Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву: Из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории "хозяйственного права"
Чем больше последняя углублялась в проблему размежевания частных и публичных прав и с чем более значительными трудностями при ее разрешении сталкивалась, тем чаще раздавались голоса тех, кто вообще выступал против необходимости теоретического обоснования этого решающего для буржуазной правовой системы дуализма. Как писал, например, русский цивилист Гримм, <мы в данном случае имеем дело с исторически сложившейся, удовлетворяющей чисто практическим целям группировкой правовых институтов, которая с научной точки зрения не имеет самостоятельной ценности и представляется иррациональной, объединяющей разнородные и разъединяющей однородные явления>[108]. Но как бы широко ни были распространены такого рода воззрения, особенно усилившиеся на рубеже XIX и XX вв., противостояние публичного и частного органически присуще буржуазному праву. Оно не упраздняется из-за того, что буржуазная цивилистическая доктрина обнаружила полную неспособность к его объяснению. В видоизмененной форме оно продолжает действовать и в наши дни, оставаясь для этой доктрины такой же загадкой сфинкса, как и много веков тому назад.
3. Основные специальные проблемы буржуазной цивилистики
Дуализм буржуазной правовой системы как предмет теоретического анализа лишь постольку не выходят за рамки нигилистической теории, поскольку он проявляется в несовпадении гражданского и торгового права. Взятый же более широко, в плане различия между публичным и частным правом, он приобретает для буржуазной юриспруденции всеобщее значение. И если особое внимание ему было уделено со сторона цивилистов, то по причинам, легко объяснимым: пределы государственного или административного права одним только фактом отграничения публичного от частного не выявляются, тогда как, напротив, отграничение частного от публичного по сути своей равнозначно установлению понятия самого гражданского права. Естественно поэтому, что та или иная трактовка дуализма такого рода не может не отражать коренных тенденций буржуазной цивилистической доктрины. Для того, однако, чтобы указанные тенденции обрели как можно более четкие очертания, они должны быть обнаружены в разработке хотя и основных, но все же не общетеоретических, а конкретноцивилистических правовых проблем.
С переходом к буржуазной формации круг таких проблем заметно расширяется и значительно обновляется. Дают о себе знать ростки новых правовых институтов (например, авторского или патентного права), не успевших выйти из зародышевого состояния или даже вовсе неизвестных предшествующим формациям. Модернизируются многие традиционные правовые феномены (например, в области семейного и наследственного права), сложившиеся до утверждения капитализма, но ставшие непригодными к практическому использованию без существенных преобразований. Меняются также границы действия и обусловленные этим акценты теоретического анализа таких правовых образований, из числа которых одни (например, узуфрукты) почти вовсе выходят из употребления, другие (например, сервитуты) сокращают количество своих отдельных разновидностей, а третьи (например, вексель), наоборот, завоевывают широчайшие области своего практического применения. Но, несмотря на это, центральное место в системе цивилистических воззрений буржуазного общества продолжают занимать те же проблемы, на которых сосредоточивалась и цивилистика предшествующих исторических эпох: правосубъектность, право собственности, договор. При этом каждая из перечисленных проблем вызвала к жизни такое многообразие теоретических концепций, что они могут быть освещены лишь при более или менее обособленном их рассмотрении.
А. Правосубъектность
Первое слово о субъектах права вообще, в том числе субъектах гражданского права, буржуазия произнесла устами естественно-правовой доктрины. Она же впервые ввела в обиход термин <физическое лицо>, которому затем противопоставляются термины <моральное лицо> во французской и <юридическое лицо> в немецкой юриспруденции.
Вместе с тем для естественно-правовой доктрины <физическое лицо> - не просто термин, но и определенная логическая категория, подкрепляемая всем ее учением о естественном состоянии и отражении этого состояния в государственных законах. Действительно, если человек обладает прирожденными правами, которыми он наделяется самой природой и которые только фиксируются в государственных законодательных актах, то и субъектом права он становится как некое естественное творение, как психофизическая особь, лишь признаваемая государством, но не создаваемая им. А поскольку от природы все люди равны, то такое же их равноправие должно быть закреплено юридически. Прямой переход от естественного к юридическому равенству, минуя реальное состояние социального неравенства, как раз и позволял естественно-правовой доктрине добиваться провозглашения в законе формального равноправия, освящающего фактическую экономическую зависимость одной части общества от другой.
Но при всей антинаучности взгляда на право как непосредственный рефлекс естественного состояния, точно так же, как при полной очевидности классовой сути учения о формальном равенстве независимо от социального неравенства, это учение в своих практических выводах, в качестве антипода былому формальному неравенству, несомненно играло прогрессивную роль. Недаром сторонники концепций, противопоставленных ему после прихода буржуазии к власти, продолжая оперировать словами <физическое лицо>, но уже только как термином, а не понятием, вместо <прирожденных>, говорят о <пожалованных> или <делегированных> правах. Оторванные даже от вымышленного состояния естественного равенства эти новые категории допускали любой произвол не только при законодательном установлении правового статуса личности, но и в самом процессе осуществления принадлежащих ей субъективных прав.
Наряду с правосубъектностью в целом, аналитическому изучению подвергаются и такие раскрывающие ее содержание юридические явления, как право- и дееспособность. Оценка же соотношения этих явлений обнаружила коренные разногласия между цивилистами Германии, с одной стороны, и Франции, с другой.
Немецкая доктрина едва ли не единодушна в отождествлении правосубъектности с правоспособностью. Такое единодушие наблюдается не только среди цивилистов, подчеркивающих, что <юридическое понятие личности совпадает с понятием правоспособности> (Барон), что правоспособность объединяет всех лиц, а разъединяет их пол, возраст, недееспособность и т. п. (Тур), что <недееспособность не имеет никакого влияния на правоспособность> (Козак), что <субъектом права или лицом является тот, кто может иметь права> (Дернбург), и т. п. Аналогичные взгляды защищают также государствоведы, административисты и др., когда они заявляют, что <правовое состояние лица состоит единственно и исключительно в правоспособности> (Лабанд) или что <личность или лицо есть способность быть носителем прав, одним словом, правоспособность> (Еллинек).
В противоположность этому французская доктрина столь же единодушна в признании правосубъектности, складывающейся из право- и дееспособности одновременно. Определенную роль здесь, вероятно, сыграло самое французское законодательство, пользующееся понятием состояния (capacité), а не право- и дееспособности. Сообразно с этим юристы различают не столько право- и дееспособность в пределах каждого состояния, сколько отдельные виды самих состояний. Так, Боннеказ насчитывает два состояния (политическое и семейное), Планиоль - три (политическое, частное, физическое), а Бодри-Лакантинери - пять элементов единого состояния (существование, имя, гражданство, семья, местожительство). Но все они не сомневаются в том, что состояние есть способность как обладать правами и обязанностями, так и осуществлять их.
Оставляя в стороне чисто национальные особенности, различающие немецкую и французскую юриспруденцию, нельзя не напомнить об исторических традициях, под воздействием которых эти разногласия возникли. Как ни стремился Наполеон упразднить прогрессивные завоевания французской революции, слишком незначителен был отделявший его диктатуру от этих событий хронологический интервал, чтобы полное и откровенное пренебрежение ко всем еще памятным революционным лозунгам осталось незамеченным. В его кодексе поэтому центр тяжести перенесен на равнообъемность правовых состояний, вместо того, чтобы задерживать внимание на несовпадении их содержания, обусловленном разными причинами, включая наличие или отсутствие гражданской дееспособности. Немецкое гражданское законодательство складывалось и кодифицировалось в совершенно иной исторической обстановке, когда буржуазные революционные лозунги отошли в область забытого прошлого и потому отпали серьезные психологические преграды к ориентации всего лишь на минимум равных прав с перечислением всех возможных отклонений от этого минимума, включая вызванных ограниченной или отсутствующей дееспособностью. Отсюда и иная конструкция правосубъектности по ее соотношению с гражданской право- и дееспособностью.
Не приводя других контроверз, возникавших при оценке гражданско-правового положения личности в капиталистическом обществе, можно, однако, со всей определенностью сказать, что физическое лицо сохраняло значение отправного пункта в различных теоретических построениях лишь на ранних этапах формирования буржуазной цивилистической доктрины, современных тому общеисторическому периоду, когда новая экономическая сила только еще утверждала свое политическое господство. В дальнейшем личность отодвигается на задний план и во всяком случае не привлекает к себе такого внимания, какое сосредоточивается на юридических лицах - этих поистине универсальных правовых формах концентрации и в особенности централизации капитала. И по мере того, как расширяются реальные потребности капитала в использовании названной формы, существенные изменения начинает претерпевать теория юридического лица.
Первыми к ее разработке обратились адепты исторической школы, прежде всего сам Савиньи[109], на этот раз не только не ополчившийся против естественно-правовой концепции, а наоборот, использовавший ее выводы в качестве исходных посылок для своих собственных построений. В самом деле, просветительная философия XVII - XVIII вв. объявляла субъективные права прирожденной принадлежностью физической личности, которая, будучи признана законом, объявлялась им также юридически правоспособной. Но юридические лица потому и называются юридическими, что они создаются не природой, а правопорядком, и представляют собой не естественные, а фиктивные образования, на которые искусственно распространяется юридическая способность правообладания. Возможность такого распространения зависит всецело от воли государства, а следовательно, юридические лица должны создаваться в строго разрешительном порядке. Раз государство создает юридические лица, оно же вправе по собственному усмотрению их упразднить. Как искусственные образования, лишенные воли, юридические лица не могут быть субъектами уголовной ответственности. Но они вполне способны быть субъектами гражданской (имущественной) ответственности, которая означает для корпорации солидарную ответственность ее участников и для учреждения - ответственность за чужие действия или действия других лиц.
Изложенная концепция, получившая наименование теории фикции, слишком прямолинейна в своей реакционности, чтобы на это могли не обратить внимание даже буржуазные юристы. Постулированная на реальности одних только физических лиц, она практически приводит к их полному поглощению фикцией, когда вопрос переносится в плоскость лиц юридических. Высказывались также опасения, что неуклонное следование ей должно было бы повлечь за собой признание фикцией самого государства. Но особенно чувствительными с точки зрения все более развивавшейся практики функционирования капитала были те ограничения свободы образования юридических лиц, на которых теория фикции настаивала. Они и сыграли решающую роль в весьма широком противопоставлении ей различных иных теоретических концепций.
В одной своей части эти концепции опирались на юридические лица типа корпорации, которая создается путем объединения капиталов и действует в интересах ее участников. Такова, в частности, принадлежащая Планиолю теория коллективной собственности[110]. Суть ее состоит в том, что после образования юридического лица его имущество становится собственностью всего коллектива, причем в такой мере, что ни один из образующих этот коллектив индивидов не может считать себя собственником хотя бы какой-то части коллективного имущества. Самое же юридическое лицо есть не что иное, как своеобразный способ управления имуществом, принадлежащим коллективу. К той же группе концепций примыкает теория совместной собственности, принадлежащей каждому участнику корпорации целиком, без обозначения какой-либо доли, или теория ассоциации, согласно которой свободно заключенный многосторонний договор позволяет его контрагентам, условившись о соединении своих имуществ, полностью исключить последние из числа возможных объектов взыскания со стороны их личных кредиторов (Варейль-Соммьер, Ван-день Ёвель).
В другой своей части концепции, противопоставленные теории фикции, опирались на юридические лица типа учреждения, которое создается путем выделения имущества для строго определенных (например, благотворительных) целей и действует в интересах тех, кого данное учреждение обслуживает. Такова, в частности, принадлежащая Бринцу теория целевого имущества[111]. Суть ее состоит в том, что юридическое лицо личность бессубъектная. Оно представляет собой имущество, принадлежащее не какому-либо субъекту, а своему собственному предназначению - той цели, ради достижения которой определенный имущественный комплекс был подвергнут соответствующему правовому обособлению. Пока существует такая цель, то хотя бы исчезли все до единого определившие ее физические лица, сохраняется юридическое лицо в своем качестве Zweckvermögen - целевого имущества. К той же группе концепции примыкает теория органа, должностного имущества или должностной личности, строящаяся на предположении, что если сущность субъективного права состоит в закрепленных им границах власти, а субъект права эту власть осуществляет, то и подлинными носителями правосубъектности юридического лица должны считаться возглавляющие его должностные лица (Серман, Гельдер).
Предпринимались также попытки сконструировать теоретическую модель, которая была бы способна обнять юридические лица как корпоративного, так и учрежденческого типа. Особенно выделяется в этом смысле конструкция, разработанная Иерингом[112]. Следуя своим взглядам на субъективное право как юридически защищенный интерес, Иеринг отмечает, что у юридического лица нет и не может быть своих собственных интересов, а если оно тем не менее получает практическое использование, то лишь в качестве такого приема юридической техники, который содействует удовлетворению интересов стоящих за юридическим лицом подлинных дестинатариев его субъективных прав. В корпорации не юридическое лицо как таковое, а отдельные ее члены являются действительными субъектами права, поскольку создание корпорации связано с удовлетворением их интересов, а правовая защита последних осуществима при помощи иска, обращенного против корпорации ее участником. В учреждении роль подлинных субъектов принадлежит тем индивидам, для обслуживания которых оно образовано, а известное еще Древнему Риму actio popularis обеспечивает исковую защиту этих интересов, несмотря на то, что в отличие от корпорации, учреждению не известны начала членства.
Нетрудно заметить, что охарактеризованные концепции, которые по замыслу их авторов должны были бы противостоять теории фикции, во многих случаях сами далеко не полностью освободились от ее влияния. Особенно наглядно это проявляется в рассуждениях Иеринга, различающего юридическое лицо как всего лишь прием правовой техники и отдельных дестинатариев как реальных обладателей субъективных прав. Достичь же полного разрыва с фикцией Савиньи удалось лишь тем, кто противопоставляет ей свою собственную фикцию - юридическое лицо как начисто деперсонифицированного субъекта, замененного коллективным, целевым или должностным имуществом. Несмотря, однако, на очевидную теоретическую непоследовательность, существенные практические сдвиги были все же достигнуты. В самой большой степени это удалось теории, дедуцирующей фигуру юридического лица из свободно заключаемого договора, так как если разрешительная система не распространяется на договор, то с нею нельзя связывать и возникновение юридических лиц, образуемых при его помощи. Но этот практический вывод не ставится под сомнение и сторонниками иных взглядов, ибо хотя, например, концепция приема юридической техники логически должна была бы прийти к оправданию разрешительной системы, автор названной концепции о ней даже не упоминает. Что же касается теории коллективной собственности, то она обнаруживает готовность поддержать аналогичное практическое решение, не гнушаясь использованием в этих целях <коллективистской> трактовки частнокапиталистического строя имущественных отношений.
Однако окончательная замена разрешительной системы явочной приурочивается не к перечисленным концепциям, а к так называемой органической теории, несмотря на то, что чисто хронологически она моложе одних, но старше других охарактеризованных конструкций юридического лица. Своими методологическими корнями органическая теория уходит в философию Спенсера. Юридическое содержание этой теории было разработано Гирке[113].
Исходное значение для Гирке приобретает проводимое им различие между романистской и германистской концепциями. Первая индивидуалистична: она признает реальными только физических лиц, объединения которых поэтому и становятся не более чем фикциями, создаваемыми правопорядком. Вторая, нашедшая свое воплощение еще в средневековых немецких общинах, корпоративна: она признает реальными также объединения, которые, как и физические лица, появляются независимо от права, но, подобно последним, обязаны праву приобретением свойства правосубъектности. Объединение - живой организм, живая личность, в каких бы разновидностях оно ни рассматривалось. Душой корпорации является ее общая воля, а телом - организм союза, тогда как в учреждении душа - это воля учредителя, а тело - такое органическое установление, благодаря которому разные люди в продолжение длительного времени становятся служителями учредительной воли. Объединенное лицо - не только право, но и дееспособно. Это не <мертвое понятие>, требующее чтобы его представляли другие лица, а живущее существо, которое как таковое волит и действует. В актах своих органов и руководителей оно выступает столь же непосредственно, как и отдельное лицо в речах, произносимых его устами, и в действиях, совершаемых его руками. Будучи организмом, но организмом общественным, оно, с одной стороны, как и человек, обладает телом с головой и членами, а с другой стороны, в отличие от человека, допускает правовое регулирование своих внутренних взаимоотношений. Но поскольку способность к правообладанию порождена его собственным естеством, объединение появляется, ни у кого не испрашивая на это санкции. Не разрешение, а простое признание со стороны государства сообщает объединению как реальному организму правовое качество юридического лица.
Как видим, концепция Гирке открывает для образования юридических лиц самый широкий простор. Однако насквозь пропитанная националистическим духом, она, по крайней мере за пределами Германии, вызывала к себе весьма настороженное отношение, а пропагандируемая ею биологизация правовых явлений не могла на рубеже XIX - XX вв. не производить впечатления слишком наивного анахронизма. Критика этой концепции, как, впрочем, одновременно и развитие ее, породили новую конструкцию юридического лица - теорию социальной реальности, разработанную французскими юристами Мишу и Саллейлем[114].
Примечания:
[108] Гримм. Курс римского права, вып. 1,
1904, стр. 81 - 82.
[109] См.: Savigny. System des heutigen römischen Rechts, 1840 - 1849, II. § 85 и
сл.
[110] См.: Planiol. Traité
élemenlaire de droit civil, I, 1908, p. 985 - 986.
[111] См.: Brinz. Lehrhuch der Pandekten,
t. 1857, § 59 - 63.
[112] См.: Jhering.
Geist des römischen Rechts, III, s. 356 - 360.
[113] Cм.: Gierke. Deutsches Privatrecht.
1905, s. 469 и сл.
[114] См.: Michod. La theorie de la
personalité morale, I, 1906; Salleilles.
Da la personalité juridique, 1910.
