная цель вместе с осуществляющей ее волей или устанавливается общим соглашением участников, или дается волей высшей и господствующей. В первом случае имеем тип корпорации, во втором - заведения и фонды (Anstalten und Stiftungen). Между последними двумя различие состоит в следующем: Anstalten суть публичные установления, общая цель и воля которых октроируются государством, но так что цель их не совпадает с целью государства, а ставится как самоцель, причем государство признает за такими установлениями самостоятельную волю, которая должна достигать ее. Разные правительственные коллегии, должности, присутственные места потому и не могут считаться нами за самостоятельные институты, что им недостает самостоятельной цели, так как задачи их совпадают с государственными целями. Stiftungen отличаются от Anstalten тем, что здесь воля частного учредителя и воля одобряющего государства должны соединиться, чтобы снабдить данную юридическую формацию необходимыми юридическими последствиями, вместе с чем возникает и ее юридическая личность. К сказанному Бернатцик добавляет, что только человеческие цели могут составить субстрат личности, по действующим в настоящее время воззрениям: императивы юридического порядка могут клониться только к человеческим пользам, - это условливается нашей природой и внедренным в нее эгоизмом, который не позволяет считать за самоцели такие вещи, которые, по нашим понятиям, должны служить нашим целям. Если же попечение о вещи или о животном служит человеческим интересам, то они могут сделаться субстратом института, как скоро государство находит в осуществлении этих человеческих интересов публичный интерес, но тогда лицом будет не вещь и не животное, а учредительная и государством одобренная цель.
Что касается правоспособности Божества, то Бернатцик, допуская, что взгляд на богов как на юридических лиц не противоречит языческому антропоморфизму, в применении к христианству считает подобный взгляд, согласно с Гюблером и Шульте, наивным богохульством: ведь если Бог или Христос суть собственники - носители эгоистических имущественных интересов, то наряду с ними существуют и другие, равно управомоченные субъекты, а над всеми субъектами должна стоять высшая власть, способная и призванная приводить в согласование разные интересы, чтобы сделать возможным общежитие! Ангелы же и святые имеют бестелесное существование и не могут иметь никаких целей, похожих на человеческие цели[326].
Принадлежит ли признанная юридическим порядком воля самому субъекту защищаемого интереса, или не принадлежит, для понятия субъективного права несущественно. Этой волей может быть и воля другого субъекта, как скоро юридическими императивами обеспечивается проявление ее в интересе целевого субъекта. Право есть не Wollendürfen, а человеческий интерес, осуществление которого обеспечивается через Wоllendürfen, - другими словами, право есть человеческая цель, для осуществления которой юридический порядок признает возможность волевого господства, связывая с волей юридические последствия, все равно, кому бы эта воля ни принадлежала. Поэтому, если защищающая интерес воля есть воля самого государства, то отличного от него юридического субъекта нет. Этим права отличаются от юридически защищаемых интересов, как таких, защита которых не вверяется самостоятельной воле, отличной от государственной воли. В сказанном можно, следовательно, усматривать критерий юридической личности публичного установления, в особенности разных фондов, которыми так богато современное публичное хозяйство. Не всяким посвящением имущественного комплекса или капитала определенной цели создается юридическое лицо: пока данная цель рассматривается как совпадающая с целью данного союза, мы имеем пред собою точно такое же отношение, как если бы индивид часть своего имущества посвящал той или другой цели. Подобно тому, как индивид таким целеназначением не создает никакого института, оставаясь собственником имущества, так и там общение остается собственником фондов, - и только тогда, когда цель ответвляется, в качестве самостоятельной по отношению к цели общения, и когда призывается особый носитель для ее осуществления, мы имеем пред собою юридическое лицо. Впрочем, при институтных формациях этого рода возможны многоразличные переходы к правительственным установлениям или к присутственным местам, смотря по степени влияния государственной воли на обособленную институтную волю, и институт в самом деле становится правительственным установлением, как скоро управление им ведется постоянно государственными должностными лицами[327].
Из того, что сказано о волевом моменте, выясняется, каким образом множественность целей юридического лица может примиряться с его единством. Несомненно, что если бы делать ударение исключительно на целевом моменте, мы пришли бы к допущению стольких юридических лиц, сколько целей поставлено. Для индивида, как и для союзной личности, могут быть поставлены многие цели без возникновения отсюда многих личностей, если эти цели связаны между собою единою реализующею волею, - в таком случае единая воля и есть объединяющая связь для множества целей[328].
Ввиду того, что в установленном выше понятии <общения> приняты в соображение все принципиальные элементы, которые считаются существенными на взгляд приверженцев т. н. органического учения о государстве, поскольку <органисты> не запутываются в поэтических мечтаниях и в мистических образах, Бернатцик находит, что, пожалуй, общение можно называть и организмом, а процесс реализации общей цели - жизнью союзного организма, по аналогии с жизнью физического организма, состоящею в достижении целей, которые он ставит себе или которые ему ставятся. Но единство цели и достигающей ее воли и есть единственный признак, общий обоим родам организмов, которые существенно различаются между собою тем, что в физическом организме единство воли дается природой, а в союзном организме оно должно быть порождаемо из множества воль, - различаются, следовательно, тем моментом, который мы обыкновенно называем волевой организацией в т. см. Таким образом, в естественном организме существует психическое единство, а в союзном организме - психическое множество отдельных воль, которое становится единством лишь через medium добровольного или вынужденного признания господствующей воли, следовательно, путем множества волевых операций. Но как ни глубоко это различие, оно не дает права исключать последний род из понятия организмов, ибо различие уравновешивается сходством тех частей физического организма, которые мы называем членами, с носителями воли в союзном организме. Сходство в том, что через посредство тех и других организм вступает в соприкосновение с внешним миром. Но члены физического организма только по-видимому действуют, так как действие их условливается единым психическим процессом, в союзном же организме носители господствующей воли действуют самостоятельно, и действия их отличаются от индивидуальных действий тех же людей только целями, которым они служат: носители господствующей воли, как скоро действуют в качестве ее органов, преследуют не свои индивидуальные, а общие интересы. Следовательно органы нужно приписывать и физическому, и союзному организму, только самостоятельность органов первого есть не более, как кажущаяся видимость, в союзном же организме она есть реальная действительность. Это не мешает обоим организмам быть опять сходными в том, что не всякая составная часть организма есть орган. Как в физическом организме основные элементы (молекулы, клеточки, ткани), различаются от органов, как таких частей, которые выступают во внешнем мире, действуя, наблюдая, соображая, так и в союзном организме роль некоторых частей состоит в том только, что они жертвы приносят, способствуя собирательному интересу, но не принимая участия в волеобразовании[329].
Примечания:
[319] Стр. 188 - 190.
[320] Стр. 193.
[321] Стр. 204 и сл.
[322] Стр. 220 и сл.
[323] Стр. 232 и 260.
[324] Стр. 233.
[325] Стр. 237 и сл.
[326] Стр. 250 - 260.
[327] Стр. 263 - 265.
[328] Стр. 270.
[329] Стр. 277 и сл.
