Покровский И.А. История римского права
С противоположным призывом обращается И.А. Покровский к представителям "идеалистического лагеря", которых склоняет к тому, чтобы они уделяли больше внимания "земному и относительному", считая, что такое смещение фокуса внимания интеллигента-идеалиста "непременно приведет его опять-таки не к чему иному, как к тому же праву". Признавая, что "право есть порядок внешний и условный", юрист тем не менее обращает внимание на то, что общественная жизнь не может руководствоваться лишь "нравственными побуждениями", которые сугубо индивидуальны, а значит, "нравственные требования могут быть весьма различны и непримиримы", а "людям же как-никак нужно жить вместе, а для этого нужно создать такой условный порядок взаимных отношений, при котором каждой личности была бы гарантирована в одинаковой мере возможность ее физического и духовного существования", ведь "люди могут быть святыми, но каждый по-своему, а для их сожительства необходимо нечто общее". Он отмечает, что даже в условиях полного совпадения нравственных ориентиров и представлений всех членов общества им необходимо сотрудничество в совместном труде, а "всякое сотрудничество предполагает известное упорядоченное приложение сил и организацию". Отсюда вывод: "Право дает такую необходимую организацию, и в этом качестве оно никогда не утратит своей необходимости для всякого человеческого общежития". Хотя И.А. Покровский настаивает на том, что "неверно часто встречающееся (даже у юристов) утверждение, будто право само ведет к своему упразднению, будто в обществе людей нравственных, святых оно станет совершенно излишним", ведь людям не обойтись без известных внешних и условных правил общежития до тех пор, "пока они будут оставаться людьми и будут жить в обыкновенных условиях земного существования", однако он согласен с тем, что "правовое насилие ведет к своему собственному упразднению", ссылаясь при этом на наличие уже в современном праве норм, не снабженных санкцией за свое неисполнение (например, конституционного права). Оставаясь идеалистом, он надеялся на то, что внешнее принуждение постепенно, по мере развития народного правосознания, заместится внутренним убеждением в необходимости соблюдения правовых предписаний. Таким путем он хотел убедить своих единомышленников-идеалистов в том, что свойственное им "отрицание права или небрежение к нему отнюдь не вытекает из существа их идеалистического мировоззрения", а объясняется "лишь их собственной недостаточной внимательностью к некоторым сторонам этого последнего".
На последних страницах рассматриваемой работы, объединяющей в себе черты научного труда по теории права и политического памфлета, И.А. Покровский вновь обращается к теме горькой судьбы впавшей в хаос гражданской смуты России. Считая, что государственная организация является результатом коллективной "психической деятельности народа", он признает, что русский народ не принадлежит к числу тех наций, которым созидание государственности "дается относительно легко и просто - разумная самоорганизация как будто у них в крови". Напротив, русские относятся к тем народам, которым создание государства "дается с большим трудом, путем тяжких и мучительных испытаний". Профессор Покровский с горечью замечает: "Сколько тяжелых и постыдных страниц вписали мы в свою историю исключительно благодаря нашему неумению разумно столковаться друг с другом, благодаря нашей роковой наклонности "раздираться на партии"! В настоящий момент мы вписываем, быть может, страницу самую постыдную". С душевной болью описывая, как "мы растерзали на клочки наше государство и наш народ, растерзали не только на "самоопределившиеся" территориальные куски, но и на "самоопределяющиеся" социальные классы: разрушили нашу оборону - армию и флот, административный, производственный и траспортный аппарат", И.А. Покровский тем не менее выражает уверенность в том, что "народ, упорно, несмотря на самые неблагоприятные условия, на протяжении столетий, и притом, в сущности, только благодаря своему здравому смыслу, строивший свое государство, не может пропасть. Он, разумеется, очнется и снова столетиями начнет исправлять то, что было испорчено в столь немногие дни и месяцы. Народ еще скажет свое слово!" Кажется, здесь неслучайна не только уверенность Иосифа Алексеевича в силе народного гения, но и его покаянное "мы разрушили...". Будучи не только патриотом, но и бывшим членом кадетской партии, то есть представителем легальной политической оппозиции в царской России, многие годы расшатывавшей основы самодержавия, профессор Покровский, как и многие другие деятели освободительного движения, не мог не ощущать чувства вины за результаты многолетнего противостояния власти и общества, которое в конце концов вылилось в бессмысленный и беспощадный хаос русского бунта, когда после прихода к власти в феврале 1917 г. эта оппозиция продемонстрировала свою полную неспособность справиться со стоящими перед страной тяжелейшими проблемами. Однако, в отличие от многих других либеральных и социалистических деятелей, И.А. Покровский не снял с себя ответственность за происходящую в стране трагедию и не занял позицию стороннего наблюдателя и судьи. Впрочем, все же последние слова данной статьи обращены к большевикам, как непосредственным руководителям "русской смуты": "Когда вы будете думать об одурманенном и увлеченном вами в пропасть народе, не будете ли вы слышать роковые слова: горе тому, кто соблазнит единого от малых сих; лучше ему повесить себе камень на шею и броситься в пучину?"
Завершая рассмотрение статьи И.А. Покровского "Перуново заклятье", нельзя не отметить, что, будучи написана в июле 1918 г., она стала одной из последних прижизненных публикацией ученого и, появившись в годы лихолетья, быть может, как никакая другая его работа выразила как воззрения профессора Покровского на природу права и его соотношение с другими общественными институтами, так и его мировоззрение в целом. Можно предположить, что в ней отчасти нашли отражение те идеи, которые впоследствии автор развивал в неопубликованной статье "Право: Его действительность и его стремления", о которой упоминает и которую цитирует Н.Н. Полянский, но рукопись которой считается утраченной.
VI
Предлагаемая вниманию читателя в настоящем издании книга И.А. Покровского "История римского права" наряду с другой его работой "Основные проблемы гражданского права" вошла в золотой фонд отечественной науки. Ее последнее прижизненное издание в 1917 г. явилось как бы пиком развития отечественной романистики, вобрав в себя не только труды самого Иосифа Алексеевича, но и достижения его коллег и предшественников на ниве изучения римского права. После этой работы на русском языке уже не появлялось труда по римскому праву, сопоставимого с ней по широте охвата предмета и глубине его исследования. Тому были объективные причины, так как старая школа распалась в результате безвременной кончины или отъезда в эмиграцию многих ее представителей. С другой стороны, после 1917 г. в нашей стране происходило становление социалистического права, базировавшегося на совершенно иных принципах и не испытывавшего того интереса к наследию римской юриспруденции, который был естественен для общества, поставившего во главу угла принципы частноправового порядка. "История римского права" И.А. Покровско-го ценна и стремлением автора выявить общие закономерности в развитии государства и права, имеющие непреходящий и универсальный характер, а также тем, что в своем труде он рассматривает и судьбу римского права после падения античного мира, процессы его рецепции вплоть до современного ему периода. В этой работе явственно просматривается влияние той блестящей школы, в лоне которой И.А. Покровскому довелось пройти трудный путь становления профессионала-романиста. В ней безупречно сочетаются глубина исторического исследования с тонкостью теоретического анализа конструкций и корректностью уместных сопоставлений и обощений сравнительно-правового характера. В первой части книги содержится выполненный на высоком профессиональном уровне обзор развития римского публичного права, и лишь во второй части, познакомив читателя с историей римского общества и государства, автор переходит к анализу истории римского частного права - своему основному предмету научных занятий. Между тем обе эти части книги равно безупречны по содержанию, и те познания и навыки исторического исследования, которые цивилист И.А. Покровский демонстрировал в области изучения истории римских государственных институтов и римского общества в целом, сделали бы честь любому профессиональному историку-антико-веду. Кажется, здесь проявляется все то лучшее, что вложил в своих русских учеников в Берлинском институте А. Пернис - непревзойденный мастер в области историко-правовых исследований.
Что касается цивилистических проблем, то здесь методология И.А. Покровского явно несет на себе отпечаток того подхода к изучению римского права, который прививал учившимся у него посланцам российских университетов Г. Дернбург. Не пренебрегая значимыми историческими деталями, стараясь по возможности отразить их все, И.А. Покровский, однако, не воспринимает институты римского права как "вещь в себе", но наоборот, стремится выявить в них отражение тех общих приниципов функционирования имущественного оборота, которые имеют вневременной характер и присущи в той или иной мере любому правопорядку. По меткому замечанию Н.Н. Полянского, "он: подобно самым блестящим романистам, приступил к изучению римского права не для того, чтобы забыть о запросах правовой действительности, но для того, чтобы подготовить ответы на эти вопросы, то сближая современность с римским прошлым, то противопоставляя их друг другу"[65]. Например, говоря о "формах вещного оборота" - mancipatio в цивильном праве и traditio в преторском, И.А. Покровский для объяснения особенностей эволюции римского права считает возможным рассматривать римскую манципацию как выражение общего принципа публичности в обороте недвижимости, который в современном праве находит выражение в институте поземельных книг. Нельзя согласиться с мнением Д.В. Дождева, считающего такой подход к институту манципации некорректным переносом современных представлений в древность, доводящим до абсурда систематизацию римского права и лишающим изучение римского права всякого познавательного значения[66]. Дело в том, что, если в архаическом римском праве манципация имела конкретно-историческое содержание, не имеющее аналогов в современности, то в классическом и особенно в постклассическом праве она несет ту же смысловую нагрузку, что и современная государственная регистрация, а именно, превращается в способ фиксации перехода права собственности на наиболее значимые в хозяйственном отношении вещи от отчуждателя к приобретателю с целью придания этому переходу публичной достоверности и обеспечения таким путем стабильности оборота[67]. Это естественно, поскольку необходимость такой фиксации в той или иной форме носит внеисторический характер и определяется объективными потребностями любого развитого имущественного оборота. Она представляет собой социально значимый сигнал о принадлежности вещи. Как писал в этой связи И.А. Покровский, "особый вещный акт при переходе права собственности в другие руки желателен для того, чтобы все третьи лица могли по тому или иному внешнему признаку легче судить о том, кто собственник данной вещи"[68]. Он указывал на объективную роль манципации как публичного акта, удостоверяющего переход права собственности от отчуждателя к приобретателю[69]. Более того, в другой своей работе, характеризуя институт поземельных книг в гражданском праве современности, И.А. Покровский указывает на справедливость замечания, согласно которому в данном случае "мы имеем любопытное стремление современного права отодвинуться на поверхность, стремление, сближающее его с правом примитивных народов"[70]. Это замечание явно относится не только к германскому праву эпохи раннего средневековья, но и к римскому праву архаического периода, высокая степень формализации которого выражалась, в частности, в существовании института манципации. В условиях, когда правопорядок связывает приобретение права собственности с осуществлением публичного акта, закрепляющего переход этого права от отчуждателя к приобретателю, а он по тем или иным причинам не производится, при наличии законного основания владения единственным выходом из сложившейся ситуации правовой неопределенности является признание приобретателя собственником по давности владения[71]. Очевидно, прежде всего это имел в виду Гай, когда говорил: "Считается, что это (usucapio) принято для того, чтобы права собственности на вещи не пребывали слишком долго в неопределенности, так как собственнику достаточно для отыскания своей вещи интервала в год или два - времени, которое предоставлено владельцу для приобретения по давности владения"[72]. Характерно, что Д.В. Дождев упрекает в некорректности суждений не только своего современного оппонента, но и Гая, считая, что данное тем обоснование института usucapio "неудовлетворительно само по себе"[73]. Как видно, неприятие рационалистических объяснений конструкций римского права с точки зрения систематики приводит исследователя к конфликту не только с позитивистской юриспруденцией современности, но и с положениями классической римской юриспруденции[74]. Напротив, именно присущие трудам И.А. Покровского мастерское владение инструментарием сравнительного анализа и способность к обобщениям делают его книги поистине классическими и представляющими интерес не столько антикварный, сколько практический.
Широту взгляда и уместное уподобление римских институтов современным демонстрирует И.А. Покровский и при анализе институтов римского обязательственного права. Так, для описания юридической природы стипуляции он уподобляет ее "устному векселю", а ее выживание в римском правопорядке и после появления в нем консенсуальных и реальных контрактов объясняет тем, что в силу своей абстрактности "она представляла для деловых людей незаменимые удобства". Таким образом, он анализирует стипуляцию, "вписывая" чисто римское явление в круг понятий и представлений, присущих понятийному аппарату современного права[75]. Здесь также отчетливо просматривается влияние на формирование И.А. Покровского как ученого-романиста немецкой школы "пандектного права", поскольку в пандектистике абстрактный характер римской стипуляции использовался некоторыми ее представителями для объяснения теории векселя[76]. Впрочем, постепенное ослабление абстрактного характера стипуляции в ходе исторического развития римского права и обусловленный данным обстоятельством противоречивый характер комментариев римских юристов при интерпретации соответствующих казусов привели к тому, что в период рецепции римского права в средневековой Германии абстрактные обязательства были отвергнуты, и возрождение этого института, первоначально лишь в практике торгового права, имело место уже в эпоху становления в ней промышленного капитализма, под влиянием опыта купцов средневековой Италии, которые выработали данное понятие в своей торговой практике[77].
Произведенное некоторыми пандектистами, а вслед за ними и И.А. Покровским уподобление стипуляции векселю может показаться странным современному читателю, прочно усвоившему представление о том, что античный мир не имел развитой и сложноорганизованной экономики, осуществляемый в рамках которой интенсивный имущественный оборот нуждался бы в соответствующих финансовых инструментах, предполагающих существование абстрактных обязательств. Кажется, что это представление утвердилось в немалой степени благодаря авторитету известного немецкого социолога Макса Вебера, который, с одной стороны, настаивал на том, что коммерческое право Европы произрастает не из римского права, а целиком и полностью из собственного самобытного торгового права средневековых городов, а с другой стороны, отрицал важность рыночных отношений для экономики классической древности[78]. Разумеется, дело совсем не в том, что М. Вебер был плохо знаком с римским правом[79]. Однако нельзя забывать, что в произведенных им обобщениях М. Вебер все же отчасти базировался не на самостоятельных разработках, а на трудах других ученых, в особенности, судя по всему, на концепции истории мировой экономики немецкого экономиста К. Родбертуса[80] и его продолжателя К. Бюхера[81], склонных примитивизировать социально-экономическую структуру античного общества[82]. К тому же в своих рассуждениях М. Вебер был тенденциозен, поскольку ему самому необходимо было "примитивизировать" римское право для того, чтобы укрепить "краеугольный камень" собственной теории происхождения европейского капитализма из духа протестантской этики, а для этого он должен был дискредитировать как беспочвенные весьма популярные и в его время и сейчас теории существования "античного капитализма" или, по крайней мере, преобладания капиталистических элементов на определенных этапах развития античного общества[83]. В рамках веберовской модели капитализм это явление, обусловленное исторически уникальными факторами и поэтому имеющее жесткую привязку во времени и пространстве. Между тем сам факт успешной рецепции римского частного права в Европе эпохи развития индустриального капитализма говорит о том, что в экономической структуре римского общества было гораздо больше тех черт, которые сближают его с современностью, чем принципиальных отличий. Наличие в античности рабовладельческих отношений само по себе этот тезис не опровергает, так как истории известны примеры существования таких отношений и в рамках в целом капиталистической экономики, как, например, рабство негров в США до гражданской войны Севера и Юга. Сложность данного вопроса сводится к неоднозначности оценок удельного веса в той или иной экономической системе средств внеэкономического принуждения, с одной стороны, и рыночных инструментов - с другой. Преобладание веберовской модели "архаизации" античности в мире современной отечественной науки объясняется тем, что она хорошо корреспондирует с парадигмой формационной теории социального развития человеческого общества по пути прогресса от более примитивных стадий к все более совершенным, в лоне которой находится вся гуманитарная сфера на постсоветском пространстве со времен идеологического господства в нашей стране марксизма-ленинизма и до сих пор.
Естественно, И.А. Покровский писал свою книгу в иной духовной атмосфере, поэтому для него проведение параллелей между родственными институтами современного и римского права было вполне естественным. Для того, чтобы охарактеризовать типичное восприятие римского права во времена И.А. Покровского, достаточно отметить, что в написанной весьма популярными в свое время в России немецкими юристами И. Колером и Ф. Бернгефтом книге "Гражданское право Германии", русский перевод которой появился в 1911 г., вводная глава об истории римского права и его рецепции содержит раздел, названный авторами "Римское право эпохи капиталистического хозяйства: его характерные черты"[84], в котором, вопреки вероятным ожиданиям современного читателя, речь идет не о римском праве периода завершающей стадии его рецепции в Германии, а о классическом римском праве периода ранней Империи, то есть первых веков нашей эры[85]. Более того, указанные авторы, будучи энтузиастами кодификации немецкого гражданского права и - отчасти по этой причине - критиками имевшего прямое действие в Германии до вступления в силу германского гражданского уложения (BGB) римского права, приписывают последнему утилитарный и индивидуалистический капиталистический дух, противопоставляя классическому римскому праву "гуманизм" постклассического права эпохи христианских императоров, затем - канонического права и, наконец, современных им принципов социальной политики. То, что взгляд И.А. Покровского на римское общество и порожденное им право также сформировался в кругу представлений, сходных с вышеизложенными, показывают уже ранние работы этого автора. Так, еще в 1896 г. он дал следующий концептуальный обзор истории Древнего Рима до наступления в нем эпохи Империи: ":римляне, быть может, более, чем какой-либо другой народ, были проникнуты чувством индивидуальным; им казалось, без сомнения, так же, как и нам, совершенно естественным стремление каждого быть юридически вполне свободным распорядителем своего имущества и своего труда. И вот - мало-помалу под влиянием этого стремления распадаются связи общинные, родовые, семейные; падают всякие ограничения относительно распоряжения недвижимостью, устанавливается полная свобода договоров. Процесс совершенно естественный. Но вот, к этому естественному процессу привходят другие - по историческим законам не менее естественные обстоятельства, - и в результате их совместного действия к концу республики происходит то, что земли сосредоточиваются в руках немногих капиталистов; средние и мелкие землевладельцы совершенно исчезают в Италии, а вместо них в Риме появляется неслыханная масса голодного, беспочвенного и распущенного пролетариата, не имеющего ни твердых политических интересов, ни ясного государственного смысла. А между тем, именно этот народ и является вершителем судеб полумира, потому что он составляет подавляющую массу в римском народном собрании. Понятно, что при таком шатком основании блестящей римской республике суждено было только погибнуть. Было бы очень печально, если бы подобные уроки истории прошли для нас бесплодно, не научивши нас ничему"[86]. По прочтении этих строк становится понятным, почему М.В. Зимелева, характеризуя научную деятельность И.А. Покровского, специально отметила: "По убеждению Иосифа Алексеевича, римское право не является замкнутой областью - оно сливается со всем гражданским правом"[87]. Таким образом, подводя итог рассмотрению данного вопроса, можно сказать, что труд И.А. Покровского по истории римского права, созданный в рамках парадигмы восприятия римского права, имеющей мало общего с господствующей в настоящее время в России, кардинально отличается от работ российских романистов и историков права недавнего прошлого и настоящего и демонстрирует свежий и необычный для сегодняшней отечественной науки подход к предмету исследования. Представляется, что вдумчивый читатель volens nolens должен прийти к выводу, что напрашивающееся сравнение - явно не в пользу современных воззрений.
Примечания:
[65] Полянский Н.Н. Иосиф Алексеевич
Покровский (Личность покойного и его труды) // Покровский И.А. Основные
проблемы гражданского права. С. 330.
[66] См.: Дождев Д.В. Основание защиты
владения в римском праве. М., 1996. С. 52. Критикуя вышеупомянутую точку
зрения, Д.В. Дождев, не упоминая о том, что ее высказывал и И.А. Покровский,
нападает в этой связи на итальянского цивилиста Г. Шерилло (см.:
Scherillo G. "Res mancipi" e "nec mancipi": сose immobili e mobili
// Synteleia V. Arangio-Ruiz. Napoli, 1952. P. 83 sqq.).
[67] Характерно, что уже потеряв в IV в. н.э.
свое формальное значение самостоятельного способа передачи права собственности,
манципация продолжает применяться вплоть до времени Юстиниана, и даже на
территориях варварских королевств остготов, вестготов и лангобардов. При
этом в одних местах она стала просто формой торжественной передачи вещи (traditio sollemnis), а в других (а именно, в Италии)
она сохранила значение самостоятельного по отношению к акту передачи вещи
акта, будучи призвана служить дополнительным средством закрепления результатов
купли-продажи (см.: Муромцев C.А. Гражданское право Древнего Рима.
М.: Статут, 2003 (по изд. 1883 г.). С. 157).
[68] С. 380 наст. изд.
[69] См. там же.
[70] Покровский И.А. Основные проблемы
гражданского права. С. 201.
[71] Итальянский цивилист Уго Маттеи справедливо
отмечает, что потребность в институте приобретательной давности является
потребностью в доверии к владению как социально значимому сигналу о праве
собственности (см.: Маттеи У., Суханов Е.А. Основные положения
права собственности. М.,
1999. С. 156).
[72] Gai. Inst. II. 44. – Quod ideo receptum videtur, ne rerum dominia
diutius in incerto essent, cum sufficeret domino ad inquirendam rem suam
anni aut biennii spatium, quod tempus ad usucapionem possessori tributum
est.
[73] Российский романист снисходительно вопрошает
Гая: "Как можно говорить о неопределенности отношений собственности, если
истинный собственник вещи, принимаемый во внимание законодателем, известен?"
(Дождев Д.В. Римское частное право: Учебник для вузов. М., 1996.
С. 372).
[74] Очевидно, что как раз такой подход обедняет
эвристический потенциал институтов римского права, лишая его изучение всякого
познавательного значения для современной цивилистики. Кроме того, он неправилен
по существу, поскольку не учитывает того, что одноименные институты римского
права не могут рассматриваться как тождественные самим себе на протяжении
всей истории римского права от законов XII таблиц до Corpus Juris Civilis. Достаточно вспомнить в этой
связи эволюцию стипуляции от формального вербального контракта со строго
определенным содержанием в архаическом праве до заключаемого в любой форме
договора в постклассическую эпоху. (об этом см., например: Санфиллипо
Ч. Курс римского частного права. М., 2000. С. 245–247). Стипуляция и
манципация классического и постклассического времени по своей юридической
природе едва ли не с большим основанием могут быть соотнесены с современными
векселем и государственной регистрацией перехода прав на недвижимость cоответственно,
чем с одноименными институтами римской архаики.
[75] См. наст. изд. гл. VIII, § 66.
[76] См.: Дернбург Г. Пандекты. Т. 2:
Обязательственное право. М., 1911. С. 60. Прим. 2.
[77] См. там же. С. 60–61.
Здесь надо отметить, что итальянские купцы выработали данное понятие также
не без влияния римской стипуляции, которая в том виде, какой она приобрела
в юстиниановом праве (т.е.
стипуляция, сопровождающаяся составлением документа), продолжала применяться
в Италии вплоть до XV в. включительно, и стипуляционные формулы включались
в письменные документы, порождавшие абстрактные обязательства. Подробнее
см.: Бернгефт Ф., Колер И. Гражданское право Германии. СПб., 1910.
С. 294. Прим. 1.
[78] См.: Вебер М. История хозяйства.
Город. М., 2001; он же. Социальные причины падения античной культуры
// Вебер М. Избранное. Образ общества. М., 1994. С. 447–466; он
же. Аграрная история древнего мира. М., 2001.
[79] Защита М. Вебером в 1891 г. диссертации
"Римская аграрная история и ее значение для государственного
и частного права" послужила поводом для приглашения его по инициативе Т.
Моммзена на должность профессора кафедры факультета права Берлинского университета
(см.: Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М., 1993. С.
571).
[80] Родбертус К. Исследования в области
национальной экономики классической древности. Ярославль, 1880.
[81] См.: Бюхер К. Возникновение народного
хозяйства. 3-е изд. 1918.
[82] Capogrossi-Colognesi
L. Economie аntiche
e сapitalismo мoderno.
La sfida di Max Weber. Bari, 1990; Idem. Le radici della Modernita.
Max Weber 1891–1909. Roma, 1997.
[83] Ср.: Моммзен Т. История Рима. Т. 1–5. Спб., 1994–1995 (1-е
немецкое изд. – 1854–1856; 1885); Мейер Эд. Экономическое развитие древнего мира. 1910;
Ростовцев М.И. Общество и хозяйство в Римской империи. Т. 1–2. Спб., 2000 ( 1-е
изд. – Rostovtzeff M. The Social and
Economic History of the Roman Empire. Oxford, 1926); Salvioli G.
Il capitalismo antico (storia dell’economia
romana). Bari, 1929; Ферреро Г. Величие и падение Рима. Т. 1–5.
М., 1915–1923, и др.
[84] См.: Бернгефт Ф.,
Колер И. Гражданское право Германии. СПб., 1910. С. I (оглавление).
[85] См. там же. С. 4–8.
[86] Покровский И.А.
Желательная постановка гражданского права в изучении и преподавании. С.
5. Интересно сравнить эти высказывания с суждениями М. Вебера: "Нас с нашими
современными социальными проблемами древняя история ничему не научит или
научит весьма немногому. Современный пролетарий и античный раб так же мало
поняли бы друг друга, как европеец и китаец. Наши проблемы совершенно другого
рода" (Вебер М. Социальные причины падения античной культуры. С.
448).
[87] Зимелева М.В. Речь памяти Иосифа
Алексеевича Покровского, читанная на собрании Общества оставленных при факультете
общественных наук Московского государственного университета в мае 1926 г.
// Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. С. 325.
