Лунц Л.А. Деньги и денежные обязательства в гражданском праве
(8) Установление курса иностранной валюты производится в порядке административных актов (fiat rate), причем запрещается совершать валютные операции (или какие-либо определенные виды этих операций) по курсу иному, нежели "официальный курс" (обычно при этом параллельно с официальным курсом стихийно возникают курсы "вольного рынка" или так называемой "черной биржи").
Валютные органичения, в схматическом виде изображенные выше, представляют собой совокупность мероприятий, направленных к ограничению трансфера за границу (или к ограничению операций, в конечном счете приводящих к такому трансферу) и к накоплению международных платежных средств (валютных ценностей) в девизных банках. При этом в валютном законодательстве создается понятие перевода, гораздо более широкое, нежели обычное понятие перевода в банковском праве.
Банковским переводом считается договор клиента с банком, по которому банк обязуется уплатить в другом месте через свой филиал или через своего корреспондента за счет своего клиента этому последнему или третьему лицу определенную сумму денег. Понятие же перевода для целей валютного регулирования охватывает всякого рода операции банковского и внебанковского характера, направленные на предоставление ценностей за границей в обмен на уплату эквивалента в данной стране. С этим иногда связывается запрещение местным жителям распоряжаться своими текущими счетами в заграничных банках без разрешения девизных органов.
Таким образом, местный должник может оказаться в положении юридической невозможности, с точки зрения местного закона, погасить свой долг иностранному кредитору не только путем перевода за границу, но и путем распоряжения своими "авуарами" в заграничных банках.
Однако при этом местный закон вовсе не освобождает должника от его обязательства в отношении иностранного кредитора; валютное законодательство направлено на то, чтобы не допустить платежа путем трансфера за границу или по возможности ограничить такой способ платежа. В некоторых случаях закон или судебная практика дают должнику право на то или обязывают его к тому, чтобы взамен перевода за границу внести эквивалент (по официальному курсу) в местной валюте на "внутренний" счет кредитора в местном банке; здесь валютное регулирование создает принудительную новацию или делегацию - ибо иностранный кредитор в лице местного банка, куда зачислена сумма долга, получает нового должника. В других случаях создается своеобразная императивная (обязательная для должника и кредитора) отсрочка - "валютный мораториум" - с тем, что за время этой отсрочки на должника начисляются проценты по особо установленной ставке.
Далеко не все названные ограничения полностью осуществлены в странах, в которых существует валютное регулирование. В разных странах объем их различен. Но свободу валютных операций к концу второй мировой войны сохранили только США, Португалия, Швейцария, Мексика и некоторые другие страны Латинской Америки.
Можно, таким образом, сказать, что валютные ограничения в той или иной степени охватили огромное большинство стран капиталистического мира.
§ 3. Вопрос о коллизионной отсылке к иностранным валютным ограничениям
Несмотря на большое сходство по содержанию валютного законодательства отдельных стран, ограничения эти приводят к самым сложным проблемам международного частного права. Применению норм валютного законодательства данной страны, разумеется, не препятствует то, что данная сделка подчинена иностранному праву, ибо валютные ограничения так же, как, например, и таможенные правила по ввозу и вывозу товаров, относятся к категории мероприятий, действие которых не может быть ограничено какими-либо отсылками к иностранному праву, содержащимися в коллизионных нормах[598].
Сложнее вопрос о правовом действии иностранных валютных ограничений.
Континентальные суды, как правило, не склонны признавать действия норм иностранного валютного законодательства даже в тех случаях, когда сделка подчинена праву того же государства, которое издало данное валютное ограничение.
Французский суд[599] признал действительной валютную сделку, заключенную "в России в нарушение русского права", которому подчинена была эта сделка, ибо "нарушенные законы, направленные на защиту собственной валюты иностранного государства, имеют лишь территориальное значение в пределах этого государства и не могут получить какого-либо действия в пределах французской юрисдикции". Здесь применен упомянутый выше принцип о территориальном действии законов, касающихся благоустройства и безопасности ("lois de police et de sûreté"), выведенный французской судебной практикой из ст. 3 Ф.Г.К.
Такой же "территориальный" принцип служил основанием для решения австрийского Верховного суда от 5 сентября 1934 г.[600] отказать в признании действия венгерского валютного мораториума. Поскольку у венгерского должника имелось имущество в Австрии и поскольку за него поручилось лицо, находившееся в Австрии, было признано, что имущество это может быть предметом взыскания, а к поручителю можно предъявить требования независимо от того, подчинена ли сделка австрийскому или венгерскому праву. В отношении же главного должника, проживавшего в Венгрии, венгерский мораториум создавал, по мнению суда, объективную и, с точки зрения австрийского права, фактическую не-возможность исполнения.
Вопрос о значении иностранного валютного законодательства как обстоятельства, создающего фактические препятствия к исполнению, мы рассмотрим ниже. Здесь же отметим, что, как видно из приведенных решений, французская и австрийская коллизионная практика отвергла действие иностранных валютных ограничений по мотивам территориального характера этих последних. Едва ли такое обоснование может быть признано убедительным. Запрещения по переводу денег за границу всегда имеют экстерриториальную интенцию, так как они направлены на то, чтобы воспрепятствовать платежам за границей; поэтому квалификация их как территориальных законов не может быть обоснована ни местным, ни соответствующим иностранным правом.
В названном австрийском решении поставлен, между прочим, вопрос: может ли австрийский суд отклонить действие иностранного ограничения путем применения оговорки о публичном порядке (ordre public). Суд отвечает на этот вопрос отрицательно, "поскольку внутреннее законодательство содержит такие же ограничения"[601]. Эти соображения исходят из того положения, что в основе оговорки о публичном порядке лежит представление о существенном несоответствии иностранного закона, к которому отсылает коллизионная норма, основным началам внутреннего материального права суда, применяющего эту оговорку[602].
Такая концепция ordre public лежит в основе решений Швейцарского федерального суда, который неизменно признавал иностранные валютные ограничения противоречащими швейцарскому публичному порядку. 8 октября 1935 г.[603] он обсуждал исковое требование одного швейцарского акционерного общества к германской фирме по обязательству из займа. Ответчик ссылался на то, что требование перешло к истцу в порядке цессии от первоначального кредитора без разрешения германских девизных органов, т. е. в нарушение германского валютного законодательства, что как само уступленное требование, так и акт его цессии подчинены германскому праву и что вследствие этого все требование наталкивается на юридическую невозможность исполнения, которая имеет своим последствием освобождение должника в силу § 275 Г.Г.У. Суд отверг доводы ответчика об освобождении его от ответственности, ибо, хотя швейцарская коллизионная норма в данном случае и отсылает к германскому праву, но германские валютные ограничения, "будучи захватническим насильственным вторжением в кредиторские права, противоречат основным принципам швейцарского публичного порядка" (oeffentliche Ordnung) и не могут быть приняты во внимание швейцарским судьей ни непос-редственно, поскольку они изменяют содержание обязательства, ни косвенно, поскольку они создают невозможность исполнения. Столь же отрицательная позиция была занята Швейцарским федеральным судом в решении от 28 сентября 1937 г. в отношении австрийских валютных ограничений[604]. Для швейцарского суда здесь оказалось возможным ис-пользовать старую доктрину ordre public, так как Швейцария относится к тем немногим странам, которым в силу специфических условий удалось избежать введения у себя валютных ограничений. Но эта старая доктрина отвергается рядом континентальных цивилистов[605]. Nussbaum подчеркивал и в своей изданной в Америке в 1939 г. книге о деньгах[606] вновь повторяет, что публичный порядок носит "односторонний и самодовлеющий характер". "Нет никакой непоследовательности или лицемерия в том, что суды не будут признавать действия вредных для их интересов иностранных мероприятий, хотя сами применяли или будут применять подобные же меры, вредные для других. Концепция о публичном порядке не связана с какими-либо моральными или этическими категориями; речь идет лишь о том, что при столкновении публичных порядков суд будет применять свой, а не чужой публичный порядок". Это понимание ordre public, в котором идея права и правосознания полностью сводится на нет и заменяется идеей конкретного интереса, характерна для кризиса правосознания в эпоху империализм и в свое время пришлось особенно по вкусу германским и итальянским фашистским "судьям", отказывавшим по мотивам ordre public в признании правового действия норм иностранного валютного законодательства, несмотря на то, что наиболее жесткие валютные ограничения существовали в то время именно в Германии и Италии.
Как разрешали английские и американские суды вопрос о коллизионных проблемах, связанных с признанием действия иностранных валютных ограничений в отношении сделок, подчиненных, с точки зрения английского или американского коллизионного права, закону того иностранного государства, которое издало данное валютное ограничение? Прибегали ли они в этом случае к оговорке о публичном порядке или признавали действие иностранной нормы, содержавшей валютное ограничение? Нам не удалось найти ответа на этот вопрос в английской и американской судебной практике, так как, насколько нам известно, во всех решениях, в которых обсуждался вопрос о действии иностранного валютного ограничения, речь шла о правоотношениях, признанных подчиненными английскому или - соответственно - американскому праву. В литературе по этому поводу высказывались различные суждения.
Манн, исходя из того общего положения, что английское право не исключает признания действия иностранных законов, регулирующих торговлю, а исключает лишь признание действия иностранных уголовных, налоговых и "политических законов", приходит к заключению, что признание действия иностранных валютных ограничений не должно было бы встретить возражений с точки зрения британского public policy. Однако он тут же вносит в это положение такое ограничение, которое подрывает всю его концепцию: если компетентный, с точки зрения английской коллизионной нормы, иностранный закон, не аннулируя обязательства, создает лишь препятствие к платежу (например, в виде запрещения перевода), то признание действия такого иностранного закона противоречило бы английскому правопорядку, согласно которому кредитор может предъявить требование к неисправному дебитору там, где он его найдет; если должник располагает имуществом в Англии, то наложение взыскания на это имущество обеспечено английскими правилами процесса, невзирая ни на какое иностранное валютное ограничение.
Как бы то ни было, английские суды отказывали в применении иностранных валютных ограничений, прибегая при этом к самым различным приемам юридической техники и нередко изменяя пресловутой британской традиционности.
Любопытным примером является неоднократно обсуждавшееся в юридической литературе дело о столкновении чилийского парохода "Bio-Bio" и голландского судна "The Baarn"[607]. Столкновение произошло в открытом море в 1931 г. по вине голландского судна, причем пострадавшим оказался чилийский пароход. Последний к концу 1931 г. закончил ремонт в Чили, стоивший 80 тыс. чилийских пезо. В январе 1932 г. в британском порту голландский пароход "The Baarn" был задержан чилийским "Bio-Bio" и через месяц собственник голландского судна признал свой долг. Основываясь на законе Чили, по которому любой долг иностранному кредитору может быть погашен уплатою чилийских пезо путем зачисления их на "внутренний" банковский текущий счет кредитора в Чили, собственник судна "The Baarn", имея свободную наличность в чилийском банке, распорядился о перечислении 80 тыс. пезо в крéдит чилийского суда и заявил в британском суде, где к тому времени уже было возбуждено дело, что он считает свой долг погашенным. Британский суд первой инстанции в 1933 г. решил, что дело подчинено чилийскому праву и что платеж поэтому является действительным. Казалось бы, что по спору между иностранцами, когда дело шло о приведении в действие соглашения по возмещению расходов, понесенных в Чили в чилийской валюте, не было оснований прийти к иному выводу. Однако в исходе дела было заинтересовано английское страховое общество, которое покрыло убыток чилийского судна и которое не могло получить удовлетворения из денег, внесенных на счет в Чили, так как перевод оттуда был невозможен вследствие валютных рестрикций.
Вторая инстанция, рассмотрев дело по апелляционной жалобе, признала, что взнос чилийских пезо, о котором сказано выше, не был погашением долга. "Вопрос: заключался в том, являлся ли взнос пезо в чилийский банк таким актом, который по аналогии с внесением денег в депозит английского суда мог рассматриваться как погашение долга, вытекающего из английского судебного решения"[608]. При такой постановке вопроса все дело переносится в область процессуального права, где действует только lex fori и где исключается применение иностранного закона.
Однако внесение денег в чилийский банк вовсе не было актом, аналогичным взносу денег в депозит британского суда; это был платеж по долгу в порядке, установленном материальным законом Чили, и перед британским судом стоял вопрос об отсылке к этому материальному закону. Суд сослался также не то, что по английскому праву убытки могут быть присуждены лишь в английской, но никак не в иностранной валюте. Но перед судом стоял вопрос не о том, в какой валюте исчислить убытки, а о том, можно ли вообще говорить об убытках после того, как состоялся взнос денег на текущий счет в Чили.
Искусственная, не вытекающая из обстоятельств дела, постановка вопроса используется для того, чтобы избежать применения иностранного валютного закона.
В американском праве не склонны прибегать к публичному порядку в договорных обязательствах. В соответствии с этим американские суды в тех многочисленных случаях, когда речь шла о действии иностранных валютных ограничений, всегда стремились подчинить сделку американскому праву, используя для этого привязку к закону места платежа. Такой метод почти всегда давал возможность избежать коллизионной отсылки к иностранному валютному закону, так как американские фирмы в своих сделках с иностранцами обычно оговаривают, что платеж должен быть произведен в США (по преимуществу какому-либо из нью-йоркских банков).
§ 4. Иностранные валютные ограничения как фактические препятствия к платежу
Рассмотрев вопрос об иностранных валютных ограничениях в плоскости международного частного права, перейдем к рассмотрению вопроса о значении таких ограничений с точки зрения материального гражданского права. Для иностранного должника ограничения по трансферту создают во всяком случае многочисленные серьезные фактические препятствия к платежу или своевременному платежу по денежным обязательствам.
Как расцениваются подобные иностранные препятствия к трансферту с точки зрения материального гражданского права?
Вопрос этот подвергся детальному рассмотрению в австрийской юриспруденции в связи с упомянутым выше решением австрийского Верховного суда от 5 сентября 1934 г., в котором было признано, что для проживающего в Венгрии должника венгерской валютный мораториум создает объективную невозможность исполнения, приостанавливающую наступление просрочки в отношении австрийского кредитора[609]. Но этот тезис встретил решительное осуждение в литературе[610]. Указывалось, что необходимо различать самое исполнение и приготовление к исполнению; невозможность для иностранного должника перевести деньги из-за границы для уплаты долга в Вене касается затруднений должника лишь в стадии "приготовления к исполнению и не может быть принята во внимание на тех же основаниях, как не принимается во внимание отсутствие вообще денежных средств у должника; право не интересуется тем, откуда должнику приходится доставать средства для исполнения; все затруднения, связанные с препятствиями к переводу из-за границы, носят, с точки зрения права, не "объективный", а "субъективный" характер. В результате этой критики австрийский Верховный суд в решении 10 декабря 1935 г.[611] изменил свою точку зрения и признал, что должник, проживающий в Югославии и обязанный уплатить гонорар адвокату в Вене, не может сослаться на югославское запрещение трансферта как на основание, приостанавливающее наступление просрочки (mora debitoris), ибо для него создалась лишь субъективная невозможность исполнения, которая не может быть принята во внимание.
Примечания:
[598] Schnitzer, стр.
314; Nussbaum. Money, стр. 486, п. 62; Z.A.I.P., 1935, стр. 779.
[599] Cour de Paris,
30 июня 1933 г., Clunet, 1933 г., стр. 963.
[600] Z.A.I.P., 1935,
стр. 779.
[601] Z.A.I.P., 1935,
стр. 782 – 783.
[602] Lewald, стр.
34; Cheshire, стр 142.
[603] B.I.J.I., XXXIV,
1936, стр. 110 – 115.
[604] Clunet,
1939 г., стр. 192; другие швейцарские решения см.: Schnitzer, назв. соч.,
стр. 319.
[605] Nussbaum 1932
г., Wahle 1934 г. и Sallé de la Marnièrre 1935 г. – Z.A.I.P.,
1935, стр. 783.
[606] Стр. 489.
[607] См.: Манн, стр.
256; Cheshire, стр. 661.
[608] Cheshire, стр.
662.
[609] В силу § 1447
Австрийского гражданского уложения.
[610] Z.A.I.P., 1935,
стр. 782.
[611] Z.A.I.P., 1936,
стр. 398 – 399.
