Шершеневич Г.Ф. Наука гражданского права в России
В начале столетия в теоретической юриспруденции преобладало еще философское направление, и в университетах излагались начала <естественного права>; но в этом характере научного правовладения усмотрен был опасный дух, против которого с особенною энергиею восстал Магницкий. <Наука естественного права, - заявлял этот самобытный ревнитель просвящения, - сия метафизика прав, несопредельная к народному, публичному и положительному праву, есть изобретение неверия новейших времен северной Германии. Она всегда была опасна; но когда Кант посадил в преторы так называемый чистый разум, который вопросил истину Божью: что есть истина? и вышел вон ;(?), тогда наука естественного права сделалась умозрительною и полною системою всего того, что мы видели в революции французской на самом деле> и т.д. Естественное право, будто бы, <исторгает с руки Божьей начальное звено златой цепи законодательства и бросает в хаос своих лжемудрствований, и наконец, ниспровергнув алтарь Христов, наносит святотатственные удары престолам царей, властям и таинству супружеского союза, подпиливает в основании сии три столба, на коих лежит свод общественного здравия>. После таких ужасов оставалось только отвергнуть всякую философию права и направить юристов на более благонадежный путь новой германской школы - исторической. Граф Уваров прямо предлагал следовать <исторической методе>, чтобы раскрыть самобытные основы русского права, в связи с коренными началами русской жизни - православием, самодержавием и народностью. Притом в учении немецкой исторической школы <скрывалась внутренняя притягательная сила, которой невольно подчинились русские ученые> (стр. 28). Русская наука вообще проявляет замечательную чуткость и восприимчивость ко всяким новым веяниям западной науки, и чуть зародившееся на западе направление, еще не окрепшее на отечественной почве, непременно находит сторонников и пропагандистов среди русских ученых>. Впоследствии, когда утвердились у нас принципы и приемы немецкой исторической школы, наши ученые патриоты находили уже в этом направлении доказательство независимости русской науки от иностранных влияний. В ученой юридической диссертации, появившейся в 1848 году, высказано было, между прочим, следующее: <Любовь ко всему отечественному есть одно из отличительных направлений современного образования и просвещения в России. Мы, русские, дорожим нашею отечественною стариною; мы любим все, что говорит нам о России; памятники ее прежней жизни для нас священны; и на них обращаются исследования исторические как по любви к науке, так и по любви к отечеству>. Читая эти строки, прибавляет г. ;Шершеневич, <начинаешь думать, что историческое направление составляет нечто самобытное, выросшее собственно на русской почве, без всякого западного влияния!> (стр. 41-2).
Эпоха последовательных и обширных реформ в шестидесятых годах внесла оживление в юридическую литературу; новые судебные уставы <вызвали в обществе запрос на образованных юристов>. Историческое направление уступило место догматическому, основанному на живом, реальном понимании права; разумное токование и применение действующих законов выступили на первый план. <Прежняя рознь между теорией и практикой под давлением времени переходит в общение: теория начинает задаваться практическими целями, а потому и практика охотно обращается к ней с требованием советов и указаний> (стр. 80). Позднее <в науку гражданского права ворвалось новое течение мысли, оторвавшее снова теорию от практики> и вызванное отчасти <успехом социологии в русском обществе и привлекательностью новизны в учении Иеринга>. Вместе с переделками судебных уставов и с изменением общественного настроения, значительно понизилась роль юридической науки для судебной практики и законодательства. Тогда как в западной Европе <на суд не стесняются приводить цитаты из наиболее известных сочинений, ссылаются на наиболее уважаемые авторитеты>, у нас, напротив, <обнаруживается какая-то неприязнь, враждебность между теоретиками и практиками>.
Автор дает совершенно верную, хотя отчасти резкую и слишком общую, характеристику юридической деятельности новых судебных учреждений, вынужденных слепо подчиняться формальному авторитету сената. <Судебная практика, - говорит г. Шершеневич, - рабски ловит каждое замечание кассационного департамента, старается согласовать свою деятельность со взглядом сената. Эта масса решений, нарастающая с каждым годом, все крепче и крепче опутывает наш суд, который, как лев, запутавшийся в сетях, бессильно подчиняется своей участи, отказывается от борьбы и живет разумом высшей судебной инстанции. В настоящее время вся задача практика заключается в том, чтобы подыскать кассационное решение на данный случай. Борьба перед судом ведется не силою логики, не знанием соотношения конструкции института и системы права, не искусством тонкого толкования законов, а исключительно ссылкою на кассационные решения. Печальную картину представляют теперь судебные заседания, где мы видим, как адвокаты поражают друг друга кассационными решениями, и где торжествует тот, кто нашел наиболее подходящее и притом позднейшее. Еще более печальное явление составляют судебные решения, где мы не находим юридических мотивов и соображений, а только указание номеров решений: Углубившись в этот непроницаемый лес решений, практика не видит света. Авторитет кассационных решений отучил наших практиков от самостоятельного мышления, от собственного юридического анализа: Представим, что еще свежий человек вступает на свое адвокатское поприще в полном научном вооружении. К чему оно ему пригодится? Самые тонкие исторические, систематические изъяснения закона бессильны против кассационного решения, которым владеет его противник. Такой ученый практик рискует, что будет остановлен председательским замечанием, что суду известны законы, - тогда как его противнику суд будет очень благодарен за указания номера и года решения. Можно ли ожидать, чтобы начинающие практики сохранили в себе надолго веру в науку, которой авторитет топчется в каждом заседании?> (стр. 235-6). Сам сенат поддерживает такое направление судебной практики и нередко выражает прямое пренебрежение к теоретической юриспруденции. Автор приводит замечательное решение гражданского кассационного департамента за 1891 год, где сенат делает замечание виленской палате за <неуместные ссылки на начала так называемой теории права, на учения римского и французского права, на сочинения иностранных юристов и т.п.>, при отсутствии постановлений в русском законодательстве по данному вопросу. <Здесь все заслуживает внимания, - замечает автор, - но особенно прелестно в устах сената (выражение) <так называемая теория права>. Значит сенат не знает о существовании действительной теории права, или намеренно игнорирует ее. Мало того, он запрещает судебным учреждениям обращаться за указаниями к теории права и ею оправдывать свои решения>. Однако сенат имеет в своем составе <столь видных представителей так называемой теории права, как гг. Таганцев, Пахман и др. Ирония, издевательство над наукою несомненно более неуместны в судебном решении, хотя бы и кассационном, нежели ссылка на иностранные законодательства и литературу. Таким путем сенат стремится заглушить и без того редкое поползновение в среде практиков обращаться к науке и предлагает замкнуться исключительно в кругу кассационных решений>. Понятно, что решение, подобное приведенному, <было бы безусловно невозможно для французского сената, который стоит в самой тесной связи с наукою и пользуется полным уважением со стороны ее представителей> (стр. 239). Научная юриспруденция находится у нас опять в загоне, и нельзя не заметить, что наши ученые юристы очень мало делают для того, чтобы поднять ее значение в обществе.
В книге г. Шершеневича замечается недостаток системы при распределении материала: так, после разбора нескольких сочинений, относящихся к концу пятидесятых, к шестидесятым и даже семидесятым годам, он вдруг переходит к подробной оценке труда Неволина, вышедшего в 1851 году (стр. 49 и след.); к некоторым авторам он возвращается несколько раз или говорит о них больше, чем они заслуживали бы по своему значению; о других говорит слишком мало (напр., о работах Оршанского, <талантливого русского юриста, так рано умершего>). Останавливаясь на исследованиях по вопросу о представительстве и доверенности, автор упускает из виду, что первая значительная работа по этому предмету принадлежит г. Гордону и была напечатана в журнале министерства юстиции задолго до появления сочинений гг. Евецкого, Казанцева и Нерсесова; позднейшей же обширной книге г. Гордона уделено гораздо меньше внимания, чем следовало бы по богатству ее материала и по внутренним ее достоинствам. Иногда критические отзывы г. Шершеневича отличаются резкостью, недостаточно мотивированною; так, о книге г. Табашникова он выражает, что автор <пытается наполнить сочинение фейерверком трескучих и не относящихся к делу фраз, напыщенностью и искусственною энергией критики, производящею чрезвычайно неприятное впечатление фальшивости>, и что лучшее, что можно сказать об этой книге, при желании быть необыкновенно снисходительным, - это то, что <она не заслуживает одного сплошного порицания> (стр. 157).
Критикуя разных ученых юристов, автор не выясняет своей собственной точки зрения и не высказывает определенных взглядов на задачи юридической науки, на желательное ее направление и метод; нередко он впадает в серьезные противоречия, одобряя в одном месте то, что осуждается в другом. Упомянув об одном разборе книги Кавелина по гражданскому праву, он замечает, что <рецензия эта не заслуживает внимания, потому что в ней резкость замечаний прикрывает недостаток научных обоснований делаемых возражений> (стр. 109); однако он возвращается к той же статье в другом месте и уже находит в ней указание на <несомненную, близкую связь между гражданским правом и политическою экономией>, причем делает из статьи довольно длинную цитату. Разбирая со своей стороны систему, предложенную Кавелиным, он в существе сходится с автором упомянутой рецензии и косвенно признает его возражения вполне основательными. Указания на экономические основы гражданского права объясняются г. ;Шершеневичем <особенною склонностью русского общества к экономическим наукам>; в то же время принципиальное признание важности и обязательности экономических основ для науки права не имеет будто бы значения, и весь вопрос заключается только в том, чтобы <выяснить, каким образом положить экономическую точку зрения в основу правоведения> (стр. 134-5). Между тем очевидно, что прежде чем говорить о способах преобразования юриспруденции необходимо было бы в принципе решить вопрос об ее истинных реальных основах, об ее общем характере и методе. По-видимому, автор не отрицает существенной и необходимой связи между правоведением и политической экономией; так, он находит, например, что <недостаток экономических познаний чувствуется во всех трудах г. Муромцева, и тем осязательнее, что он пускается самостоятельно в область чисто (?) экономических отношений> (стр. 213). Значит экономические познания нужны юристу сами по себе, для правильного выяснения юридических институтов и норм, а вовсе не вследствие <особенной склонности русского общества к экономическим наукам>.
Г. Шершеневич относится с большим уважением к научной деятельности г. Муромцева; он высоко ценит К.Д. Кавелина, хотя и не считает его цивилистом по призванию. <Главною ошибкою Кавелина, ;- говорит он, - было избрание своею научною специальностью гражданского права, которое менее всего подходило к складу его ума и характера. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на характеристику этой науки, которую он сам сделал, и сравнить ее со всею жизнью этого замечательного деятеля: Вот почему, несмотря на блестящий талант, на всестороннее образование Кавелина, труды его по гражданскому праву являются какими-то случайными эпизодами в жизни автора> (стр. 100-1). Кавелину уделено в книге наиболее места (стр. 100-119, а также 37-8, 45-7 и др.); немного меньше - г. Муромцеву (стр. 199-213 и мн. др.). При всех своих недостатках, сочинение г. ;Шершеневича представляет, однако, несомненный интерес не только для юристов, но и для образованных читателей вообще. Одно из достоинств книги - ясность и легкость изложения.
Печатается по: Вестник Европы. Двадцать восьмой год.
том IV. год LVII. том CCCXXXVI. 1/13 июля 1893. С. 410-415.
У профессора казанского университета г. Шершеневича явилась счастливая мысль - написать <Обзор состояния науки гражданского права в России> от первых опытов и до настоящего времени. Очерк развития юридических воззрений и приемов юридических исследований на русской почве давно уже стоит на очереди и мог бы составить предмет одинаково интересный как для специалистов, так и для всякого образованного человека. Проследить зарождение и постепенную смену направлений, господствовавших в нашей юридической литературе, это - задача, благодарная, но бесспорно, и очень сложная, так как наука права развивалась у нас не самостоятельно, а под сильным чужеземным влиянием, и всегда представляла не более, как отражение разных течений мысли, возникавших на Западе.
Трудность и сложность задачи заключается, впрочем, не в установлении связи между отдельными фазами развития русской науки и соответствующим им влиянием западной науки, а в оценке и освещении самих направлений, зарождавшихся на Западе и отражавшихся у нас. В этом отношении немного сделано и европейской литературой, чем, вероятно, нужно объяснить, что и г. Шершеневич сводит свою работу к простому перечню исследований по разным вопросам гражданского права с незначительными и в большинстве случайными собственными замечаниями. Автор не обнаруживает ни стремления, ни уменья фиксировать свое внимание на основных вопросах того или другого движения в науке и постоянно запутывается в мелочах, мало способствующих уяснению общего хода развития русской юридической мысли. На всем труде его лежит отпечаток спешности, и, так сказать, писательского нетерпения при полном отсутствии руководящей идеи и определенного мерила для суждения о достоинствах и недостатках рассматриваемых им сочинений. Это заметно особенно на последних главах, посвященных самой интересной эпохе, наступившей после введения судебной реформы.
А.Г.
Печатается по: Русские Ведомости. 1893. N 22. С. 4.
Глава I
Зная исторические условия умственного развития России, принужденной скачками догонять Западную Европу, с которой после долгого разобщения ей пришлось в XVIII веке сближаться, нельзя, конечно, ожидать, чтобы наука права развивалась в России самостоятельно. Молодая страна, вступившая недавно на путь культуры и цивилизации Западной Европы, завязавшая сношения с соседними странами, которых прежде чуждалась, естественно должна была обратиться к ним с научными запросами. Прежде чем приступить к самостоятельной разработке науки, русские люди принуждены были ознакомиться с тем, что уже было сделано другими в течение того долгого времени, когда Россия спала глубоким сном в своей национальной обособленности. Чтобы учиться, необходимы были учители, а такими могли быть только иностранцы. Понятно, что молодые русские силы находились под полным влиянием идей своих наставников. Много нужно было времени, чтобы в России появились самостоятельные ученые, которые дерзнули бы высказать свои собственные взгляды, независимые от западных учений.
Рассматривая русскую литературу гражданского права в хронологическом порядке, мы замечаем последовательное отражение в ней влияния западной науки, постепенную смену направлений, соответствующую движению науки права на Западе. В первое время мы находимся в области естественного права, в той форме, как оно разрабатывалось германской и французской наукой. Потом на смену ему является историческое направление, долго державшее в своих руках русскую мысль, пока в последнее время не проявились зачатки нового направления, в духе историко-фило-софской школы. Русская наука проявляет замечательную чуткость и восприимчивость ко всяким новым веяниям западной науки, и чуть зародившееся на Западе направление, еще не окрепшее на отечественной почве, непременно находит сторонников и пропагандистов среди русских ученых. В этом заключается вместе и сила и слабость русской науки.
Известно намерение Петра I распространить в русском обществе юридическое образование. С этой целью посылались молодые люди за границу для изучения науки права, переводились сочинения по юриспруденции, как напр., Пуффендорфа, в переводе которого принимал живое участие сам государь, при учрежденной Академии Наук положено было место для законоведения. Но все эти стремления остались без результата. Молодые люди успешно выучились за границей многому, но только не науке, переводные ученые сочинения не находили себе читателей, кресло члена по законоведению оставалось всегда вакантным в Академии. Только университетской науке, и то несразу, удалось создать русское правоведение.
В самом начале своего существования московский университет состоял из трех факультетов: медицинского, юридического и философского. На юридическом факультете положены были следующие преподаватели: 1) профессор всей юриспруденции, который учить должен Натуральные и Народные Права и узаконения Римской, Древней и Новой Истории; 2) профессор Юриспруденции Российской, который сверх вышеписанных должен знать и обучать особливо внутренние Государственные Права; 3) профессор Политики, который должен показывать взаимные поведения, союзы и поступки Государств между собой, как были в прошедшие века и как состоят в нынешнее время[2].
Юридический факультет открыл свою деятельность со времени приезда в Москву из Германии, в 1756 году, Филиппа Генриха Дильтея, который довольно долго представлял в своем лице весь юридический факультет. Как иностранцу, Дильтею трудно было ознакомиться с историей русского права и с массой указов, составлявших действующее законодательство того времени. Поэтому Дильтею оставалось только читать западноевропейскую юриспруденцию, лишь постепенно применяя ее к русской жизни. По мнению самого Дильтея, общий состав юридических наук должен быть в следующем виде: 1) ;естественное право; 2) римское; 3) уголовное и (?) вексельное, 4) ;русское, 5) государственное с изложением отношений между государями[3]. Мы знаем, однако, что сверх указанных наук он читал весьма подробно еще морское право[4]. Трудно понять, что собственно должно было содержать русское право в приведенной системе, потому что, хотя уголовное и государственное поставлены в отдельные рубрики, но едва ли оно имело своим предметом гражданское право ввиду полной неподготовленности Дильтея к преподаванию. Следует заметить, что центр преподавания этого ученого заключался в естественном праве, что вполне соответствовало духу времени.
В одной только части гражданского права Дильтей оказался специалистом, именно в вексельном праве. В 1769 году он издал <Начальные основания вексельного права, а особливо Российского купно со Шведским>. Успех этого сочинения среди русской публики был настолько велик, что в течение короткого времени оно выдержало шесть изданий. Книга эта свидетельствует о несомненном и подробном знакомстве Дильтея с этой частью русского законодательства, причем он сумел соединить изложение положительного права с теорией, придерживаясь в последней преимущественно Гейнекция. Не следует думать, что это обширное сочинение посвящено исключительно вексельному праву: по поводу последнего Дильтей дает сведения о толковании законов вообще, причем делит его на виды, принятые в современной науке, об обычном праве (навыке), о различных договорах и о существе контракта, о просрочке, о поручительстве и о других понятиях гражданского права. По обстоятельности и подробности сочинение Дильтея можно признать положительно образцовым для его времени. При исследовании юридической природы векселя Дильтей обнаруживает замечательную способность цивилиста отличать самые незначительные оттенки каждого из договоров. Интересно, что Дильтей уже поднимает голос против стремления искать в римском праве объяснения всех явлений юридической жизни. <Нельзя статься, чтобы все весьма не обманывались, которые сей род договора (т.е. вексель) хотели привести в правила контрактов римских прав, когда действительно уже премножество у следующих по них народов родилось изобретений, о которых Римляне и во сне себе не представляли> (стр. 70 по изд. 1794 года).
[2] П. С. З. № 10346, 24 января 1755, п. 5.
[3] Биографический Словарь
профессоров и преподавателей Московского университета, 1855, т. 1, стр.
305.
[4] Шевырев, История Московского
Университета, 1855, стр. 186.
