Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву: Из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории "хозяйственного права"
Единство и дифференциация права собственности. Начиная с времен первой кодификации советского гражданского законодательства, а затем после второй его кодификации, воплощенной в действующих Основах и кодексах, право собственности конституируется с опорой на соответствующее ему законодательно закрепленное общее понятие. Подводимые под это понятие научные конструкции непрерывно обновлялись. Но, как свидетельствует сопоставление ст. 58 ГК РСФСР 1922 г. со ст. 19 Основ гражданского законодательства 1961 г., легальное его формулирование оставалось неизменным. Оно не менялось, несмотря на то, что, вместо многоукладной, в стране создается единая социалистическая экономика, а одновременно с ликвидацией одних типов собственности безоговорочно утверждаются другие. И хотя такая ситуация оставляет впечатление внешней противоречивости, она безусловно оправдывается неумолимой внутренней логикой. Если нельзя обойтись без общего понятия права собственности, применимого к разным формациям, то тем более неоспорима потребность обобщенного выражения разных видов этого права, сопутствующих одному и тому же обществу, а следовательно, проистекающих из единого государственно-волевого источника. Что же касается обеспечиваемого подобным образом практического эффекта, то достаточно сослаться на содержащееся в законе общее разрешение таких связанных с правом собственности вопросов, которые, как, например, вопрос о моменте перехода этого права или о некоторых способах его защиты, при всей разнохарактерности реальных собственнических правоотношений вполне допускают единообразное их урегулирование.
Но одновременно с единством законодательное формирование права собственности может быть охарактеризовано и как непрекращающийся процесс его дифференциации. Оставляя в стороне многочисленные частности и не выходя за пределы классифицирования видов права собственности по типологическому принципу, следует выделить четыре наиболее знаменательных для этого процесса стадии.
Первая стадия совпадает с проведением первой кодификации советского гражданского законодательства, в которой различалась собственность государственная, кооперативная и частная (ст. 52 ГК РСФСР 1922 г.). Аналогичная классификация проводилась и в юридической литературе 20-х годов[442]. Отступления от нее допускали лишь те авторы, которые, выявляя специфические признаки кооперативной собственности, все же не находили коренных ее отличий от собственности частной либо в полном объеме, либо в границах образуемого кооперативными организациями паевого фонда[443].
Вторая стадия открывается принятием Конституции СССР 1936 г., ст. 5, 7, 9 и 10 которой провозгласили существование в нашей стране социалистической собственности в двух формах (государственной и кооперативно-колхозной), личной собственности колхозного двора и отдельного гражданина, собственности мелких частных хозяйств единоличных крестьян и кустарей. Такое же разграничение было применено и в появившихся вслед за Конституцией научных публикациях и учебных материалах[444]. Известную модификацию в эту схему внесли лишь отдельные попытки, отправляясь от сходства предметов личной и мелкой частной собственности, доказать их однопорядковость также с социально-пра-вовой точки зрения[445].
Третья стадия начинается с момента издания Основ гражданского законодательства, воспроизведших перечень тех же видов собственности, которые фигурируют в Конституции СССР 1936 г., но разграничивающих уже не две, а три формы социалистической собственности, выделив в особую форму, наряду с государственной и кооперативно-колхозной, также собственность профсоюзов и других общественных организаций (ст. 20, 24). Отдельные научные предвестники этого законодательно закрепленного новшества появлялись и ранее[446], как не обошлось и без критического отношения к нему в некоторых последовавших затем научных выступлениях[447]. Но в целом советская цивилистическая доктрина такую градацию восприняла.
Четвертая стадия обусловлена принятием Конституции СССР 1977 г. Она также относит к социалистической собственности имущество профсоюзов и других общественных организаций, подчеркивая, однако, что <основу экономической системы СССР составляет социалистическая собственность на средства производства в форме государственной (общенародной) и колхозно-кооперативной собственности> (ст. 10). Не упоминается в ней собственность мелких частных хозяйств единоличных крестьян и кустарей, а речь идет лишь о допущении индивидуальной трудовой деятельности в сфере кустарно-ремесленных промыслов, сельского хозяйства, бытового обслуживания населения и др. (ст. 17).
Дальнейшее изложение поэтому и может быть сосредоточено на социалистической собственности в двух ее формах, составляющих основу экономической системы СССР, и производной от нее личной собственности.
§ 2. Социалистическая собственность
Право государственной собственности. Создание государственной социалистической собственности, разработка методов управления ею, формирование особых средств ее юридической защиты знаменовали невиданный по размаху процесс широкого развертывания новых общественно-правовых явлений, нуждавшихся в тщательном изучении и глубоком осмыслении. При этом уже со времени перехода к новой экономической политике на первый план выдвигаются никогда с тех пор не терявшие актуальности две фундаментальные проблемы: о сущности государственной собственности в СССР и о правах госорганов (трестов и иных самостоятельных организаций) на закрепленные за ними части государственного имущества. Та и другая проблемы находились в центре внимания как внутри страны, так и в зарубежных откликах на складывавшийся у нас новый строй экономико-правовых отношений.
Если в стадии проведения революционной национализации со страниц зарубежной печати не сходили сетования на ломку всяческой собственности в советских республиках, то с переходом к нэпу некоторые иностранные и едва ли не все белоэмигрантские юристы сменовеховского толка, трактуя впервые тогда вводившийся хозрасчет с реставраторских позиций, объявляли единственными и притом именно частными собственниками переданного им имущества экономически обособившиеся от государства отдельные его самостоятельные органы.
Сходная концепция приобрела известную распространенность и в некоторых внутрисоветских публикациях[448]. Здесь она строилась на предположении, что закрепленное ст. 58 ГК РСФСР общее понятие права собственности на самом деле воплощает определение права частной собственности. А поскольку в отношении имущества, не изъятого из оборота с их участием, госорганы обладают всеми предусмотренными ст. 58 ГК правомочиями, они и должны признаваться частными собственниками такого имущества. В отличие от этого, имущество, изъятое из оборота, получало со стороны приверженцев тех же взглядов двоякую оценку. Согласно одной из них, вследствие закрепления его за государственными трестами без права распоряжения оно вылилось в некий государственный майорат и предстает как нечто вроде созданного государством заповедного имущества. Согласно другой, даже изъятые из оборота объекты поступают в частную собственность по мере допустимого их включения в товарный оборот. Когда же подобная возможность не возникает или, возникнув, не реализуется, то, ввиду <полного> технического использования объектов такого рода госорган, хотя и лишен права частной собственности, становится тем не менее их публичным собственником. Но в обоих случаях собственность государства исчезает, заменяясь собственностью госорганов, с подразделением сообразно правовой дифференциации ее материальных объектов на публичную и частную под эгидой понятия <собственность обособленно хозяйствующих субъектов>.
Если, однако, в изложенных суждениях государственная собственность рассматривается как частная со стороны имущественных правомочий госорганов, то в меновой концепции она получала такую же квалификацию, но уже стороны правомочий самого государства. Соответственно общему взгляду на правоотношение как юридическую форму, сопутствующую лишь товарной стихии, сторонники этой концепции расценивали и право собственности всего только в качестве <отражения безграничной циркуляции товаров> независимо от его классовой природы и порождающих его конкретно-исторических условий. Отсюда и вывод, что, поскольку государственное имущество включается в сферу циркуляции товаров, оно принадлежит государству на таком же праве собственности, как и любому частному лицу. И наоборот, в той мере, в какой государственное имущество находится вне товарной сферы, оно вообще перестает быть предметом собственности, всецело подчиняясь <методу технических содержательных указаний>. Иными словами, в пределах сохранения у нас товарных отношений государство является собственником товара, ничем не отличаясь от всякого другого частного собственника. Но вследствие того, что сфера товарного обращения постепенно сокращается, начинает <выветриваться> и право государственной собственности, заменяясь сперва в определенных масштабах, а в перспективе и целиком техникой организации производства. Итак, либо право частной собственности, либо вообще никакого права - таково конечное основанное на меновой концепции умозаключение, полностью согласующееся с ее отношением к общей проблеме отмирания государства и права[449].
Защита подобных воззрений, даже когда меновая концепция заняла на какой-то отрезок времени господствующие позиции в советском правоведении, разумеется, не упраздняла исследования государственной собственности как специфически социалистической, а не абстрактно-товарной категории. И когда в первой половине 30-х годов развернулась достаточно острая дискуссия вокруг составленного П. И. Стучкой и Г. Н. Амфи-театровым проекта Основных начал гражданского законодательства, то одно зафиксированное в нем положение никаких споров не вызывало. Это положение гласило: <Государственная собственность пролетарского государства является социалистической собственностью, в противоположность праву частной собственности, и служит основой для построения социализма и уничтожения эксплуатации человека человеком>[450]. Понятно также, что историческая новизна государственной собственности в СССР, полная несовместимость укоренившихся представлений с собственностью такого типа, которая, составляя всенародное достояние, управляется на началах демократического централизма, требовали образования в ходе ее исследования новых понятий, разработки адекватных ей специальных юридических конструкций. Между тем отдельные юристы пытались и в этом вопросе идти традиционными путями, стремясь преломить общественно-правовые образования эпохи диктатуры пролетариата сквозь призму уходящих в прошлое юридических доктрин.
В ряду подобных попыток особенно показательно теоретическое построение Б. С. Мартынова, который для объяснения правовой природы государственной собственности соединил две весьма солидных по возрасту концепции, полностью взаимоисключаемых догматически, но, несмотря на это, спокойно совмещавшихся в одних и тех же публикациях 1924 - 1927 гг.[451] С одной стороны, в качестве образца он привлекает римского фидуциария и английского trastee, утверждая, что <существо треста заключается в доверительном управлении государственным имуществом>, что поэтому <советский трест в отношении предоставленного ему имущества является подобием римского фидуциария, к которому близко стоит английский trastee>, и что <собственность треста есть только формальный прием для удобнейшего достижения целей и интересов не тем, кто числится собственником имущества, но самого учредителя треста>. С другой стороны, поскольку образующиеся на почве государственной собственности имущественные правомочия зачастую оказывают неодолимую сопротивляемость стремлению втиснуть их в традиционные юридические формы, Б. С. Мартынов призывает к отказу от римских правовых понятий <для того, чтобы правильно проконструировать формы вещного владения в секторе государственного хозяйства>. Однако вслед за этим призывом он обращается к средневековым юридическим категориям, возрождая теорию разделенной собственности на том основании, что <из состава понятия собственности (владение, пользование и распоряжение) одни вещные правомочия закреплены за государством, другие за госпредприятиями как отличными от него субъектами имущественных прав>. Для формулирования своих конечных выводов в этом направлении автор прибегает к прямому заимствованию не только идей, но и терминологии постглоссаторов, заявляя, что <можно было бы для краткости право государства называть dominium directum, а право треста - dominium utile>.
Но ведь фидуциарная и разделенная собственность - не одно и то же! Фидуциарий вообще не является действительным собственником, чего нельзя сказать об участниках разделенной собственности, особенно если рассматривать их сообща. Как же могло произойти ошибочное отождествление несовпадающих догматических понятий при столь совершенном овладении всем арсеналом средств догматической юриспруденции? Причины этой интригующей загадочности слишком серьезны, чтобы относиться к ним с ироническим высокомерием.
Неотделимая от государственной собственности внутренняя ее природа характеризуется тем, что, образуя единый фонд имущества, эта собственность управляется путем закрепления обособленных имущественных комплексов за отдельными госорганами. Указанные объективные свойства не имеют аналога в системе понятий, привычных для научного инструментария, которым в то время пользовался Б. С. Мартынов. Но их неоспоримая реальность, как бы она ни преображалась в индивидуальном сознании, не могла пройти бесследно для проводившегося теоретического анализа. Обратив внимание на оба отмеченных момента, Б. С. Мартынов и выдвинул одновременно две теории, каждая из которых казалась ему имеющей право на существование. При этом фидуциарная теория искаженно интерпретировала единство государственной собственности, а порядок управления ею не менее ошибочно отражался в теории разделенной собственности. По существу же несводимые к воспринятым традиционным понятиям логически, они противоречили также сущности общественных отношений, послуживших поводом к их разработке. Это, однако, не помешало им явиться предтечей двух новых построений, которым в истории советской цивилистики была уготована гораздо более заметная роль.
Фидуциарная теория имела своим продолжением выдвинутую в конце 20-х годов А. В. Венедиктовым теорию товарной собственности государства. Как полагал тогда А. В. Венедиктов, в товарных отношениях могут участвовать лишь собственники товаров, а потому и государство для включения своего имущества в сферу товарного оборота посредством государственных трестов должно признавать за ними по крайней мере формальное право собственности. Он писал, что <в области товарно-денежных (гражданско-правовых) отношений государство как собственник предоставленного тресту имущества выступает в виде особого юридического лица, признаваемого формальным собственником этого имущества>. Но очерченной областью и исчерпывается право собственности треста, ибо вне товарного оборота, в отношениях государства с его органами <юридическая личность треста и формальное <приражение> права собственности к нему не находит применения>. Поскольку за пределами товарооборота государственное имущество выступает <без своего гражданско-правового покрова>, здесь и не возникает вопрос о том, кто является собственником предоставленного тресту имущества, - таким собственником является государство. Именно поэтому, заявил А. В. Венедиктов, <признание за трестом права собственности ни в какой мере не колеблет ...единства собственности государства>[452].
Сходство изложенных взглядов с фидуциарной теорией очевидно. Но оно не устраняет и коренных различий между ними. Не говоря о том, что Б. С. Мартынов обосновывал свои выводы методом конструктивно-догма-тическим, тогда как А. В. Венедиктов шел преимущественно путем раскрытия экономических предпосылок включения государства в сферу товарного оборота, они ориентировались и на существенно различные принципиальные установки. Для фидуциарной теории государство и его органы - противостоящие друг другу самостоятельные субъекты. Для теории товарной собственности госорган - это само государство, лишь формально выступающее в виде обособленного лица с наделением его правами собственника как условия, без которого участие в обмене товарами исключено.
Это обстоятельство и дало А. В. Венедиктову основание утверждать, что воззрения, которые он тогда отстаивал, не колеблют ни единства фонда государственной собственности, ни единства государства и его органов. Но как только внимание исследователя переключается на вопрос о том, в чем суть различия внутри этого единства, учитывая одинаковую реальность первого и второго, как тотчас же обнаруживается вся глубина противоречивости теории товарной собственности. Не считаться с фактом такого различия, она, конечно, не могла, но, считаясь с ним, пыталась свести его к чисто формальному моменту, к своеобразному приему юридической техники, чтобы устранить какую бы то ни было почву для коллизии с принципом единства фонда государственной собственности. И все же этот принцип оказался нарушенным, так как и рассматриваемая теория не обошлась без признания права собственности за госорганами, хотя и с оговоркой о том, что последнее является всего лишь формальным правом. Таким образом, тот же комплекс противоречий, который отражен во взглядах его предшественников, оказался непреодолимым и для А. В. Венедиктова: единство фонда государственной собственности приводило его к отрицанию реальности имущественных прав госорганов, к признанию их правами чисто формальными; различие же внутри этого единства вело к тому, что названные формальные права объявлялись вместе с тем правом собственности, ибо никакого иного права, способного обеспечить участие госорганов в товарообороте, автор тогда еще себе не представлял.
В то время, однако, как фидуциарная теория нашла продолжение
в теории товарной собственности, сопутствовавшая ей теория разделенной
собственности, сохранив прежнее наименование, сменила в середине
30-х годов догматический вариант на глубоко отличный от него вариант
социологический. Сторонники этого варианта прямо заявляли о единстве фонда
государственных имуществ. Так, Л. Я. Гинцбург писал, что <единство
государственной социалистической собственности означает прежде всего единство
фонда государственной социалистической собственности. Все государственное
имущество, за какими бы государственными учреждениями и хозорганами оно ни было
закреплено, составляет единый фонд>[453]. Он
отмечал также, что единство не исключает <многообразия и в порядке управления
этой собственностью, и в организации имущественной ответственности, связанной с
эксплуатацией государственной собственности отдельными органами>[454]. Более того, передачу госорганам
отдельных частей государственного имущества он рассматривал как такую
объективную необходимость, лишь при строжайшем следовании которой становится
достижимым максимально возможный при их использовании
производственно-хозяйственный эффект. Но, обращаясь к юридическому
опосредствованию этих организационно-экономических предпосылок, Л. Я.
Гинцбург не обнаруживал других путей, кроме признания права собственности как
за государством, так и за его органами. А отсюда с неизбежностью следовала
трактовка права государственной собственности как поделенного между разными
субъектами. При этом сперва отмечается лишь, что <расчлененность
государственной собственности между различными государственными органами означает
и известное <расщепление> между ними правомочий по распоряжению и эксплуатации
государственного имущества>. Затем от разделенности имущества между госорганами
автор переходит к его разделенности между госорганами и государством: <...одно
и то же имущество оказывается собственностью и государства и отдельного
государственного органа>. Что же касается итогового вывода, то он сформулирован
следующим образом: <Такова своеобразная конструкция права государственной
социалистической собственности: единство и одновременно расчленение; имущество
принадлежит одному собственнику - пролетарскому государству, и вместе с тем множеству
<собственников> - отдельным хозорганам>[455].
Примечания:
[442] См., например: Аскназий С. И. Очерки
хозяйственного права СССР. Л., 1926, с. 40 - 41; Вавин И. Г. Право собственности.
Комментарий к ст. 52 - 70 Гражданского кодекса. М., 1923, с. 3 - 5.
[443] См., например: Терехов А. Советское кооперативное право. Харьков, 1924, с.
88 - 89.
[444] См., например: Гражданское право. Коллектив ВИЮН, т. 1, с. 163 - 167.
[445] См., например: Мажитова Р. Ф.
Основные проблемы права личной собственности в СССР. Автореф. канд. дис. М.,
1949, с. 8.
[446] Например, во всех случаях, когда в общую характеристику юридической личности
профсоюзов и других общественных организаций вкрапливался анализ их
имущественной обособленности с выделением признаков, значительно отличающихся
от тех, которыми обычно сопровождают освещение имущественной самостоятельности
кооперативно-колхозных организаций (см.: Гражданское право. Коллектив ВИЮН, т.
1, с. 108 - 116 и все последующие учебники по гражданскому праву до 1961 г.
включительно).
[447] См. в частности: Вопросы истории и теории
общественных организаций. Под ред. Ц. Ямпольской. М., 1971, с. 146.
[448] См., например: Виноградов Л. А., Шретер В. Н. Акционирование. Вопросы
промышленного права. М., 1926, с. 94 и сл.; Шретер
В. Н. Государственное предприятие и частно-правовой оборот. - Советское право, 1922,
№ 3, с. 113 - 128; он же. Проект общесоюзного декрета о трестах. - Советское
право, 1926, № 4, с. 108 - 121.
[449] См. подробнее: Пашуканис Е. Б. Общая
теория права и марксизм, с. 65 - 72; он же. Марксистско-ленинская теория и
строительство социализма. - Революция права, 1927, № 3, с. 7 - 11.
[450] См.: Основные начала гражданского
законодательства Союза ССР. Проект. Под ред. П. И. Стучки. М., 1931, с.
14.
[451] См.: Мартынов Б. С. Государственные
тресты. М., 1924, с. 10 - 16; он же. Отчуждение
основного капитала госпредприятий. - Еженедельник советской юстиции, 1924, №
3, с. 873 - 876; он же. Организационные принципы советского
государственного предприятия в условиях планирования товарного оборота. - Право
и жизнь, 1927, № 3, с. 30 - 47.
[452] Венедиктов А. В. Правовая природа государственных предприятий. Л.,
1928, с. 68 - 88.
[453] Курс советского хозяйственного права. Под ред. Л.
Гинцбурга и Е. Пашуканиса, т. 1, с. 180.
[454] Там же.
[455] Там же, с. 180, 181, 182.
