Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву: Из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории "хозяйственного права"
О том, что не связанные с имущественными личные отношения не регулируются гражданским правом, а только охраняются им, свидетельствуют как содержание соответствующих норм, так и природа этих отношений. Честь и достоинство, например, невозможно урегулировать юридически или если возможно, то лишь как обобщенное выражение деятельности субъекта, опосредствуемой всеми отраслями советского права. А поскольку не связанные с имущественными личные неимущественные отношения в предмет гражданско-правового нормирования не входят, установление их охраны в гражданском законодательстве не должно оказывать никакого влияния на определение понятия советского гражданского права. Границы последнего и ныне очерчиваются не любыми, а только связанными с имущественными личными неимущественными отношениями[280].
В литературе эта конструкция была встречена критически. отмечалось, что правовая охрана неотделима от правового регулирования, что возможность правового регулирования чести и достоинства отнюдь не исключается, если рассматривать их не как сами общественные отношения, а как нематериальные блага, по поводу которых регулируемые отношения устанавливаются, и что если при ущемлении чести и достоинства возникает право на реабилитацию, то лишь как следствие предшествующего существования обязанности не посягать на них и права требовать воздержания от посягательства[281]. Обращалось внимание и на то, что отношения, возникающие вследствие посягательства на честь и иные личные блага, несомненно регулируются гражданским правом, хотя они и не во всех случаях связаны с отношениями имущественными[282]. Из всего этого следует, что Основы и новые ГК не оставили предмет гражданского права неприкосновенным, а существенно расширили его границы, и это должно найти свое отражение в соответствующем научном понятии.
Однако образовать такое понятие со строгим соблюдением требований, предъявляемых к научным определениям, пока еще никому не удалось. В. Г. Вердников определяет гражданское право как регулирующее, наряду с имущественными, <некоторые (главным образом связанные с имущественными) личные неимущественные отношения>[283], а О. А. Красавчиков в сформулированном им определении говорит вообще о личных неимущественных отношениях, обходясь без каких бы то ни было ограничительных признаков[284], как обходится без них Ю К. Толстой, ссылаясь лишь на признак равенства, в одинаковой мере свойственный и имущественным и личным неимущественным отношениям, требующим гражданско-правового опосредствования[285].
Но ни то, ни другое определение нельзя признать удовлетворительным: первое - потому, что оно лишено необходимых элементов научности, так как слово <некоторые> ничего не выясняет, а второе - потому, что не соответствует реальной действительности, включая в предмет гражданского права все вообще личные неимущественные отношения вопреки содержащемуся на этот счет иному указанию в самом законе.
Таким образом, указанную проблему нельзя пока считать разрешенной, и она ожидает дальнейшего своего исследования.
Стремление расширить предмет советского гражданского права не ограничивалось, однако, не связанными с имущественными личными неимущественными отношениями. Наряду с этим ведется работа но обнаружению в его составе чисто организационных отношений. Такую работу провел О. А. Красавчиков, различающий четыре группы гражданско-правовых организационных отношений: а) предпосылочные, служащие завязке или развитию имущественных отношений (навигационный договор, договор нейтрализованной автоперевозки грузов, специальные договоры авиатранспортных предприятий и др.); б) делегирующие, наделяющие полномочиями одних лиц для совершения определенных действий от имени других (выдача и отозвание доверенности, избрание делегатов кооперативной организации для участия в работе вышестоящего кооперативного органа); в) контрольные, позволяющие одному субъекту гражданского правоотношения контролировать другого (контроль заказчика, авторский надзор проектных организаций и т. д.); г) информационные, в силу которых стороны обязаны обмениваться определенной информацией (обязанность подрядчика информировать заказчика об обстоятельствах, относящихся к годности и прочности выполненных работ; обязанность продавца предупредить покупателя о правах третьих лиц на проданное имущество и др.)[286].
Подспудная логика этих рассуждений примерно такова. Имущественные отношения связаны со средствами или продуктами производства. Поэтому лишь те нормы, которые регулируют поведение людей, непосредственно направляемое на средства или продукты производства, имеют дело с имущественными отношениями. Но гражданское право включает в свой состав немалое число норм, не обладающих такой направленностью и лишь в конечном счете, при посредстве других гражданско-правовых норм, соприкасающихся с поведением имущественного содержания. Это должно означать, что отношения, непосредственно ими регулируемые, хотя и связаны с имущественными, выполняя для них своего рода служебную функцию, сами являются уже не имущественными, а организационными отношениями.
Нетрудно понять, что благодаря такому же ходу рассуждений правилами об организационных отношениях следовало бы признать и многие другие гражданско-правовые нормы: о правосубъектности, которая выражает не сами имущественные отношения, а одну из их важнейших предпосылок; о представительстве, за исключением норм, предусматривающих компенсацию расходов и выплату вознаграждения представителю; о порядке заключения договоров, в стадии которого еще не возникают имущественно-договорные отношения, но устанавливаются регулируемые правом преддоговорные контакты; нормы о любых действиях договорных контрагентов, лишенных непосредственного имущественного содержания (об осмотре вещи покупателем при ее получении, об инструктировании прокатным пунктом нанимателя относительно порядка пользования полученной напрокат вещью, о многих обязательных для поверенного указаниях доверителя и т. д.), о праве автора осуществлять корректуру, присутствовать при обсуждении пьесы и т. п., о праве изобретателя участвовать во внедрении и обязанности оказывать содействие внедрению своего изобретения, о праве наследодателя назначить исполнителя завещания и возможности предъявления другими наследниками требования к наследнику, обремененному по завещанию возложением, о его исполнении и т. п. В результате образовалось бы не незначительное количество гражданско-правовых организационных отношений, обозначенное О. А. Красавчиковым в определении понятия гражданского права словом <некоторые>, а огромное их множество, едва ли
Глава III. Учение о гражданской правосубъектности
§ 1. Правосубъектность граждан
Сущность правосубъектности граждан. В отличие от понятия советского гражданского права, привлекавшего к себе внимание уже со времени образования социалистического государства в нашей стране, проблема гражданской правосубъектности впервые ставится в цивилистической науке лишь в связи с проведением первой кодификации советского гражданского законодательства. При этом, поскольку первоначально гражданская правосубъектность обычно отождествлялась с частноимущественной, товарно-денежной персонификацией, которая в первые годы после победы Октябрьской революции не могла найти сколько-нибудь широкого применения, иногда утверждалось, что якобы <в течение нескольких лет (1918 - 1923) мы были свидетелями почти полного отсутствия частноимущественной правоспособности>[305].
Это утверждение верно лишь в том смысле, что до принятия ГК 20-х го-дов отсутствовала общая легальная формула о гражданской правоспособности и до введения нэпа экономические процессы протекали почти без какого бы то ни было использования товарно-денежной формы. Но ни революционная, ни законодательная практика не исключали индивидуальной собственности в определенных размерах, ее наследования, не выходящего за установленные рамки, а также таких меновых отношений между гражданами, которые не наносили урона в борьбе со спекуляцией, мешочничеством и т. п. Понятно, что в тех же пределах законодательство и практика санкционировали гражданскую правосубъектность советского гражданина независимо от того, содержалось ли в законе прямое упоминание о ней.
Провозглашение общей законодательной формулы о гражданской правоспособности физического лица[306] совпало с введением нэпа и нашло свое отражение сперва в Законе об основных частных имущественных правах от 22 мая 1922 г.[307], а затем в ГК РСФСР и ГК других советских республик. Вместе с тем в ст. 4 ГК РСФСР, как и в аналогичных статьях других республиканских гражданских кодексов, отмечалось, что граждане наделяются правоспособностью <в целях развития производительных сил страны>. Каждый из этих фактов и был положен в основу определенного теоретического истолкования сущности гражданской правосубъектности, признанной советским законом за гражданами: первый используется для трактовки ее в духе меновой концепции, а второй - в духе теории социальных функций.
Ни по кругу ее сторонников, ни по времени ее распространения теория социальных функций никогда не занимала господствующих позиций в учении советских юристов о гражданской правосубъектности. Объяснение этому нужно искать в перенесении ею центра тяжести с признания субъективных прав за гражданами на их ограничения, на установление границ, в которых носитель права объявляется обязанным следовать определенному поведению. Как писал наиболее видный глашатай этой теории А. Г. Гойхбарг, <и ограничение защиты прав, если они осуществляются в противоречии с их социально-хозяйственным назначением, и предоставление прав в целях развития производительных сил и не восполнительный, а наоборот, обязательный характер установленных в законе договорных норм, и допущение вмешательства органов власти в отношения между гражданами в целях предотвращения кабальных сделок, - словом, все эти постановления, стирающие у нас грань между правом гражданским, частным и публичным, все они направлены на то, чтобы обуздать произвол, даваемый частной собственности, чтобы ввести этот произвол в разумные, не выходящие за пределы поставленной цели, а потому и допустимые с точки зрения нашего правопорядка рамки>[308].
Иначе обстояло с меновой концепцией, которая в продолжение всего периода нэпа доминировала в общем учении о советском гражданском праве, а потому вплоть до конца 20-х годов оказывала решающее влияние и на цивилистическое учение о правосубъектности граждан. Даже в 1928 г. при комментировании норм ГК РСФСР о лицах С. Н. Ландкоф, ссылаясь на работу Е. Б. Пашуканиса <Общая теория права и марксизм>, писал, что именно ввиду необходимости обеспечить обращаемость товаров на рынке <законодатель декларирует защиту имущественных прав граждан в пределах своих законов и признает этим самым всякого гражданина носителем имущественных прав или, выражаясь традиционной терминологией, физическим лицом, объектом прав>[309]. И дальше: <Человек представляет собой реальное явление как создание живой природы и столь же реальное явление в классовом обществе как товаровладелец, а следовательно, как <правовладелец>, как субъект права>[310].
Нельзя не признать, что обе концепции ориентировались на реальные жизненные факты - самую природу нэпа как политики, которая при допущении в известных пределах частнокапиталистического хозяйственного уклада рассчитана в конечном счете на полную и окончательную победу социализма. Но каждая из них акцентировала внимание лишь на одной из сторон нэпа: ограничительной в отношении частной собственности, послужившей поводом к перенесению на советскую почву теории социальных функций, и дозволительной в отношении той же частной собственности, породившей предпосылки для формирования меновой концепции. Отсюда односторонность, а значит, и ошибочность самих этих концепций, которые при всей своей противоположности приводят к совпадению вытекающих из них итоговых выводов: если, согласно меновой концепции, гражданская правосубъектность с упразднением частнотоварного оборота вовсе отомрет, то соответственно теории социальных функций те же экономические преобразования должны, взамен ограничения правоспособности социальными функциями, вызвать полное вытеснение первой вторыми. Но так как в своих исходных посылках названные концепции существенно расходились друг с другом, это оказывало влияние на оценку, которую их авторы давали не только сущности, но и объему правоспособности граждан по советскому гражданскому праву.
С чисто социальной точки зрения гражданская правоспособность в советском обществе была существенно расширена по сравнению с ее границами, установленными буржуазным законом. Г. М. Марков, один из последователей А. Г. Гойхбарга, как раз и отмечал это обстоятельство, когда, упомянув о допустимости ограничения правоспособности по суду, указывал, что все прочие обстоятельства, влияющие на объем правоспособности в большинстве капиталистических государств (пол, раса, национальность и т. п.), не учитываются при определении ее объема в СССР, а такой факт, как социальное происхождение, в предусмотренных законом случаях вызывает прямо противоположные последствия в условиях буржуазной и советской действительности[311].
Но если рассматривать тот же вопрос через призму товарно-денежных отношений, положение меняется коренным образом. С. И. Аскназий, примыкавший тогда к меновой концепции, как раз и обращал внимание на эту сторону дела, когда писал: <По сравнению с дореволюционным правом, а равно с правом капиталистических государств объем правоспособности граждан Советской республики является более ограниченным: так, по действующему законодательству им не могут принадлежать права собственности на земельные имущества и крупные промышленные предприятия, они лишены права производства операций по внешней торговле... Такое сужение правоспособности находит обоснование в том, что, ввиду сосредоточения в Советском Союзе многих хозяйственных функций исключительно в руках государственных органов, объем имущественных прав граждан оказывается значительно более ограниченным>[312].
Объем правоспособности должен выявляться на основе единства всех образующих ее элементов, в которых проявляется общественно-юридическое состояние лица как отражение его социального, экономического и правового положения. А в таком случае объемное сопоставление правоспособности граждан по советскому и буржуазному гражданскому праву становится осуществимым лишь при условии их качественного противопоставления. Именно тогда и выясняется, что вводимые советским законом правила, по своей внешней видимости кажущиеся направленными на ограничения гражданской правоспособности, в действительности выражают не количественную, а качественную ее характеристику как диаметрально противоположной гражданской правоспособности в буржуазном обществе. Рассматриваемая же в рамках этой противоположности, социалистическая гражданская правоспособность знаменует по сравнению с правоспособностью буржуазной и ощутимые количественные (объемные) изменения в обрисовке круга субъективных прав, становящихся реально доступными самым широким слоям населения.
После закрепления в ГК 20-х годов норм о гражданской правосубъектности она неизменно конструируется нашим законом как в принципе равная для всех граждан. Лишь в отдельных случаях первые советские гражданские кодексы требовали дифференцированного подхода к трудящимся и нетрудовым элементам. В то же время политическая правосубъектность тех и других различалась существенным образом: нетрудовые элементы были лишены всех политических прав, за исключением права советского гражданства, тогда как трудящиеся, будучи носителями разнообразных политических прав, обладали ими в объеме, зависевшем от того, какую конкретную социальную прослойку они представляли.
В связи с этим в теории гражданского права делались попытки различать общую и специальную правоспособность. Под общей правоспособностью понималась способность обладать любыми или хотя бы какими-то правами, а в ее пределах выделялись два вида специальной правоспособности - политическая и гражданская. Различие между названными видами специальной правоспособности усматривалось в том, что первая строится как неравная для разных классов и прослоек, а вторая - как равная для всех граждан, не ограниченных в правах по суду[313].
Поскольку равенство гражданской правоспособности было закреплено в самом законе[314], его не могли игнорировать сторонники как меновой концепции, так и теории социальных функций. К тому же первые видели в самом этом правиле одно из несомненных доказательств своей научной правоты, ибо, по их мнению, равенство гражданской правоспособности тем, собственно, и обусловлено, что <речь идет не о правах гражданина как такового, а о правах человека как товаровладельца, о правах имущественных>[315]. Вторые, напротив, не находили противоречия между указанным законодательным правилом и своей теоретической конструкцией, поскольку гражданская правоспособность равного объема признается за всеми гражданами <при том непременном условии и тогда, когда осуществляемое ими право содействует развитию производительных сил>[316].
Но так как научное обоснование равенства имущественной правоспособности не было органически связано только с меновой концепцией или теорией социальных функций, оно проводится в советской цивилистической доктрине и после преодоления этих концепций, встречая поддержку со стороны одних и критику со стороны других теоретических установок, сложившихся в нашей науке к концу 20-х - началу 30-х годов.
Так, П. И. Стучка, развивавший двухсекторную теорию, отмечал, что субъекты административно-хозяйственного права - тресты и другие хозяйственные организации, поскольку на них возложено выполнение различных задач, располагают несовпадающими юридическими возможностями. В отличие от этого граждане как субъекты гражданского права должны быть правоспособны в одинаковом объеме: <Как право-, так и дееспособность являются способностями, социально-публично присвоенными всякому лицу при существовании известных условий (возрастных, физических и т. п.)>[317]. Здесь, по мнению П. И. Стучки, и заключено одно из специфических качеств гражданской правоспособности по сравнению с политическими правами, объем которых зависит от классового положения и социального происхождения их носителей.
Иначе решала тот же вопрос противопоставленная в первой половине 30-х годов двухсекторной теории концепция единого хозяйственного права. Объявив хозяйство главным, если не единственным, объектом хозяйственно-правового регулирования, авторы, развивавшие эту концепцию, вообще не придавали существенного значения проблеме правосубъектности граждан. В учебнике по хозяйственному праву 1935 г. она освещалась в разделе, озаглавленном <Организационная структура народного хозяйства СССР>, после анализа правосубъектности государственных и кооперативных организаций в главе под общим наименованием <Частное лицо>[318]. Автор этой главы В. И. Сливицкий основное внимание сосредоточивал не на общем правиле о равной правоспособности, закрепленном в ГК союзных республик, а на отдельных отступлениях от него, вплоть до дифференцированного нормирования отпуска продовольственных товаров гражданам в условиях карточной системы начала 30-х годов. Самая же идея равной гражданской правоспособности объявлялась им чуждой советскому праву, появившейся в результате некритического заимствования из буржуазного общества принципа формального равенства всех перед законом.
Примечания:
[280] См.: Советское государство
и право, 1962, № 7, с. 61 - 62.
[281] См.: Флейшиц Е. А.,
Маковский А. Л. Теоретические вопросы кодификации республиканского гражданского
законодательства. - Советское государство и право, 1963, № 1, с. 87; Вердников
В. Г. Вопросы гражданского права в свете решений XXII съезда КПСС. М., 1964,
с. 11 - 12.
[282] См.: Толстой Г. К.
(Ю. К.) Кодификация гражданского законодательства в СССР (1961 - 1965). Автореф.
докт. дис., с. 7. В последнем высказывании, однако, не учитыва-ется, что гражданское
право не может охранять нарушенные личные отношения иначе как путем применения
к нарушителю имущественных санкций хотя бы в конечном счете, а в этом смысле
отношения, становящиеся предметом его регулирования после того, Как ох-раняемые
личные блага уже были нарушены, всегда находятся в определенной связи с имущественными
отношениями.
[283] Советское гражданское
право. Под ред. В. А. Рясенцева. Т. I, с. 12.
[284] См.: Советское гражданское
право. Под ред. О. А. Красавчикова. Т. I, с. 17.
[285] См.: Толстой Ю. К.
Автореф. докт. дис., с. 8.
[286] См.: Красавчиков О.
А. Гражданские организационно-правовые отношения. - Советское государство и
право, 1966, № 10, с. 50 - 57.
[305] Гойхбарг А. Г. Основы частного
имущественного права, с. 53.
[306] Этот термин, несмотря на
его <естественно-правовое> происхождение, не только широко применялся в законе,
но и не ставился под сомнение в теории, пока не был подвергнут критике С. Н.
Братусем (см.: Братусь С. Н. Субъекты гражданского права. М., 1950, с. 32) и
постепенно не оказался вытесненным как из легального, так и из научного обихо-да.
[307] СУ РСФСР, 1922, № 36, ст.
423.
[308] Гойхбарг А. Г. Основы частного
имущественного права, с. 52.
[309] Ландкоф С. Н. Субъекты права
(лица). М., 1928, с. 9 - 10.
[310] Там же, с. 10.
[311] См.: Гражданский кодекс РСФСР.
Комментарий под ред. А. Г. Гойхбарга и И. Г. Кобленца. М.-Л., 1925, с. 37 -
38.
[312] Аскназий С. И. Очерки хозяйственного
права СССР, с. 30.
[313] См.: Магазинер Я. М. Советское
хозяйственное право, с. 73.
[314] См., например, ст. 4 ГК
РСФСР 1922 г.
[315] Ландкоф С. Н. Субъекты
права (лица), с. 12.
[316] Марков Г. М. - В кн.:
Комментарий к ГК РСФСР под ред. А. Г. Гойхбарга и И. Г. Кобленца, с. 37 - 38.
[317] Стучка П. И. Курс советского
гражданского права. Т. II, с. 42 - 46.
[318] См.: Курс советского хозяйственного
права. Под ред. Л. Я. Гинцбурга и Е. Б. Пашука-ниса, т. I, с. 239, 273, 315,
369.
