Шершеневич Г.Ф. Наука гражданского права в России
Кроме рассмотренного нами выше исторического исследования о древнем русском праве залога (докторской диссертации), Мейер оставил русской литературе еще несколько других работ. Его <Юридические исследования относительного торгового быта Одессы> 1855 года представляют интерес с точки зрения строго научного отличия обычного права от заведенного порядка, способности автора выделить в каждом отношении юридический элемент. Весьма интересным представляется его исследование <О юридических мыслях и предположениях, о скрытых и притворных действиях>, 1854 года, которое представляет собой вполне оригинальное произведение, затронувшее вопросы, мало интересовавшие в то время и западную литературу. В этом последнем сочинении Мейер приходит к отрицательному взгляду на значение фикций в гражданском праве. По его мнению, <в римском праве понятие о вымысле явилось первоначально как сообразное духу того права орудие обобщения юридических правил, что поэтому характер вымысла чисто исторический, скрадывающийся, однако же, под допущенным романистами неуместным приложением вымысла ко всякому обобщению и к облечению отвлеченных юридических понятий в форму, доступную воображению, как силе, наиболее близкой чувственному воззрению> (стр. 30). Поэтому Мейер не может признать законность заимствования юридического вымысла, как общечеловеческого достояния в любом юридическом быту, <если он (быт) сам собой не дошел до этого понятия и не придал ему практического характера, то оно совершенно лишнее и по ложности, призрачности своей вредное> (стр. 31). Мейер подробно рассматривает случаи фикций, принимаемые романистами, и отвергает их значение и необходимость, в отношении к русскому праву он признает полную неприменимость их. Далее, Мейер рассматривает, какие практические потребности вызывают существование законных предположений (praesumptiones), приводит случаи их применения в римском и русском праве (стр. 43-68). Такому же исследованию подвергаются скрытые действия (стр. 69-80) и притворные действия (стр. 85-102). Все эти случаи объединяются одним общим признаком, свойственным им, - несоответствием законного определения с тем фактом, который вызывает их применение. По общему правилу <существующие в юридическом быту определения, как бы отвлеченно они ни были выражены, относятся к фактам, так что можно по применению какой-либо нормы заключить о существовании соответствующего факта> (стр. 1). Но юридическому быту известны и уклонения от нормального порядка, когда определения, рассчитанные на известные факты, получают силу, хотя последних мы и не усматриваем, это именно в фикциях, предположениях, скрытых и притворных действиях> (стр. 2).
Память о Мейере более всего сохранилась в обществе благодаря не монографиям, а его курсу гражданского права. Сам автор не издал наиболее замечательного из своих научных произведений, потому ли, что не придавал своим лекциям того значения, какое в действительности они заключают в себе и которое было вполне сознано всеми юристами, или потому, что не видел в современниках потребности в таком сочинении. Появлением в печати курса профессора Мейера мы обязаны одному из его учеников, г. Вицыну, который с согласия наследников автора издал его лекции и за которым суд признал исключительное право на издание[47]. Интерес, возбужденный появлением в печати курса гражданского права профессора Мейера, был настолько велик, что распродажа его шла с поразительной быстротой и издание следовало за изданием. Впервые лекции Мейера, под именем <Русское гражданское право>, вышли на свет в 1858-1859 году, второе издание оказалось необходимым уже через год, в 1862, третье - в 1863-1864, четвертое появилось в 1868, пятое и последнее (с присоединением очерка вексельного права) - в 1873 году[48], а в настоящее время (с конца семидесятых годов) составляет библиографическую редкость. Успех последних изданий объясняется изменившимися общественными условиями, ожиданием и осуществлением судебной реформы, а вместе с тем запросом со стороны практиков на теоретическую юриспруденцию. При таком распространении и влиянии курса Мейера нельзя не удивляться, что журнальная критика прошла почти полным молчанием его появление.
<Русское гражданское право> профессора Мейера представляет собой произведение, которым русская наука имеет полное основание гордиться. Мейер первый дал полное систематическое изложение русского гражданского права с объяснением, толкованием, обнаруживающим замечательную тонкость анализа, столь ценную в цивилисте. Обширное знакомство с римским правом и западной наукой дали возможность автору осветить научным светом русский юридический быт. При изложении каждого института автор не довольствуется исследованием юридической, формальной стороны, но обращается к общественным условиям его существования, дает бытовые оправдания. После известных до того времени руководств, начертаний, учебников, излагавших гражданское право в порядке, установленном т. Х, ч. 1, читателей приятно поражает и увлекает систематичность изложения, заимствованная из западной литературы. Независимо от всех достоинств курса с юридической стороны, в пользу книги много говорит чрезвычайно симпатичное, гуманное отношение автора к явлениям современной ему жизни. Автор решительно высказывается против неравноправности в зависимости от вероисповедания (стр. 79), против сословных различий (стр. 80), горячо протестует против распространенной в его время язвы - взяточничества (стр. 83 и 369), отрицает необходимость и полезность сословной юрисдикции (стр. 623), Мейер был противником крепостничества. Это обстоятельство особенно ценно, если принять во внимание время и условия его преподавания и оно же объясняет тот громадный успех, которым пользовались его сочинения не только среди студентов, но и в обществе, до которого доходили слухи о профессоре и, наконец, среди юристов-практиков, призванных к осуществлению новых идей.
Достоинства сочинения и уважение к автору не устраняют необходимости признания некоторых недостатков курса. Прежде всего бросается в глаза чрезмерное участие римского элемента в курсе русского гражданского права, невольно возникает представление, будто в систему римского права насильственно втиснуты русские законы. Оригинальности русского юридического быта не нашли себе места в курсе Мейера. Поземельному праву, представляющему некоторые юридические особенности и отражающему на себе более всего исторические условия, отведено очень ограниченное пространство. Нельзя не указать не неравномерность в изложении, что составляет важный недостаток в полном курсе. Вещному и обязательственному праву автор уделяет значительно большое внимание, чем семейственному и особенно наследственному, проходя многие вопросы последнего отдела совершенным молчанием. На вопросе о юридических лицах Мейер останавливается слишком долго, рассматривая его не с главной стороны, не с точки зрения юридической конструкции, а разных неважных подробностей (счета голосов). В сочинении Мейера можно подметить некоторые противоречия, неточность научных выражений, неправильность толкования законов. Но все эти недостатки не в состоянии подорвать несомненного научного значения, которое имеет <Русское гражданское право>.
Научная самостоятельность автора обнаруживается на первых же страницах его курса, в вопросе о пределах гражданского права. Здесь Мейер высказывает взгляд, противоположный не только обычным до того времени утверждениям русских юристов, но и общепринятому в западной науке воззрению. По его мнению, неправильно видеть содержание гражданского права в семейственных и имущественных отношениях, предмет этой науки должны составлять только последние. <Имущественные права имеют самостоятельный характер, резко отличающий их от других прав, и следовательно должна быть особая самостоятельная наука об имущественных правах, которую мы и называем гражданским правом> (стр. 6). Что касается включаемого обыкновенно в гражданское право учения о семейственных отношениях, о браке, об отношениях между родителями и детьми, о союзе родственном и опеке, то это, по мнению Мейера, объясняется исторически, традициями, перешедшими от римских юристов. Последние, разделяя право на jus publicum и jus privatum, клали в основание этой классификации отличие частных отношений от общественных, причем <в сферу частного права должны были войти, конечно, и учреждения семейственные>. С разрушением власти римской на Западе, утратило там значение и jus publicum. Но jus privatum сохранило силу в новых государствах Западной Европы и получило также название jus civile, название, означавшее прежде всю систему римского права. Этот аргумент был впоследствии повторен Кавелиным и встретил достойное возражение со стороны г. ;Муромцева. Исходя из указанного взгляда на содержание гражданского права, Мейер семейственные отношения распределяет между другими науками. <Так, брак с точки зрения христианской религии представляется учреждением религиозным: условия заключения брака, само совершение его и расторжение определяются постановлениями церкви. Потому и место учению о браке - в системе канонического права. Юридическая сторона отношений между родителями и детьми заключается преимущественно в родительской власти и следовательно прилично поместить учение о ней в государственном праве> (стр. 5). Совершенно последовательно Мейер утверждает, что <действие как предмет обязательства, должно быть таково, чтобы его можно было свети к имущественным отношениям>, что действие это всегда должно представлять имущественный интерес (стр. 353, 357, 382), что опека может занять место в системе гражданского права лишь настолько, насколько она касается имущественных отношений> (стр. 620). Несмотря на такой теоретический взгляд, Мейер вводит в свой курс и семейственные отношения, делая уступку общепринятому приему и педагогическим соображениям.
Мнение об имущественном характере гражданского права, как известно, встретило сочувствие среди русских юристов. Мы рассмотрим позднее судьбу этого вопроса, поднятого Мейером, когда перейдем к Кавелину. Заметим здесь только, что последний является последовательнее Мейера, потому что, считая предметом гражданского права имущественные отношения, он не останавливается перед выводами из этого положения и вводит в систему такие отделы, которые никогда ни до него, ни после не включались в состав гражданского права. Мейер же, признав, что гражданское право имеет своим содержанием имущественные отношения, не дает критерия для определения, какие же именно отношения по имуществу входят в гражданское право и какие ему чужды, а между тем в своем изложении он допускает только те, которые обыкновенно входят в систему по своему частному характеру.
Сопоставляя науку гражданского права с естествознанием, Мейер утверждает, что первой присущ тот же неизменный, постоянный характер, как и второму, что принципы, установленные в ней, так же тверды, как и в естественных науках. В доказательство он приводит следующие соображения. <Имущество служит человеку средством для удовлетворения потребностей, потребности же постоянно присущи природе человека и вложены в него Провидением; следовательно и удовлетворение их должно следовать твердым началам> (стр. 7). Однако Мейер упускает из виду, что неизменным является только обладание потребностями, но характер потребностей и в особенности способы их удовлетворения подлежат чрезвычайной изменяемости во времени и пространстве. Вопрос о соотношении между юридическим принципом и научным законом был поднят позднее в русской литературе, и нам придется еще вернуться к нему.
Влияние германской исторической школы на Мейера проявилось во многих местах его курса. Это особенно заметно в его взглядах на образование права. <Современные юридические воззрения народа образовались не вдруг; но как современное народонаселение есть только последний результат органической жизни народа, так и современные юридические воззрения его только результат всей предшествовавшей юридической жизни> (стр. 11). Отсюда Мейер делает следующие выводы. Законодательная власть не создает правовых норм, а только закрепляет уже сформулированные в народном сознании, устраняет шаткость в их построении, местные особенности, даже более, она исправляет юридические воззрения народа, но <все-таки деятельность общественной власти второстепенная, дополнительная: она примыкает лишь к тем юридическим воззрениям, которые общественная власть застает уже готовыми> (стр. 9). Во-вторых, исходя из той же точки зрения, Мейер опровергает взгляд Бентама, будто лучшим законодателем для народа может быть иностранец, потому что он совершенно чужд всяким местным интересам, свободен от местных предрассудков. <Если законодательство, - возражает Мейер, - особенно гражданское, должно быть воспроизведением и вместе с тем очисткой народных юридических воззрений, то все лица, совершающие процесс воспроизведения, должны стоять среди народа и быть пропитаны его понятиями, разумеется, очищенными, просветленными> (стр. 10). Влиянием исторической школы объясняется и та чрезмерная сила и значение, какие придает Мейер обычному праву: по его мнению, обычное право способно отменять действие закона (стр. 19, 37). Впрочем, по вопросу о так называемом праве юристов (Juristenrecht), Мейер расходится с главными представителями исторической школы, Савиньи и Пухтой, отвергая за ним значение самостоятельного источника юридических определений (стр. 49). Благодаря германской науке Мейер вводит совершенно новую для русской литературы (если не считать Морошкина) систему права, именно 1) общую часть и 2) особенную часть, с подразделением последней на а) ;вещное, b) обязательственное, с) семейное и d) наследственное право. Со времени Мейера эта система утвердилась у нас в литературе и в преподавании.
Методология гражданского права у Мейера представляется интересной и новой для русской науки. <В науке гражданского права должно различать три элемента: исторический, догматический и практический> (стр. 11). <Значение исторического элемента заключается в том, что историей объясняется, как образовались те существующие юридические определения, которые для нашего времени, собственно, уже утратили свой смысл> (стр. 12). <Под догматическим элементом гражданского права разумеется изложение самих законов, по которым происходят имущественные явления в юридическом быту. Законы эти или исходят от общественной власти, или существуют независимо от нее. Те и другие представляются в действительности отдельными определениями. Но о множестве отдельных определений, относящихся к одному какому-либо предмету, лежит одно основное начало, которое и составляет сущность учреждения; отдельные же определения - только логические выводы из основного начала. Раскрыть начала различных учреждений, показать отношение отдельных определений к этим началам и есть дело науки> (стр. 12). Наконец, <элемент практический имеет в виду точку соприкосновения права с действительной жизнью>. <Науке приходится относительно каждого учреждения обращать внимание не только на то, каковым представляется оно в положительном законодательстве или в воззрениях народа, но ей следует определить также, в каком виде представляется учреждение, когда призывается к установлению действительности, сохраняет ли оно свой первоначальный вид или ему приходится измениться, подчиниться влиянию действительности> (стр. 13). Практическому элементу Мейер придавал особенно важное значение, считая, что <назначение права имеет приложение к жизни>, и посвятил этому вопросу отдельную статью <О значении практики в системе современного юридического образования>, 1855. <При устранении практической стороны в юридическом образовании, - говорит здесь Мейер, ;- самая обширная и стройная чисто теоретическая система обращается в великолепную фантасмагорию, которая именно тем опаснее для дела цивилизации, чем величавее размер системы, ибо, с одной стороны, кажется, что все сделано, чтобы просветить будущего юриста и создать из него надежное орудие правосудия, деятельного вещателя непреложных юридических истин; с другой стороны, усматривают, что умственные и нравственные сокровища, которыми щедрой рукой наделила его наука в напутствие на практическое поприще, на первых же порах рассыпаются>.
Весьма интересным представляется взгляд Мейера на соотношение между различными видами прав в историческом развитии и вероятную судьбу их в будущем. <По объекту права разделяются на три вида: на права власти, права вещные и права обязательные. Между всеми этими видами прав существует тесная связь, ибо грани, отделяющие один вид прав от другого, не занимают постоянно одного и того же места, а зависят от ступени развития юридического быта, так что на одной ступени развития юридического быта они лежат на одном месте, а на другой передвигаются на другое место. Так на низшей ступени развития юридического быта права на действия почти не существуют: право на действие есть нечто отвлеченное, а отвлеченные понятия не доступны младенчествующим народам, право на действие другого лица им кажется господством над самим лицом и потому вместо прав на действия у них существуют права на людей. Этим объясняется отчасти чрезвычайное развитие рабства в античном мире и у современных восточных народов. Но возьмем более развитый юридический быт: в нем уже сознается право на действие другого лица, хотя и не всеми, но, по крайней мере, понятие о договорах всем доступно. Наконец, в образованном юридическом быту обязательственное право нередко заменят вещное и значительно стесняет круг его действия: напр., нередко, вместо того, чтобы приобрести право собственности на известную вещь, в развитом юридическом быту лицо вступает в договор имущественного найма относительно вещи, по которому собственник предоставляет ему пользование вещью в течение известного времени; наниматель не господствует над вещью, а имеет только право на действие собственника, на то, чтобы собственник предоставил ему пользование вещью. Но как бы не менялись грани, отделяющие одно право от другого, отличного по объекту, можно решительно сказать, что деление права по объекту на три вида будет существовать всегда: быть может, нынешние наши вещные права заменятся впоследствии правами на действия, но вещные права все-таки будут существовать всегда, напр., право собственности, в каком бы то ни было виде; быть может, многие наши права на лицо заменятся со временем правами на действия> (стр. 185).
У Мейера можно найти немало неточностей, противоречий, даже прямо ошибочных положений. Однако существование их оправдывается тем обстоятельством, что курс издан не самим автором, а другими, прямо по запискам может быть ошибочно передавшим мысли профессора. Так, напр., вместе с прекрасным и точным определением вещного права, как такого, которому <соответствует обязательство всех и каждого и притом обязательство отрицательное - обязательство не препятствовать субъекту права в его осуществлении> (стр. 184, см. поправку Thon'a Rechtsnorm und subjectives Recht, стр. 166), встречаем мысль: <господство лица над вещью существует само по себе, независимо от отношений между лицами> (стр. ;3). Утверждая, что <в настоящее время найдется уже немного юристов, которые будут признавать владение правом> (стр. 253), Мейер постоянно говорит о праве владения. Признавая, что каждое право имеет известный объект, Мейер вводит категорию <безъобъектных прав>, т.е. таких, которые непосредственно вытекают из личности гражданина, как право на жизнь, на употребление членов тела, умственных сил, право на вступление в брак, на совершение сделок (стр. 183). Мейер дает такое определение понятия о вещи, которое подрывает его же собственное определение вещных прав, понятие о вещи <обнимает не только вещи физические, но и действия других лиц, служащие заменой физических вещей или орудием к достижению господства над ними; в этом обширном смысле вещь то же, что имущество> (стр. 4). Повторяем, что для нас остается не решенным, на кого должна падать ответственность за все эти и другие недоразумения, на Мейера или его издателя. Во всяком случае, если даже приписать их самому профессору, они не могут ослабить несомненных достоинств прекрасного курса, остающегося до сих пор, несмотря на устарелость законодательного материала, лучшим теоретическим руководством в этой науке.
[47] Критику решения
Сената по этому делу см. в моем сочинении <Авторское право на литературные
произведения>, 1891, стр. 152-153.
[48] По этому последнему
изданию мы будем цитировать.
