Петражицкий Л.И. Права добросовестного владельца на доходы с точек зрения догмы и политики гражданского права
Итак, основные характеристические черты нашего института: lucrum fructuum consumptorum и restitutio fr. extantium как цивильно-по-литические постулаты мы считаем вполне прочно обоснованными и переходим к решению дальнейших вопросов.
3. То обстоятельство, что в римском праве наш институт развился первоначально (в силу естественноисторических причин) только применительно к добросовестному владению в тесном смысле, т. е. к владению в виде собственности, и что и позднейшие классические юристы обыкновенно употребляют традиционные выражения bonae fidei emptor, b. f. possessor, хотя в их время правила о fructus suos facere были уже распространены и на прочих путативных субъектов вещного права пользования (например, на лиц, добросовестно приписывающих себе право узуфрукта etc.), - это, так сказать, чисто историческое обстоятельство отразилось и на новых гражданских уложениях; и здесь применение института ограничивается обыкновенно только добросовестным владением (т. е. владением в виде собственности).
Едва ли это ограничение можно объяснить иначе, как отсутствием науки цивильной политики и естественным вследствие этого бессознательным копированием действительных или мнимых положений римского права.
Что с цивильно-политической точки зрения это ограничение не имеет никакого рационального основания, не может быть никакого сомнения. Вред неожиданного долга суммы fructus consumpti одинаков, происходило ли пользование доходами вследствие ошибочного убеждения в праве собственности на имение или в праве пожизненного или временного usus fructus, usus и т. д. С точки зрения хозяйственно-политической задачи нашего института существенным элементом является ошибка владельца не относительно ius proprietatis, а относительно ius fructuum percipiendorum.
Поэтому мы последовательно должны требовать полного освобождения предлагаемых правил распределения доходов от связи с добросовестным владением вещью (т. е. с путативным ius proprietatis) и соединения их с путативным правом извлечения доходов. Соответственно этому мы бы в гражданском уложении не говорили о добросовестном владельце вещи, а предоставили приобретение плодов с обязанностью restitutio fr. extantium тому, кто (добросовестно) осуществляет мнимое право на вещь, дающее власть извлекать из нее доходы.
При такой формулировке к кругу этих лиц принадлежали бы не только b. f. possessores rei, но и, например, с точки зрения русского права, лица, приписывающие себе пожизненное или временное отдельное владение, чиншевое право, право въезда в чужой лес, право рыбной ловли, члены сельского общества по извинительному заблуждению (bona fide), пользующиеся частью поля, на которую им в самом деле не принадлежит право пользования etc.; с другой же стороны, сюда не принадлежали бы те добросовестные владельцы вещи (или даже действительные собственники), которые знают, что им не принадлежит право пользования ею, что, например, другому лицу принадлежит на эту вещь право пожизненного владения, чиншевое право etc.
4. Точно так же из цивильно-политического смысла института вытекает и неосновательность разных ограничений с точки зрения титула владения капитальною вещью, или vitia rei, вообще несостоятельность перенесения условий condicio usucapiendi на наш институт и отождествления владения, годного для приобретения главной вещи по давности, с тою "possessio", которая требуется для fructus suos facere.
5. Зато в другом отношении следует по сравнению с новыми законодательствами усилить строгость условий приобретения плодов, а именно следует выставить более строгие условия для признания наличности bona fides. Новые законодательства обыкновенно для опровержения добросовестности требуют доказательства знания владельца, что вещь не принадлежала ему. Между прочим, особенно усердно настаивает на этом наше гражданское законодательство; так, ст. 530 1 ч. X т. гласит:
"Владение признается добросовестным дотоле, пока не будет доказано, что владельцу достоверно известна неправость его владения. Одно сомнение в законности владения не есть еще основание к признанию владельца недобросовестным. Однако же со дня формального ему через судебное место объявления о возникшем против его владения споре и о требовании возвращения имения, он хотя и продолжает пользоваться правами добросовестного в том имении владельца, но обязан ответственностью в сохранении как имения, так и доходов оного пред тем, кому оно будет присуждено окончательным решением суда. Истец может во всяком случае доказывать, что неправость владения была с достоверностью известна ответчику и прежде начатия спора".
Сравни также ст. 611 ("когда ему сделалось с достоверностью известно, что владение его есть неправое"), ст. 626:
По существу то же постановляют и другие новые законодательства, требуя для наличности недобросовестности знания и не видя в начале процесса основания для признания mala fides; настаивание Х т. на "достоверности" знания с юридической точки зрения является скорее излишним плеоназмом, ничего нового не привносящим.
И со своей точки зрения на недобросовестность как на что-то безнравственное, бесчестное, эти законодательства правы, ибо нельзя владельца назвать "недобросовестным" в этом смысле, если он не возвращает имения, пока "достоверно" не убедится в правоте противника. Иное поведение было бы легкомысленным поощрением возбуждения неосновательных претензий.
Иначе придется определить недобросовестность с нашей цивильно-политической точки зрения и, в частности, с точки зрения хозяйственно-политической задачи нашего института.
Для нас важно, мог ли владелец предвидеть, что ему эвентуально придется возвратить сумму извлекаемых доходов, и сообразовать с этим свой хозяйственный план. Только в случае невозможности предвидеть это обстоятельство есть основание применить к нему нашу политику "страхования".
Поэтому, вообще говоря, нерационально с цивильно-политической точки зрения применять меры страхования к владельцу после начала процесса, т. е. после весьма серьезного указания ему на возможную опасность.
То же относится и до процесса к владельцу, сомневающемуся в своей правоте. Кто сомневается, т. е. предполагает возможность опасности, тот не нуждается в мерах обеспечения против ошибки в хозяйственном плане. Если иной владелец, несмотря на dubitatio, не сохранит суммы доходов, а издержит их и потом попадет вследствие этого в бедственное положение, то он действовал легкомысленно и на авось, и новые законодательства, предоставляющие ему чужие доходы, потому что ему не было положительно известно чужое право, оказывают ему на чужой счет милость, вредную с культурно-воспитательной точки зрения. Право должно быть так устроено, чтобы приучить к серьезному и обдуманному поведению, а не поощрять легкомыслие, к тому же на чужой счет. Но обыкновенный bonus pater familias в случае dubitatio сообразует свое хозяйственное поведение с эвентуальною необходимостью возвращения суммы доходов действительному собственнику, и таким владельцам новые законодательства дают без всякого рационального основания подарок из кармана собственника, нарушая этим легкомысленно принцип гарантии собственнику доходов от его вещи.
С точки зрения наших цивильно-политических предложений относительно распределения доходов между собственником и владельцем, есть еще особое основание восставать против обычного в новых гражданских кодексах отношения к понятию добросовестности. А именно, приписывая плоды действительному или мнимому управомоченному, смотря по тому, относятся ли fructus к категории consumpti или extantes, и требуя для признания недобросовестности доказательства положи-тельного знания, т. е. относя случаи dubitatio к категории bona fides, мы бы создали для сомневающихся владельцев мотивы поскорее превращать или в случае приближения расчета с действительным управомоченным немедленно превратить fructus extantes в fructus consumpti, хотя бы это было соединено не только с частнохозяйственными потерями, но и со вредом для народного хозяйства.
Обыкновенно в случае споров и процессов о праве собственности "достоверного знания" нет, а есть только сомнения и наличность бóльших или меньших шансов, что вещь будет признана собственностью невладеющего претендента, или наоборот. Чем сильнее владелец (он же, может быть, и собственник) сомневается в благоприятном для него окончательном решении дела, тем сильнее для него искушение распродать fructus extantes. Таким образом, неудачное понятие bona fides влечет за собою нравственный и экономический вред.
Совершенно аналогичную ошибку новые законодательства вводят обыкновенно в свои правила об исках о неосновательном обогащении, о возвращении наследства и т. п. И здесь они, исходя из своей точки зрения на честность и нечестность (добросовестность), требуют для применения полной ответственности наличности знания, так что в случае сомнения имеет место ответственность, ограниченная наличным обогащением. Это равняется безнравственному совету, обращенному к владельцу наследства в случае сомнительности его прав и вероятности прав иных претендентов на наследство, к получателю indebitum в случае сомнительности долга и т. п., пожить весело и покутить за чужой счет. Кроме этического и народнохозяйственного вреда и неосновательных потерь для другой стороны из такого отношения законодателя к вопросу возникает часто и ловушка для самого сомневающегося. Может оказаться, что, постаравшись по совету закона об устранении обогащения или о превращении fructus extantes в fructus consumpti, он сам же себе повредил, ибо оказалось по выяснении дела, что он был действительным управомоченным, а не его противник, как ему прежде казалось.
В обычном отношении новых законодательств к "добросовестности" кроется еще и другой, с цивильно-политической точки зрения весьма существенный, промах. Между тем как римское право для наличности bona fides требовало извинительности ошибочного убеждения владельца в своей правоте, т. е. право добросовестности не предоставляло владельцу в случае наличности culpa с его стороны, новые законодательства под влиянием ошибочного воззрения на "добросовестность" и "недобросовестность" не считают владельца недобросовестным, хотя бы его "незнание" основывалось на его собственной вине и небрежности.
И здесь следует указать на то, что право должно избегать общения и предоставления премий на чужой счет за небрежность и легкомыслие.
Но, далее, следует принять во внимание и то обстоятельство, что в категорию "знающих" ("достоверно знающих", по терминологии Х то-ма) попадут на деле лишь весьма немногие из тех владельцев, которые внутри души убеждены и уверены в своей неправоте. Такие владельцы, действительно нечестно относящиеся к чужим правам, сами не сообщат о своем "достоверном знании" и будут до процесса и во время процесса действовать по мотивам, основанным на обыкновенно вполне правиль-ном расчете, что по закону на них будет возложена только ответствен-ность по правилам о добросовестных владельцах, потому что уличить их в положительном знании не удастся. Здесь кроется новый источник вреда для народного хозяйства и для деморализации. Рассчитывая на примене-ние к себе правил о bona fides, такие в действительности недобросовест-ные владельцы (чужого имения, наследства) или иные субъекты, которые обязаны по иным основаниям к возвращению находящегося у них имущества (например, indebitum), могут свободно вести хищническое хозяйство, растрачивать и повреждать чужое имущество и т. д., зная, что за свое злостное или корыстное поведение они никакой ответственности подвергнуты быть не могут и что чем дальше продолжается их дли-тельное правонарушение, тем больше можно нажиться на чужой счет. Создаются, таким образом, мотивы для совершения правонарушения (например, достижения владения чужой вещью, требования и принятия недолжного, достижения неправильного владения чужим наследством etc.), для возможного продления незаконно созданного положения и для небрежного или хищнического отношения к захваченному имуществу.
Следует, напротив, для признания прав bonae fidei требовать отсутствия не только scientia и dubitatio, но также и таких обстоятельств, на которые bonus et diligens pater familias счел бы нужным обратить свое внимание как на резонные поводы для dubitatio или для устранения ignorantia. Точнее и короче: bona fides следует признавать только в случаях извинительного убеждения в правоте. Еще яснее с цивильно-политической точки зрения представляется существо рационального понятия bonа fides и задач права по отношению к добросовестности, если мы ее определим как prospicere non posse, как извинительное непредвидение (угрожающего отнятия вещи, требования возвращения доходов etc.).
При таком понятии устраняется расчет недобросовестных владельцев и т. п. на то, что их "знание" не будет доказано, ибо такого доказательства и не требуется, а для применения полной ответственности достаточно указать на обстоятельства (например, приобретения вещи), игнорирование которых во всяком случае является неизвинительным (по обычному масштабу culpa, diligentia boni patris familias)[240].
На основании вышеупомянутых соображений мы бы предложили следующие правила:
1. Кто по извинительному заблуждению осуществляет не принадлежащее ему право пользования вещью, будучи убежденным в принадлежности ему этого права, тот приобретает плоды в собственность, как если бы мнимое право на вещь ему действительно принадлежало[241], до времени прекращения извинительного заблуждения или до объявления ему об иске со стороны действительного управомоченного.
2. Последний тем не менее может требовать выдачи и тех естественных плодов, которые во время прекращения извинительного заблуждения или начала процесса находятся у мнимого управомоченного в натуре.
В гражданском уложении эти правила могут быть формулированы еще короче, если (как это и следует сделать) в общей части уложения поместить статью о непризнании bona fides (извинительного заблуждения) со времени начала процесса.
В случае сохранения термина "добросовестность" в общей части кодекса должно быть помещено легальное определение этого понятия и указание на прекращение добросовестности началом процесса. Тогда предлагаемые нами правила гласили бы:
"Кто добросовестно осуществляет не принадлежащее ему право пользования вещью, приобретает до прекращения добросовестности[242] плоды ее в собственность, как если бы мнимое право на вещь ему действительно принадлежало.
Тем не менее те естественные плоды, которые во время прекращения добросовестности у него налицо, он обязан возвратить действительному управомоченному"[243].
B. Критический очерк отношения новых законодательств к вопросу о правах добросовестного владельца на плоды
§ 25. 1. Общие замечания об отношении новых гражданских уложений к римскому праву
Новые гражданские кодексы представляют продукт иных психических процессов, нежели римское право. Что естественной кристаллизацией бессознательной народной эмпирики их содержимого назвать нельзя, об этом излишне распространяться. Излишне также особо излагать, почему теперь гражданское право и не может развиваться таким же образом и под влиянием таких же факторов, как в римскую эпоху. Теперь назначаются комиссии и составляются отдельные законы или целые уложения, и иначе быть не может; во всяком случае было бы нежелательно следовать здесь политике laisser faire и ждать успешного развития от обычного права в тесном смысле, юриспруденции или судебной практики[244].
При современном способе развития гражданского права (т. е. путем составления уложений) следовало бы ожидать, что новые гражданские права составляют продукт сознательного, научного цивильно-политического мышления. В пользу этого говорит и современное состояние других областей знания. Но такое предположение оказалось бы ошибкою. Науки цивильной политики еще до сих пор нет, и о постановке развития гражданского права на почву научной, систематической и методической разработки может быть речь лишь относительно будущего, а не прошедшего или настоящего времени.
Что же такое теперешние гражданские уложения, как они делаются, продуктом каких психических процессов они являются?
Главнейшая и весьма преобладающая масса юридического материала, заключающегося в новых гражданских уложениях, представляет продукт подражания, копирования и компилирования, но без изучения цивильно-политического значения оригинала. Основным оригиналом для копирования является римское право. Так было в начале появления новых кодификаций, когда для составления компиляций не было еще других пособий в виде сделанных уже раньше компиляций (гражданских кодексов), но то же повторяется и в новейшее время. Так, критики германского проекта очень удачно и верно охарактеризовали его кличкой "маленький Виндшейд", т. е. назвали его учебником римского права, изложенным в виде статей.
Как уже видно из этого примера и естественно само по себе, материал для копирования берется из вторых рук. Компиляция происходит не по оригиналу, а по учебникам римского права.
Наука римского права, как бы она высоко ни стояла и как бы она глубоко ни изучала свой предмет, не была бы в состоянии заменить и сделать излишнею самостоятельную и независимую науку цивильной политики хотя бы уже потому, что в римском праве многие из вопросов современного гражданского законодательства вовсе не затрагиваются. Поэтому известная программа новых романистов: "durch das römische Recht über dasselbe hinaus" (Ihering), правильная, может быть, для страны пандектного права с точки зрения практической юриспруденции позитивного права никоим образом не может быть признана удовлетворительною с точки зрения задач гражданского законодательства. Впрочем, можно признать, что в известной части гражданского права романистическая наука действительно могла бы служить годным суррогатом отсутствующей самостоятельной науки цивильной политики, но только в том случае, если бы она занялась научным, критическим изучением цивильно-политического значения институтов и положений римского права, т. е. их влияния на народную экономию и этику, вообще на культуру народа и ее элементы. Тогда комиссии, составляющие гражданские уложения, знали бы по крайней мере, чтó и как можно заимствовать из римского права, а чего и как нельзя заимствовать ввиду того, что известные положения или институты римского права вообще нерациональны или были рациональными только при современном их возникновению и действию состоянии культуры и ее элементов: этических данных, народной экономии, правового быта etc.
Примечания:
[240] Эти соображения, представляющие
перепечатку изложения первого издания и намеченные вкратце уже в Fruchtvertheilung
по поводу положений проекта германского уложения о добросовестном владении,
представляют, как мне кажется, достаточный ответ на сомнения Schey’a относительно
требуемой мною извинительности заблуждения владельца и относительно сохранения
restitutio fr. extantium и с точки зрения современной цивильной политики,
ср. выше, стр. 266, и в виде общетеоретического дополнения к предыдущим
замечаниям текста, стр. 255 и сл.; между прочим, Schey упустил из виду
замечания на стр. 251 и сл. Fruchtvertheilung; этим объясняется его замечание,
что пояснения, почему я считаю необходимым требовать извинительности заблуждения,
он у меня не нашел.
[241] Мы нарочно не говорим: «с момента
отделения» (separatio) или т. п., а предлагаем это осторожное выражение
ввиду того, что в некоторых случаях права пользования следует сохранить
для приобретения плодов римское условие perceptio. Современная теория
не понимает смысла perceptio как условия приобретения плодов, а потому,
напр., новое германское уложение ясно и категорически постановляет (§
954): «Кто в силу какого-либо права на чужую вещь имеет право присвоить
себе произведения или иные составные части вещи, тот приобретает право
собственности на них… с момента отделения». Но это общее положение в высокой
степени нерационально и даже является до известной степени юридическим
абсурдом. Правило римского права, требующее для некоторых случаев приобретения
плодов perceptio, имеет свой рациональный смысл. Дело в том, что некоторые
вещные права пользования чужой вещью предназначены для предоставления
их субъекту лишь извлечения плодов в ограниченном размере, в размере нужд
личных потребностей или нужд собственного хозяйства (usus, servitutes
praediorum, ср., напр. право въезда в чужие леса). Сообразно с этим нет
резонного смысла предоставить субъекту такого права собственность на все
соответственные отделенные части чужой вещи, а достаточно признать за
ним право собственности на те плоды, которые он сообразно со своими потребностями
действительно собрал (perceptio). Право же собственности на остальную
массу должно быть предоставлено собственнику вещи. Иначе получились бы
(в случае серьезного применения приведенного постановления нового германского
уложения и других новых кодексов, решающих вопрос так же) замешательство,
странные процессы и юридические курьезы. Например, субъект права въезда
в чужой лес мог бы виндицировать тот хворост (отделившийся сам собою)
или те дрова, которые собственник взял из своего леса. Здесь бы получилось
– и по германскому уложению действительно получается – dominium duorum
и даже plurium (если сервитут принадлежит многим) in solidum. Загадочным
prime facie в римском праве может показаться только требование perceptio
при узуфрукте. Ключ к этой загадке находится в истории этого института.
Узуфрукт первоначально предоставлял ограниченное личными потребностями
пользование, ср.: Lehre v. Einkommen, т. I, § 16; Dernburg (новое
издание) I, § 247, № 2.
[242] Эти слова тоже могут быть исключены,
потому что из формулы «кто добросовестно осуществляет» и без того нетрудно
вывести положение, выражаемое словами «до прекращения добросовестности».
[243] Здесь не затронут вопрос об издержках,
потому что он должен быть регулируем в другом месте. В частности, в отделе
об издержках (в общей части) должно быть помещено положение о причислении
operae к издержкам (ср.: Lehre v. Einkommen II, стр. 347 и сл.), так что
тогда добросовестный владелец на общих основаниях получит должное вознаграждение
за свой труд, поскольку к факторам производства принадлежали и его operae.
[244] Ср.: Lehre v. Einkommen II, стр.
494 и сл. пр., стр. 578 и сл., стр. 599 etc.
