Грибанов В.П. Осуществление и защита гражданских прав
Тот факт, что в данном случае мы имеем дело не только со злоупотреблением обязанностями, но и со злоупотреблением правами, подтверждается законодательством других союзных республик. В частности, ст. 115 УК УССР, ст. 134 УК Туркменской ССР, ст. 113 УК КазССР в отличие от УК РСФСР содержат в своем заголовке указание на злоупотребление опекунскими правами.
Термин <злоупотребление правом> использовался ранее и используется в настоящее время в семейном законодательстве. В объяснении условий применения правовых последствий к случаям, связанным со злоупотреблением правом, взгляды представителей советской науки семейного права единодушны. Так, по мнению А. И. Пергамент, злоупотребление опекунскими правами, которое предусматривалось ст. 92 КЗоБСО 1926 г., влекло за собой отстранение опекуна <лишь вследствие виновных действий с его стороны>[119]. Лишение родительских прав в случае невыполнения родителями своих обязанностей или неправильного осуществления ими своих прав по отношению к детям, предусматривавшееся ст. 46 КЗоБСО 1926 г., по мнению Г. М. Свердлова, <тоже является последствием виновного поведения>[120]. Наличие вины, без различия ее форм, как одного из условий лишения родительских прав отмечают также В. А. Рясенцев[121], а применительно к новому семейному законодательству Е. М. Ворожейкин[122].
Значит ли это, что злоупотребление опекунскими или родительскими правами с точки зрения семейного права (в отличие от злоупотребления правом по советскому уголовному праву) может иметь место как в форме умышленного, так и в форме неосторожного действия? Такой вывод, по-видимому, не исключается, так как названные авторы не выделяют злоупотребление правом в субъективном отношении из иных запретов, предусмотренных теми же правовыми нормами.
Такой вывод представляется наиболее приемлемым и применительно к советскому гражданскому законодательству, устанавливающему определенные санкции за нарушение пределов осуществления гражданских прав.
Так, ст. 5 Основ, предусматривающая отказ в защите права, если оно осуществляется в противоречии с его назначением в социалистическом обществе в период строительства коммунизма, применима как при умышленном, так и при неосторожном осуществлении права в противоречии с его назначением, поскольку по общему правилу ответственность в гражданском праве наступает независимо от вины лишь в случаях, прямо предусмотренных законом или договором (ст. 37 Основ).
Равным образом вина в любой форме является основанием лишения собственника права на бесхозяйственно содержимые культурные ценности в том случае, когда иск об изъятии указанного имущества предъявляется без предварительного предупреждения собственника при неотложной необходимости (ч. 2 ст. 142 ГК).
В тех же случаях, когда о необходимости принятия соответствующих мер к сохранению ценностей собственнику было сделано предварительное предупреждение, а также в случае изъятия бесхозяйственно содержимого строения (ст. 141 ГК), где такое предварительное предупреждение является обязательным во всех без исключения случаях, изъятие имущества может иметь место лишь при умышленном непринятии собственником требуемых мер к его сохранению. Указание же ст. 141 ГК об уважительности причин непроизводства ремонта дома, являющихся основанием неприменения к нему названной санкции, относится не к субъективной стороне поведения собственника дома, а лишь к таким обстоятельствам, которые создают объективную невозможность производства такого ремонта.
Аналогично следует решать вопрос и о субъективной стороне состава правонарушения, предусмотренного ст. 111 ГК РСФСР, которая устанавливает санкцию в виде безвозмездного изъятия у личного собственника имущества, систематически используемого для извлечения нетрудового дохода. Названная санкция установлена как мера воздействия на лицо, которое умышленно допустило такое противоправное поведение, так как признак систематичности, предусмотренный законом, свидетельствует об устойчивости намерения лица в достижении недозволенной законом цели.
Думается, что независимо от того, какая предусмотренная законом форма вины характерна для правонарушения того или иного вида, связанного с выходом управомоченного за пределы осуществления гражданских прав, во всех этих случаях мы имеем дело со злоупотреблением правом. Использование в данном случае термина <злоупотребление правом> представляется не только возможным, но и необходимым по следующим основаниям:
Во-первых, когда мы говорим о неисполнении или ненадлежащем исполнении обязанности, то вполне применим термин <нарушение обязанности>. При недозволенном осуществлении субъективного права нельзя сказать, что в данном случае мы имеем дело с нарушением права. Нарушение права означает его нарушение не самим управомоченным, а другим лицом вследствие неисполнения обязанности, причинения вреда, неосновательного получения или сбережения имущества и т. п. Поэтому термин <нарушение права> к случаям недозволенного его осуществления не применим.
Во-вторых, невозможно в данном случае также и использование термина <осуществление права в противоречии с его назначением>, так как недозволенное осуществление права, как уже было отмечено выше, выходит за рамки этого понятия. Недозволенное осуществление права может состоять как в осуществлении права в противоречии с его назначением в социалистическом обществе, так и в использовании для достижения дозволенной цели недозволенных средств, равно как и в превышении пределов предоставленных управомоченному лицу средств его защиты. Использование во всех этих случаях формулы ч. 1 ст. 5 Основ было бы по меньшей мере условным, не совсем точно отражающим существо дела.
В-третьих, невозможным представляется в данном случае также и использование термина <недозволенное осуществление права>, так как это понятие отражает лишь объективную сторону составов названных правонарушений. Между тем, как правильно отметил В. А. Рясенцев, субъективный момент в характеристике этого рода правонарушений в равной мере имеет существенное значение.
В-четвертых, едва ли правильно относить слова <во зло>, входящие в понятие злоупотребления правом, исключительно к субъективной стороне состава этого рода правонарушений и на этом основании отождествлять злоупотребление правом с поведением умышленным. Злоупотребление правом представляет собой зло уже потому, что в данном случае право используется управомоченным лицом в ущерб интересам общества и отдельных его членов, т. е. по объективному характеру такого поведения управомоченного лица, по его противоправности.
Вместе с тем очевидно, что злоупотребление правом имеет место лишь тогда, когда такое осуществление права допускается управомоченным лицом сознательно. Однако при этом степень осознания им своего противоправного поведения может быть различной.
Можно согласиться с В. А. Рясенцевым в том, что злоупотребление правом всегда есть <намеренное> поведение. Но намерение не всегда означает умысел. Намерение, желание, стремление - действительно характеризуют поведение управомоченного лица с субъективной стороны. Но понятия эти, строго говоря, не юридические. Ведь преступить закон можно и действуя с самыми лучшими намерениями.
Например, в случае использования недозволенных способов реализации права управомоченный субъект может иметь вполне законные намерения и действия его по осуществлению права будут действиями намеренными, но они будут умышленными не всегда, а лишь тогда, когда к намерению достичь определенной цели прибавится намерение воспользоваться недозволенными способами для ее достижения. Если же последнего <намерения> не будет, то и об умысле говорить нет оснований.
В связи с этим также едва ли можно согласиться с И. С. Самощенко в том, что цель всегда входит в состав прямого умысла[123], так как и достижение дозволенной цели может быть осуществлено недозволенными средствами. Такое утверждение верно лишь в отношении цели, заведомо (для правонарушителя) противной интересам государства и общества.
В-пятых, не убедительными также представляются возражения против использования термина <злоупотребление правом>, основанные на том, что это создает возможность для произвольного подхода к конкретным случаям, открывает неосновательно широкий простор для судейского усмотрения и может повлечь за собой нарушение принципа социалистической законности.
Понятие злоупотребления правом можно и нужно использовать в науке гражданского права для характеристики определенного типа гражданского правонарушения.
Злоупотребление правом есть особый тип гражданского правонарушения, совершаемого управомоченным лицом при осуществлении им принадлежащего ему права, связанный с использованием недозволенных конкретных форм в рамках дозволенного ему законом общего типа поведения.
При этом необходимо иметь в виду, что конкретные случаи злоупотребления правом прямо предусмотрены законом. Нормы, регламентирующие отдельные виды злоупотребления правом, предусматривают достаточно ясные и четкие критерии их применения. Отнесение всех этих видов правонарушений к одному типу - злоупотреблению правом - ни в какой мере не освобождает юрисдикционные органы от точного и неуклонного применения на практике предусмотренных законом конкретных составов этих правонарушений. Поэтому опасений, что при этом будет нарушен закон, в этих случаях ничуть не больше, чем при применении любой другой нормы советского гражданского права. Действующее гражданское законодательство на этот счет, а также судебная и арбитражная практика полностью опровергают миф о необъятном просторе судейского усмотрения, порожденный каучуковым буржуазным законодательством и некритически используемый иногда в нашей правовой литературе.
3. Развитие принципа недопустимости осуществления гражданских прав в противоречии с их назначением
Принцип недопустимости осуществления гражданских прав в противоречии с их назначением в социалистическом обществе впервые нашел свое закрепление в советском гражданском законодательстве - в ст. 1 ГК РСФСР 1922 г., которая устанавливала, что <гражданские права охраняются законом, за исключением тех случаев, когда они осуществляются в противоречии с их социально-хозяйственным назначением>.
Первый советский Гражданский кодекс был разработан и принят в период проведения в жизнь новой экономической политики, которая предусматривала допущение на известных условиях частного капитала. Основные направления развития гражданского законодательства этого периода были определены непосредственно В. И. Лениным. В письме Д. И. Курскому <О задачах Наркомюста в условиях новой экономической политики> В. И. Ленин писал: <Идет подготовка нового гражданского законодательства. НКЮст <плывет по течению>; я это вижу... Не перенимать (вернее, не дать себя надувать тупоумным и буржуазным старым юристам, кои перенимают) старое, буржуазное понятие о гражданском праве, а создавать новое>[124]. Исходя из того, что <для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное>, В. И. Ленин требовал <расширить применение государственного вмешательства в <частноправовые> отношения>[125].
Характеризуя основные направления правовой политики в период нэпа по отношению к частнокапиталистическим элементам, В. И. Ленин писал: <Торгуй, наживайся, мы это тебе позволим, но втрое подтянем твою обязанность быть честным, давать правдивые и аккуратные отчеты, считаться не только с буквой, но и с духом нашего, коммунистического законодательства, не допускать ни тени отступления от наших законов, - вот какова должна быть основная заповедь НКЮста в отношении нэпа>[126].
В своем письме в Политбюро ЦК РКП(б) о Гражданском кодексе РСФСР В. И. Ленин наметил главную задачу комиссии по разработке кодекса, которая должна состоять в том, чтобы <полностью> обеспечить интересы пролетарского государства с точки зрения возможности контролировать (последующий контроль) все без изъятия частные предприятия и отменять все договоры и частные сделки, противоречащие как букве закона, так и интересам трудящейся рабочей и крестьянской массы. Не рабское подражание буржуазному гражданскому праву, а ряд ограничений его в духе наших законов, без стеснения хозяйственной или торговой работы>[127].
По этим же основаниям В. И. Ленин настоял на сохранении в гражданском кодексе ст. 1 в том ее виде, как она была приведена выше. Вспоминая об этом, П. И. Стучка в своей речи на одном из Пленумов Верховного суда РСФСР в 1930 г. говорил: <Когда мы писали первую статью ГК, эти слова [имелись в виду слова: <социально-хозяйственное назначение>. - В. Г.] были неудачно взяты из буржуазной науки, но Владимир Ильич, очевидно, уже предвидел дальнейшие события и сказал, что статья должна остаться, потому что она нам очень и очень пригодится>[128]. В статье <Революция и революционная законность> П. И. Стучка писал: <В. И. Ленин, как диалектик, одобрил эту фразу в целом с точки зрения будущего (он так и подчеркнул эту мысль: <Может пригодиться>)>[129].
И ст. 1 ГК РСФСР действительно пригодилась. Более того, она определила два чрезвычайно важных принципа советского гражданского права, нашедших свое закрепление также и в действующем гражданском законодательстве (ст. 5 Основ).
Прежде всего, ст. 1 ГК 1922 г. четко определила основную направленность советского гражданского законодательства на охрану тех субъективных гражданских прав, которые ГК предоставил гражданам и организациям. В отличие от буржуазного гражданского законодательства, которое главный упор делает на провозглашение прав, но гарантирует их главным образом лишь для представителей класса буржуазии, первый советский гражданский кодекс в ст. 1 ГК провозгласил принцип охраны представляемых законом гражданских прав, принцип юридической гарантированности их реального осуществления.
Но наряду с этим ст. 1 ГК 1922 г. определяет и пределы осуществления гражданских прав, закрепляет принцип недопустимости злоупотребления гражданскими правами. При этом характерно, что уже первый гражданский кодекс регламентирует отказ в защите права лишь как исключение из общего правила о защите субъективных гражданских прав, который допускается только в случае осуществления управомоченным лицом своего права в противоречии с его <социально-хозяйственным назначением>.
В отличие от буржуазного гражданского законодательства, которое использует в качестве критериев злоупотребления правом категории <доброй совести>, <добрых нравов>, <справедливости>, допускающие возможность субъективного, произвольного их толкования буржуазным судом, ст. 1 ГК РСФСР 1922 г. содержит объективный критерий определения пределов осуществления гражданских прав: соответствие осуществления прав их <социально-хозяйственному назначению>[130].
Можно, таким образом, констатировать, что ст. 1 ГК 1922 г. сформулировала для советского гражданского права такие основополагающие принципы, которые коренным образом отличаются от принципов буржуазного права. Как образно заметил проф. И. С. Перетерский, ст. 1 и ст. 4 ГК 1922 г. закрепили начала, <которые являются подлинной <революцией> с точки зрения буржуазного права>[131].
Статья 1 ГК 1922 г. оказалась, однако, трудным <орешком> для цивилистической науки. В литературе 20-х годов был высказан целый ряд предложений ее истолкования.
Одни авторы в обосновании содержания ст. 1 ГК исходили из теории <социальных функций> Дюги. Так, по мнению Я. Канторовича, в ст. 1 нашла свое выражение <идея частной собственности как социальной функции>[132]. Объясняя понятие <социально-хозяйственного> назначения, Ал. Малицкий во введении к комментарию ГК также опирается на право как социальную функцию, на гражданское право как общественную обязанность[133]. Даже по мнению П. И. Стучки, которому в значительной мере принадлежит заслуга разоблачения антинародной сущности дюгизма[134], <в ст. 1 отражены солидаристские идеи Дюги, но статья наполнена марксистским содержанием>[135].
Нет сомнения в том, что сам термин <социально-хозяйственное назначение> мог быть заимствован из арсенала теории <социальных функций>. Но теперь, спустя много десятков лет, стало очевидным, что ст. 1 в той формулировке, в которой она была записана в ГК, ничего общего не имеет с теорией <социальных функций>, хотя бы уже потому, что она допускает признание и защиту субъективных гражданских прав, в то время как теория <социальных функций> в своей основе есть теория <субъективных обязанностей>, отвергающая субъективное право как социальную категорию в целом[136]. Именно по этой причине прежде всего и существует объективная невозможность наполнить <теорию> Дюги <марксистским содержанием>, как ошибочно полагал П. И. Стучка.
Вместе с тем необходимо различать дюгизм как теорию, как совокупность определенных идей, проникнутых единством принципов, и ее словесное выражение, ее терминологию, которая во многих случаях призвана лишь замаскировать антинародную сущность этих теоретических взглядов. Поэтому заимствование термина еще не есть заимствование идеи. Все зависит от того, какое содержание вкладывается в тот или иной термин. И хотя в словесном, терминологическом выражении ст. 1 ГК и есть известное созвучие с терминологией названной теории, по своему существу, по своей классовой направленности ст. 1 ГК 1922 г. есть полное отрицание дюгизма. Статья 1 ГК 1922 г. по своему происхождению и по своему содержанию является юридическим выражением новой экономической политики Коммунистической партии и Советского государства, вытекающей из необходимости известного допущения частного капитала, предоставления частнику определенных гражданских прав в известных пределах, с определенной целью и на строго определенных условиях, в частности, при условии недопущения злоупотребления правом.
В обосновании сущности ст. 1 ГК ее нередко рассматривали неразрывно со ст. 4 ГК, которая предоставляла гражданам РСФСР гражданскую правоспособность <в целях развития производительных сил страны>. При этом нередко развитие производительных сил рассматривалось как единственная и исключительная цель, ради которой предоставляются гражданские права[137]. Между тем, как правильно отмечал С. И. Вильнянский, развитие производительных сил нельзя рассматривать как самоцель[138]. Развитие производительных сил предполагало дальнейшее развитие и упрочение социалистического строя. Забвение этого основополагающего принципа было равносильно теоретическому обоснованию допущения частного капитала в сферу <развития производительных сил> без какого бы то ни было ограничения.
Между тем ст. 1 ГК, предусматривая <социально-хозяйственное> назначение прав, имела в виду не только экономическую, хозяйственную цель, но и цель <социальную>, общественную и обеспечивала возможность отказа в защите прав, осуществляемых в противоречии с задачами и целями социалистического строительства. Следует также иметь в виду и то обстоятельство, что не все гражданские права непосредственно связаны с развитием производительных сил, хотя и к ним при осуществлении их в противоречии с социально-хозяйственным назначением может быть применена и применялась на практике ст. 1 ГК.
[119] А. И. Пергамент. Опека и попечительство.
М., <Юридическая литература>, 1966, стр. 70.
[120] Г. М. Свердлов. Советское семейное
право. М., Госюриздат, 1951, стр. 157.
[121] См.: В. А. Рясенцев. Семейное право.
М., <Юридическая литература>, 1967, стр. 152.
[122] См.: Е. М. Ворожейкин. Правовые
основы брака и семьи. М., <Юридическая литература>, 1969, стр. 91.
[123] См.: И. С. Самощенко. Понятие
правонарушения по советскому законодательству, стр. 159.
[124] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44,
стр. 398.
[125] Там же.
[126] Там же, стр. 399 - 400.
[127] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44,
стр. 401.
[128] П. И. Стучка. Избранные произведения
по марксистско-ленинской теории права. Рига, 1964, стр. 487.
[129] Там же, стр. 475.
[130] Л. Ж. де ла Морандьер, в своем
курсе гражданского права Франции заявляет, что концепция злоупотребления правом
доведена до крайности учением социализма (см.: Морандьер. Гражданское право Франции, т. I. M., ИЛ, 1958, стр.
67). При этом автор ошибочно ссылается на ст. 1 ГК СССР, которого никогда не
существовало, если не считать опубликованного проекта 1947 г.
[131] И. С. Перетерский. Принудительные и
диспозитивные нормы в обязательственном праве гражданского кодекса. <Советское
право>, 1924, N 4 (10), стр. 72.
[132] Я. Канторович. Первая статья гражданского кодекса. <Право и
жизнь>, 1925, кн. 2 - 3, стр. 9.
[133] <Гражданский кодекс советских республик>, текст и комментарий под ред. Ал.
Малицкого, изд. 3. НКЮ УССР, 1927, стр. 8.
[134] <Вопросы советского хозяйственного права>, сб. I. M., 1933, стр. 12.
[135] П. Стучка. Так называемое советское
право. <Революция права>, 1924, сб. I.
[136] См.: Л. Дюги. Общие преобразования
гражданского права. М., 1920, стр. 87 и др.
[137] Эта идея впервые была высказана Гойхбаргом уже в его докладе на IV сессии ВЦИК
при принятии Гражданского кодекса (подробнее по этому вопросу см.: А. Добров. Статья первая Гражданского кодекса.
<Право и жизнь>, 1927, кн. первая). По мнению В. И. Славицкого,
социально-хозяйственное назначение прав <состоит в том, чтобы служить средством
для развития производительных сил страны>. <Комментарий к ГК>, под ред.
Ал. Малицкого, изд. 3, стр. 30.
[138] См.: В. И. Вильнянский. Значение
судебной практики в гражданском праве. <Ученые труды ВИЮН>, вып. IX. M.,
Юриздат, 1947, стр. 263.
